Россия и современный мир №3/2012 - Юрий Игрицкий

Это общее правило наследования справедливо и для отечественной демократии. Без знания и понимания превратностей и исторических превращений свободы и участия народа в отправлении власти трудно, если вообще возможно, строить институты современной демократии на русской почве.

Истоки

Разумеется, невозможно понять переплетение противоречащих друг другу тенденций и осуществлять выбор политических альтернатив, если игнорировать влияние исторического наследия на современную российскую политику. Нельзя оценить нынешнее состояние отечественной политики, нынешние возможности нашей демократии без учета трагической истории борьбы за свободу. Чтобы понять ее, нужно принять во внимание то, как участники этой борьбы воспринимали и обозначали свои попытки и институты, которые они создали. А начать необходимо с того, как наши предки называли и понимали народовластие, свободное участие людей в решении политических вопросов.

Само слово демократия до середины XIX столетия редко употреблялось в России. Его первое упоминание можно обнаружить в переводе работы Самюэля Пуфендорфа «Введение в историю Европы» (1718). Несмотря на довольно позднее появление, слово демократия к середине XIX в. быстро приобрело особенный русский смысл. Демократия объявлялась характерной чертой быта русской крестьянской общины. В этом отношении она казалась уникальной и не имела ничего общего с демократией на Западе. Такое представление получило «научное» подкрепление благодаря немецкому ученому Августу фон Гакстгаузену (1792–1866), который в 1843–1844 гг. по приглашению российского правительства предпринял поездку в Россию. По ее результатам он издал трехтомное сочинение [22]. В третьем томе этого исследования он уделил внимание русской крестьянской общине и осветил некоторые принципы ее самоуправления, напоминающие прямую демократию. Книга была доступна в России, но переводить ее было запрещено. Только в 1857 г. «Современник» напечатал отрывки из работы Гакстгаузена, посвященные крестьянству. Это был поворотный период времени, отмеченный глубоким социальным кризисом и текущей подготовкой отмены крепостного права и последующих модернизационных реформ. На данном этапе умы интеллектуалов в России занимали разговоры о демократическом инстинкте русских крестьян и исконной предрасположенности русской крестьянской общины к безупречной и неискаженной (прямой) демократии. Есть ли существенные аргументы в поддержку подобных заявлений? В контексте разнообразных политических событий, произошедших с тех пор во многих частях мира, включая территории на периферии Европы, в этом нет ничего особенного. По всему миру можно обнаружить следы архаичных и даже первобытных обычаев. Россия в этом не исключение. Более необычным предметом исследования представляются формы сосуществования в политической жизни глубоко укорененных демократических принципов1 с другими властными установками, включающими некоторые чрезвычайно недемократические и откровенно авторитарные2. Племенная демократия восточных славян взаимодействовала с установками в равной степени рудиментарными, а именно с военной демократией варяжской дружины Рюрика, который был призван для установления общей военно-торговой инфраструктуры.

Консолидация механизма наследственной передачи власти в Киевской Руси имела легитимную основу в виде особых взаимоотношений между князем и народом. Существует довольно ограниченный объем информации относительно того, как эта система работала на самом деле. Систематический анализ древнерусских летописей доказал, что практически во всех описаниях «народной» активности внимание летописца было сконцентрировано на князе как центральном элементе повествования. Тем не менее довольно значимы были такие полисные структуры, обладающие демократическим потенциалом, как древнерусское вече, весь град (общее собрание горожан), старцы градские, сбор. В равной степени важны были такие структуры, как дружина (ранний княжеский совет) и дума (поздний княжеский совет) и т.д.

Полисная демократия сосуществовала с аристократическим и монархическим порядком, образуя зачастую их причудливые сочетания друг с другом. Во многих частях страны княжеское правление существенно преобладало. В других городах периоды аристократического правления бояр или демократический контроль населения сменяли друг друга на протяжении различных периодов времени.

После завоевания Руси Золотой ордой в 1236–1242 гг. князья стали единственной властью, способной контролировать политический порядок на русских территориях, подчиненных Орде в восточных и южных частях бывшей Киевской Руси. Их правление гарантировал ханский ярлык. В мирском отношении хан был верховным источником всей власти, хотя и считался с рюриковскими традициями отечества и единства. Власть делегировалась лишь в одном направлении – сверху вниз. Однако было одно, но довольно существенное исключение. Князья должны были также сохранять христианскую державу (буквально, что-то, что держит вместе), что объединяло их с народом, а внутри страны было альтернативным источником власти и княжеского авторитета.

С начала XIV в. литовские правители установили режим военного завоевания в западных краях бывшей Киевской Руси. Возможно, этот режим был менее жестким, чем на востоке и юге, но по характеру сходен. На севере верховенство хана было формально признано, однако на деле двум республикам – Новгородской (1136–1478) и Псковской (1266–1510) удалось де-факто сохранить свою независимость. Эти республики были почти идеальными смешанными, полибиевскими политиями, обладающими сильной аристократической компонентой, довольно похожими на свои современные аналоги в Европе. Как и следовало ожидать, важные демократические практики и традиции сохранились здесь на долгое время. Намного более существенным был факт выживания первобытной демократии на периферии – географической и социальной, там, где она была обнаружена Августом фон Гакстгаузеном спустя века.

В Древней и Средневековой Руси, как и повсюду вплоть до недавнего времени, принципы демократии и автократии не различались и не противопоставлялись друг другу, а на самом деле были тесно переплетены. И действительно, в средневековых русских текстах такие вышеупомянутые слова, как самодержавие, самовластие и самоволие использовались для обозначения как правления с обратной связью и с подотчетностью власти, так и прямого господства неподотчетной власти. Различение демократии и автократии, если современный исследователь попытается «вычитать» его, можно обнаружить только в контекстах, а не собственно в тексте. Оно зависело бы от того, что за субъект рассматривается: все общество или правящая верхушка, или, что более часто, оба этих субъекта, образующие одно политическое целое. Данный взгляд фокусирует концептуальную суть – консолидацию власти, тогда как формы этой консолидации (моноцентричная, полицентричная или рассредоточенная) оттесняются на периферию анализа.

Русское слово самодержавие часто переводится как автократия. Его неточно воспринимают как славянскую кальку греческого оригинала. Однако в греческом языке слова автократия не было, а словом αυτοκρατορ именовался император Западной Римской империи, свой же восточный – базилевсом. Так что автократия – это калька латинского оригинала. Что касается соответствия славянских корней греческим, то первые компоненты (авто– и само-) можно считать в некоторой степени эквивалентным обозначением «себя», вторые же части отличны друг от друга. В обоих случаях речь идет о власти, но о власти разного рода. Греческое слово κρατοσ обозначало принудительную и инструментальную власть, сочетающую идеи военного и физического превосходства и выносливости [1]. Славянское слово держава подразумевает объединяющую власть, держащую людей вместе (основа – дер- от и.е. *dher- «держать вместе»). Таким образом, в то время как автократия предполагала принуждающую неограниченную силу субъекта над его подданными, самодержавие означало самобъединяющую власть, включающую как правителя, так и управляемых.

С этой точки зрения самодержавие не является только автократией в узком европейском смысле простого и прямого доминирования. К этому смыслу добавлено еще и понимание самодержавия как интегрирующей скрепы, как всеобщей мирской инстанции, наделенной властью свыше и обеспечивающей целостность мира. Концептуально самодержавие предполагает, что как власти, так и народ образуют одно политическое целое. Эта концептуальная схема была настолько сильной, что легла в основу, пожалуй, самого распространенного советского лозунга «Народ и Партия – едины». В действительности любая власть в России постоянно была бы одержима этим заветом достижения единства с народом. Доминирующая в Государственной думе партия имеет характерное название Единая Россия. Это название некорректно переводят на английский язык как United Russia, что соответствовало бы названиям Объединенная Россия или Соединенная Россия. Для русского уха разница между словами объединенный (соединенный из разрозненных частей) и единый (целостный, исключающий внутренние разделения) бесспорна.