Охотник (СИ) - Шнайдер Эйке

Она выругалась, разом сникла — волосы снова закрыли лицо.

— Я успевала тебя отбросить. Только рассыпалось.

Гуннар затем и носил амулет из небесного железа, чтобы любое направленное на него плетение рассыпалось. Можно никакой пакости не опасаться, а если надо подлечиться или что такое, снять недолго. Он пожал плечами.

— Бывает. Живой же.

Она снова вскинулась, нечленораздельно зашипев. Осеклась на полуслове, когда скрипнула дверь и в комнату шагнул Эрик, привычно наклонив голову. Гуннар в который раз подумал, что целитель наверняка многажды влетал лбом в притолоку, задумавшись или отвлекшись. Двери в лечебнице и для Гуннара были низковаты, а бугаю вроде Эрика и вовсе неудобны.

Он вообще не походил на целителя, какими их обычно изображают — умудренного сединами, иссохшего и скрюченного от постоянного сидения над учеными трактатами. Здоровенный, широкоплечий, с вечно взъерошенными темно-русыми волосами, которые он безуспешно приглаживал льняным отваром. Одинаково хорошо Эрик владел и мечом, и — этого Гуннар оценить не мог, но был наслышан — плетениями. Несколько раз Эрика в собственной лечебнице принимали за охранника те, кто впервые приходил к целителю, за два года снискавшего себе славу во всем немаленьком Белокамне.

Трудно было понять, что заставляло его раз за разом срываться и, оставив лечебницу на помощницу Иде — «очень способную девочку», — то уходить с купцами, то сопровождать Гуннара в поисках очередного одаренного, забывшего, что и для них писан закон, то ввязываться в новую опасную затею Вигдис. Сам Эрик ухмылялся и говорил, что боится, сидя на одном месте, жиром зарасти. Девчонки любить перестанут, а если кто и рискнет — раздавит ведь ненароком. Женщины на него и правда заглядывались — поди не заметь такого — а Ингрид, кажется, вовсе не обращала на это внимания.

Впрочем, одаренные относились к подобным вещам куда проще, Гуннар знал это, но привыкнуть не мог. Порой он недоумевал, как он сам, не унаследовавший дара, «пустой» — так называли обычных людей одаренные — затесался в эту блестящую компанию. Он, тот, кто последние десять лет — с тех пор как сбежал от родных, поклявшись никогда не возвращаться, и клятву свою сдержал — охотился на таких, как они.

— Что за шум, а драки нету? — поинтересовался Эрик, окидывая их взглядом. — Виноват, ошибся, драка тоже есть. Вигдис, если намереваешься его добить, сперва уведи из лечебницы, а то скажут, я раненого уморил.

Выглядел целитель типичным завсегдатаем «Шибеницы» — веки красные, под глазами синяки, на щеках рыжеватая щетина.

— Не дождетесь, — ухмыльнулся Гуннар.

Вигдис снова выругалась. Эрик хмыкнул, приобнимая ее за плечи.

— Ну все, хватит. Он дурень, конечно, но какой уж…

— Эй, нехрен лапать чужую женщину, у тебя своя есть. — Не будь Гуннар так слаб, словами бы не ограничился.

— Ингрид своя собственная женщина, — сказал целитель, впрочем, руки убрал. — Да, пока помню…

Он вытащил из-за пояса тканевый узелок, протянул Вигдис.

— Занеси, пожалуйста, к ювелиру, пусть спаяет. Скажешь потом, сколько взял, заплачу, раз уж порвал.

— Я эту дрянь утоплю в ближайшем нужнике.

— Ну нельзя же так с чужими вещами, дорогими, к тому же…

— Не дороже жизни.

Эрик промолчал, что вовсе на него не походило. Гуннар сложил воедино слезы Вигдис, измученный вид целителя, собственную слабость. Это далось едва ли не труднее, чем поднять руку, разум мутился, словно Гуннар изрядно выпил. Потянулся к животу, руки наткнулись на полотно, пропитанное скользким и жирным… мазь?

— Что со мной?

Ранения в живот доводилось получать и раньше. Но в прошлый Вигдис стянула дыру в считанные минуты, а потом еще ехали верхом полдня — хотя, признаться, тогда Гуннар едва держался в седле, и от ночного караула его освободили. Но утром был как новенький.

— Здоровая дыра в брюхе.

— Это я понял. И?

Эрик помедлил, явно соображая, как бы половчее уйти от правды. Гуннар знал его вот уже пять лет, и все эти годы у того ни разу не получилось хоть сколько-нибудь убедительно соврать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Говори, как есть. Не маленький.

— Все в руках Творца.

— Не твоих?

— Что смогу — сделаю.

— Все настолько плохо, что у меня уже ничего не болит? — поинтересовался Гуннар.

Ему доводилось слышать, что тяжелое ранение в живот, если сразу не позвать целителя, спустя какое-то время перестает болеть, потому что кишки отмирают, а мертвое не чувствует боли.

— Не болит у тебя вот поэтому. — Эрик приподнял со столика флакон темного стекла. — И наплевать тебе, выздоровеешь или нет, тоже поэтому.

Растворенный в крепком вине сок диковинного восточного мака. Эрик привез его из того похода, где все они и познакомились. Три года странствовали вместе с купцом, его степенством Колльбейном Дюжим. На заработанные в путешествии деньги Эрик обустроил лечебницу. Потом, когда другие купцы захотели повторить их путь, заказал им привезти еще такого же сока — но пока никто не вернулся.

— Надо же, такой редкости не пожалел на пустого.

— Я тебе счет выставлю, — усмехнулся Эрик. — Глядишь, к старости расплатишься.

На самом деле им четверым — даже Руни, который перестал «ввязываться в сомнительные истории» — Эрик счетов за лечение не выставлял никогда. Так же как Вигдис ни разу не стребовала долю за посредничество, а сам Гуннар спрашивал у любого из них, что за работу от него хотят, но не сколько заплатят. Впрочем, с деньгами его не обидели ни разу. И точно так же все трое знали, что ни травы для снадобий, ни ткани на бинты не появляются из ниоткуда, просто по воле Творца, и жертвовали на лечебницу по мере разумения. Эрик не отказывался, только смеялся, мол, настоящие герои со спасенных дев платы не требуют, но награду возьмут — и Гуннару оставалось лишь молча скрипеть зубами, когда Вигдис смеялась в ответ.

— И все-таки что со мной? — повторил он.

Эрик снова помолчал, размышляя. Потом повернулся к Вигдис:

— Поспала бы ты. Двое суток без сна.

— Я не хочу домой.

— И незачем. Оставайся, найдем тебе комнату.

Он жил тут же, при лечебнице, в нескольких комнатах на втором этаже.

— Ингрид постелет, поболтаете, выпьете — тебе надо бы выпить, а то и напиться. Да и поздновато уже одной по городу шляться.

— Правда, отоспись, — сказал Гуннар. — В своей постели, наверное, лучше. До дома недалеко.

Выдумает тоже, «одной поздновато». Тому, кто попробует покуситься на честь или кошелек Вигдис, Гуннар не завидовал. И нечего тут…

Эрик ухмыльнулся.

— Я сегодня в любом случае спать не собирался, работы много. А даже если бы и собирался, после… гм, словом, меня и на одну женщину не хватит, не то что на двоих.

Вигдис выругалась.

— Как же вы меня оба утомили. Один — своей глупой ревностью, второй — дурацкими шуточками, мать вашу так и разэтак.

— Матушку мою не трогай, она женщина приличная, — хмыкнул Эрик. — А если хочешь знать, что там с Гуннаром, спросишь у него самого утром.

— Я хочу знать сейчас.

— Гуннар большой мальчик, сам решит, что рассказать, а что не надо. Передать Ингрид, что у нас гости, или домой пойдешь, пока не стемнело и всех хватать не начали?

Как и другие города, Белокамень после наступления темноты пустел, а проходящая стража уводила в тюрьму до утра любого, кого застанет на улицах. Честные люди по ночам дома сидят, только тати бродят, а им в темнице самое место. Поговаривали, что в столице, с ее университетом и толпой одаренных у трона, это правило касалось только простолюдинов, но в Белокамне почтенные купцы о порядке заботились всерьез, и стража не особо разбирала, одаренный, благородный или простолюдин — уводили всех. Начнешь норов казать и буянить — вместо ночи за решеткой просидишь неделю, а то и две, да еще пеню в пользу города заплатишь. Здесь в стражу брали и одаренных: один патруль не скрутит, другие на шум прибегут. Впрочем, те, кто поумнее, не буянили, а договаривались, люди — они и в страже люди.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})