Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

Атлантикой, мимо скал Доброй Надежды, сквозь штормы Индийского океана. Но они пронесли их вовсе не для того, чтобы указать курс северянам — голландцам и англичанам. И порукой в том были корабельные пушки, тяжелое оружие суровых воинов, благословение папы римского.

И тогда северяне, голландцы и англичане, устремились на поиск иных путей к сокровищам Востока… Англичане чаще всего и упорнее всего поглядывали на северо-запад. Не там ли крылся таинственный путь? Не во мраке ли высоких широт пролегал он?

Безмерна жадность феодалов и купцов. Велика отвага кормчих. Ни бога, ни черта не боится портовый люд, ибо нет у него ничего, кроме пары загрубелых рук, привыкших управляться с парусом и якорем. И вот уж один за другим оставляют туманную родину экипажи просмоленных судов.

Одни исчезали без вести, другие возвращались. Над их путевыми журналами склонялись картографы; задумчивые и важные, как алхимики, они вычерчивали новые острова и полуострова, заливы и проливы.

Их было много — водителей кораблей, капитанов и навигаторов, чьими трудами и подвигами обогащалась география. Поныне видим мы имена их на глобусах и в атласах, в учебниках и лоциях: Мартин Фробишер и Джон Дэвис, Генри Гудсон и Вильям Баффин…

Шли годы, слагаясь в десятилетия, текли десятилетия, слагаясь в века, но Северо-Западный проход все же не был открыт. Надежда на отыскание его сменялась разочарованием, разочарование — надеждой. И вновь раскошеливались купцы, парламент назначал высокие награды удачливым мореходам, короли скрепляли своими печатями инструкции капитанам.

В восемнадцатом веке даже самые пылкие поборники Северо-Западного прохода поняли, что путь тот не может быть коротким и легким, что он невероятно тяжек, опасен, страшен. Постепенно даже самые горячие головы осознали, что не принесет он больших выгод для торговли с Индией, Китаем, Островами Пряностей. И все-таки он был нужен, очень нужен, этот северный морской путь.

Он был нужен тем, кто утверждался на просторах Канады, торговцам пушниной. Открыв сообщение между океанами, твердили они, и учредив свои фактории на побережье и островах, мы получим господство от сорок восьмого градуса северной широты до самого полюса.

Когда восемнадцатый век уже клонился к закату, за дело взялся знаменитый Джемс Кук, человек, в котором будто воплотился мореходный гений английской нации.

Кук привел свои корабли к берегам Аляски. Искать Северо-Западный проход думал он не из Атлантики, а со стороны Тихого океана. Беринговым проливом поднялся он далеко на север. Однако сплоченные льды заставили повернуть даже этого упрямца. После того, казалось, уж более никакая сила не заставит правителей и торгашей раскрыть свою мошну для снаряжения бесполезных и дорогих полярных экспедиций.

И вот три десятилетия спустя не в Англии, а в доме на Английской набережной два человека размышляли о деле, «оставленное Европою, яко неразрешимое». Не об учреждении торговых факторий на американском севере думали они. Нет, они думали о решении большой научной задачи.

Минуло жаркое, необычное для невских берегов лето; сменилось оно тоже необычной, ясной, сухой осенью. Точно в подтверждение дурных предсказаний, вызванных новогодним полуночным пожаром, горела теперь на небе ужасная комета с огромным хвостом.

Впрочем, тревогу и беспокойство внушало трезвым людям не это мрачное небесное знамение. Были иные, более основательные причины. Надвигался вал наполеоновского нашествия. В воздухе пахло большой неминуемой бедой. Все затаилось, притихло, как в лесу или в поле перед грозой, как на море перед бурей.

Румянцев осунулся; скулы проступили у него сквозь натянувшуюся кожу щек; под глазами обозначились мешки. Ему казалось, что он сделал все для предотвращения войны. Но война надвигалась. Канцлер походил на человека, который вышел в сумерках на улицу и замахал руками, стараясь разогнать сгущающуюся тьму. Он был достаточно умен, чтобы это понять. Но, очевидно, по неискоренимой человеческой склонности к иллюзиям, он все еще надеялся, что Наполеон одумается.

Крузенштерн понимал состояние Румянцева и все реже наведывался в дом на Английской набережной. Да и у самого капитана первого ранга забот было немало: и в Адмиралтейском департаменте, почетным членом которого он состоял, и в Морском кадетском корпусе, где был он инспектором классов.

Оба они — Румянцев и Крузенштерн — молчаливо согласились отложить задуманное до лучших времен.

«ЗАПИСКА НЕУСТАНОВЛЕННОГО ЛИЦА»

Во многих европейских городах у Николая Петровича Румянцева были поверенные по книжным делам. Они присылали ящики с книгами, пополняя его богатую, известную в Петербурге библиотеку.

Однажды в числе других новых изданий попал на полки румянцевского книжного собрания труд миланца Карло Аморетти. Длинное заглавие было оттиснуто на титульном листе: «Путешествие из Атлантического моря в Тихий океан через Северо-Западный проход в Ледовитом океане капитана Лауренсио Феррера Мальдонадо в 1588 году, переведенное с испанского манускрипта Карло Аморетти и дополненное комментариями, которые показывают подлинность оного».

Но Румянцев не скоро раскрыл описание путешествия испанского капитана Мальдонадо…

Вторжение Наполеона в Россию, крах той внешней политики, которую он, Румянцев, проводил с таким упорством, пепел Москвы, ужасные бедствия, принесенные войной, — все это сокрушило Румянцева. Апоплексический удар разбил его; он долго лежал в своем опустевшем холостяцком доме, никого не принил и, быть может, ждал смерти, как избавления. Он подал в отставку, и она была с удовлетворением принята, хотя звание государственного канцлера и было оставлено за ним пожизненно.

Медленно, с трудом справлялся с болезнью старый человек. Он уже мог двигаться без помощи камердинера, такого же старого, как и он сам. Странная тишина стояла в доме: ни тиканья больших английских часов, ни звона посуды в буфетной, ни шагов слуг, ни скрипа дверей. Румянцев отворял окна. По набережной катил экипаж, следом за ним — телега, уставленная бочками; бочки подпрыгивали… бесшумно. Яличник что-то кричал мальчишке, стоявшему на берегу. По Неве плыла большая лодка-косоушка, груженная домашним скарбом, — кто-то перебирался на дачу. Да вон и сами дачники: уселись на ялботе под балдахином. И шестеро гребцов поют в такт весельным ударам. А что поют — бог весть… Тишина…

Румянцев ничего не слышал: после болезни он оглох. Тишина давила и