Музыка пчел - Эйлин Гарвин

имен была ему незнакома, но он не стал ничего говорить, чтобы ее не обидеть. Перед ним она старалась не плакать, но глаза за стеклышками очков в розовой оправе у нее были опухшие. Ненадолго ее лицо просветлело только тогда, когда она упомянула церемонию вручения аттестатов – до нее на тот момент оставалось еще несколько недель.

– Мы так гордимся тобой, милый, – сказала она. – Твое имя будет в программе. Они попросили Ноя получить аттестат от твоего имени, так как ты не сможешь…

Ее голос задрожал, и она замолчала.

Джейк поморщился, лицо исказила гримаса.

– Так как я не смогу ходить, ты хочешь сказать?

Он принялся отрывисто смеяться, и каждый вырывавшийся смешок походил на лай. Это все наркоз, подумал он, но, конечно, дело было не только в этом. Джейк хохотал от самого слова «ходить», которое теперь приобрело совсем иное значение – теперь, когда он потерял ноги, свои молодые сильные ноги, которые катались на скейтборде, бегали и карабкались по скалам, ноги, которые он принимал как должное каждый день своей никчемной жизни вплоть до того момента, когда вдруг перестал ими пользоваться. Он не смог остановиться, даже когда мать спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

Каким же он был придурком, подумал он, смотря в зеркало. Подъехав поближе, он заметил, как сильно похудел за это время.

Еще Джейк смеялся потому, что слово «ходить» напомнило ему о мясистом злобном лице Эда Стивенсона – своего отца.

– Меньшее, что ты можешь сделать, – это донести свою ленивую задницу до вручения, – как-то сказал Эд. – Восемнадцать лет исполнится, получишь от нас свою ложку с вилкой и катись куда хочешь.

Это было последней зимой перед выпуском, когда Джейк пришел к выводу, что оценки не имеют никакого значения, раз он лишился стипендии в музыкальном колледже, и, судя по всему, вообще может не закончить школу.

– Не беспокойся обо мне, Эд, – ответил Джейк.

С начала старшей школы он начал называть отца по имени, потому что его это ужасно бесило.

– Я свалю так быстро, что ты даже не заметишь.

Поняв, что мечта учиться в музыкальной школе все же от него ускользнула, Джейк решил переехать в Портленд. Он рассчитывал, что сможет поработать в магазине пластинок или кофейне где-нибудь рядом с клубами на востоке города. Подробно пока ничего не планировал, но не может же такого быть, чтобы в таком громадном городе не нашлось работы?

Но теперь он повредил позвоночник, а значит, его ленивая задница была прочно прикована к родительскому дому. В ближайшее время переездов ему не светило, и никто, включая Эда, не мог с этим ничего поделать.

Он провел пальцами по правой стороне черепа, протер кожу полотенцем и принялся вести бритвой по левой. От скрипа, который издавало лезвие, внутри было одновременно очень хорошо и как-то тошно.

Его отец был одним из шести строителей, работавших на «Клэар Констракшн», – а значит, часто задерживался на работе по будням, как сегодня например, и эти длинные и приятно одинокие часы приносили Джейку облегчение. На выходных было сложнее: Эд укладывался перед телевизором с пивком и упаковкой арахиса. В таких случаях Джейк не выходил из своей комнаты, слушал радио или сидел в интернете. Наушники не пропускали ни харкающий кашель отца, ни звук арахисовых скорлупок, отскакивающих от стенок стеклянной миски, ни ровный, всегда одинаковый гул толпы фанатов.

Джейк оглядел всю ванную. Прикрученные пониже раковина и зеркало, табуретка для душа, поручни на стене, расширенный дверной проем. У отца руки заправского плотника – ему бы ничего не стоило проделать это для своего единственного сына, который только что вернулся из больницы и реабилитационного центра. Но Эд и пальцем не пошевелил. Все это устроила церковная община его матери: как же, у Тэнси Стивенсон, помощницы пастора, сейчас такое непростое время! Они провели благотворительный сбор и вместе с волонтерами успели закончить работу еще до того, как Джейк вернулся домой.

Обо всем этом ему рассказала мать. Она сидела рядом с процедурным столиком в своем лучшем выходном наряде – цветочном платье и добротных туфлях. Он понимал, что она не хотела задеть его гордость и притворялась, что не так уж им теперь и придется под него подстраиваться. Но Джейк знал, что для его матери одно то, что все эти люди притащились в их захирелый переносной дом[1], чтобы помочь ее сыну и таким образом помочь ей самой, было знаком божественного провидения. Он лежал на столе и смотрел, как тренер показывал матери специальные упражнения от контрактур – постоянных сокращений мышц, из-за которых он будет выглядеть еще бо́льшим фриком. В руках тренера его нога то сгибалась, то разгибалась обратно. Он не стал спрашивать, чем в это время был занят Эд: сидел перед телеком, наверное, и попивал пивко, пока достопочтенные члены общины переделывали ему ванную. Зачем спрашивать, если он знал и так, что Эд не потрудится даже выйти из дома ради людей, которые пришли сделать за него его работу. Наверняка матери тоже пришлось нелегко. Но, как бы там ни было, он мог самостоятельно пользоваться ванной и был за это благодарен.

Джейк приоткрыл окно и услышал, как по улице мчится машина и из колонок играет «I Will Wait» группы Mumford & Sons. Та самая песня. Сердце у него ухнуло вниз. Он покрутился на стуле и потянулся за спреем для волос. Осмотрел голую грудь и плечи в зеркале, потом напряг бицепсы и мрачно улыбнулся. Верхняя часть туловища у него теперь была сильнее, чем когда-либо, – чтобы хоть как-то убить время, он начал тягать железо.

Прошлой осенью, когда Джейк вернулся из реабилитационного центра, мать попыталась заставить его ходить в группу поддержки в Портленде. Даже умоляла позвонить местному наставнику, к которому он оказался приписан – лыжнику-паралимпийцу, живущему неподалеку в городе Мосьер. Она стояла в дверном проеме его комнаты, с руки свисала сумка – в полной готовности отправиться в церковь.

– Джейкоб, тебе надо выбраться из дома, – говорила она, – встретиться с кем-нибудь, взять себя в руки.

Взять себя в руки. Его захлестнула волна гнева, но он ничего не ответил, только заткнул уши наушниками и развернулся обратно к компьютеру. Он играл в «Томб Райдер» и выигрывал – победа-пустышка, ведь играл он против себя самого. Ну, по крайней мере, он не ответил ей какой-то колкостью. Она у него ведь очень милая, любит Иисуса и все такое. Она не виновата в том, что ее единственный сын, который с самого начала был неудачником, так здорово облажался.

А ведь они были даже не пьяные, даже не тепленькие, год назад, в тот странный теплый апрельский день. Кто-то притащил