Агент - Валерий Большаков

— Шибко большой, — поцокал языком Саид Батыр, оглядывая «Эджинкорт».

— Подымаемся, — скомандовал Кирилл.

— Чичас, сердар!

Текинцы[9] без своих малиновых халатов казались худенькими подростками, посмуглевшими на солнце. Даже «шибко большой» Саид, переодетый в чёрную форму, словно усох, хотя в родном кишлаке числился «пахлаваном» — богатырём. Но свои невообразимые тельпеки — огромные мохнатые папахи — джигиты сохранили. Куда ж без них?..

Авинов зашагал по шатучему трапу. Саид, Абдулла, Джавдет, Юнус, Умар — все потопали следом. Ревниво оттеснив Ахмеда-онбаши, наверх поднялся Елизар Кузьмич Исаев — пожилой уже, но крепкий сибиряк. Истинный чалдон,[10] остроглазый и гордый бородач, он в атаку ходил со святым образком поверх шинели — иконкой почерневшей, дедовской…

Ежели Кузьмич снимал винтовку с плеча, то лишь для того, чтобы стрелять. А уж коли выстреливал, то убивал — ни один патрон даром не пропадал у чалдона.

На палубе было людно — офицеры и нижние чины прогуливались или кучковались, обозревая окрестности. Молниеносная война за Западную Фракию обошлась без лишений и особых потерь. Белогвардейцы похохатывали: «Курорт, господа!»

А Кирилл задерживаться не стал — что он, моря Эгейского не видел? Штабс-капитан сразу спустился в офицерские душевые, пока толпа не набежала, и попал в полузабытое царство белого кафеля и фаянса, блескучей хромировки и зеркал. Опустив ванну, похожую на бадью, цепями подвешенную к подволоку душевого отсека, Авинов наполнил её горячей водой и залез, глаза пуча от жара и восторга. Господи, как мало надо военному человеку!..

…Полчаса спустя Авинов покинул душевые, розовый и чистый, запелёнутый в купальный халат. С удовольствием причесал мокрые волосы у запотевшего зеркала. Щёки заросли трёхдневной щетиной, усам и вовсе неделя…

Заглянувший Исаев осведомился:

— А то бритовку навострить, ваше-блародие?

— Потом, — разморенно ответствовал Кирилл.

— Ну, опосля, так опосля…

Штабс-капитан пролез в свою тесную каютку, где наличествовала узкая койка, крошечный столик да принайтованный к полу табурет. Маленький иллюминатор, к счастью, был раздраен — и накрахмаленная занавеска весело порхала под порывами ветерка, настоянного на гниющих водорослях, соли да хвое.

С довольным стенанием Авинов рухнул на койку, привалился к переборке. Хорошо!

И тут в дверь вежливо постучали.

— Par bleu![11] — прошептал Кирилл. — Открыто!

В каюту боязливо заглянул незнакомый унтер с рыжими бакенбардами. Разглядев Авинова, он сразу как-то приободрился. По-журавлиному коряча ноги, переступил высокий комингс и затворил дверь за собою. Кирилл оторопело смотрел на незваного гостя. «Что за…»

По-своему поняв выражение на лице штабс-капитана, рыжий мигом сорвал с головы матерчатую фуражку.

— Товарищ Юрковский, — сказал он негромко, роясь в кармане, — тут вам просили передать…

Доковырявшись, наконец, до бумажонки, сложенной вчетверо, унтер передал её Авинову. Обалдевший Кирилл механически принял листок, по-прежнему ничегошеньки не понимая. «Что за цирк? — вертелись мысли. — Какой ещё Юрковский? А я здесь при чём? И почему вдруг — товарищ?..»

Рыжий неловко затоптался, его короткие, толстые пальцы нещадно мяли фуражку.

— Виктор Палыч… — залебезил он просительно по стародавней холопской привычке.

По привычке барской, Кирилл выискал в кармане кителя новенькую ассигнацию и одарил ею унтера.

— Премного благодарны! — поклонился тот.

Дверь тихонько закрылась за вышмыгнувшим «почтальоном», а штабс-капитан всё смотрел и смотрел на узкую створку, словно наглядеться не мог.

— И как это понять? — громко спросил он.

Развернув листок, Авинов пробежал глазами послание, написанное печатными буквами. Не поверил, прочёл ещё раз:

Эфенди.

Старый почтовый ящик мог быть засвечен, не приближайтесь к нему. Будете пользоваться новым, в районе Бебек. Вилла Кемаль-паши, ограда, обращённая к морю, третий столб, считая от левого угла. Кирпич с боковой стороны столба, справа, отмечен крестиком. По прочтении сжечь!

Визирь.

Кирилл задом вернулся к койке и осторожно присел. Растерянность была полнейшая. Потом всё же маленькие серые клеточки взяли своё — повертели кубики так и сяк, да и сложили вместе. «Юрковский» плюс «Виктор Палыч» получается Виктор Павлович Юрковский. Он же Эфенди — это такая кличка шпионская, называется «оперативный псевдоним». Эфенди явно не из нижних чинов, он офицер, иначе унтер искал бы адресата в кубриках. Всё правильно: этот рыжий у Эфенди в связных, а сам Юрковский — агент разведки! Причём красный агент. Не зря же — «товарищ»! Тогда Визирь — какой-нибудь… этот… резидент. И тоже — большевичок…

Авинов задумчиво потёр виски. Факты складываются только таким образом, иначе — чепуха на постном масле! Верно, всё верно… Но он-то здесь при чём?!

И тут рассудочный сумрак осветила вспышка озарения — да его ж разыгрывают! Выдохнув с облегчением, Кирилл повеселел даже.

— Вот, мерзавцы! — хмыкнул он добродушно.

Интересно, кто же это его провёл? Авинов снова глянул в записку. Бесполезно. Разве по печатным буквам угадаешь почерк? Гришко, наверное… Или Шевелёв. Томин, тот тоже горазд на… хм… на шалости. Почтовый ящик у них! Шпионы задрипанные… И главное, какое место выбрали — Бебек! Знают же, сволочи, что там Дашка живёт…

Улыбаясь, Кирилл подкрался к двери — и резко открыл её. Нет, хихикавших друзей за нею не оказалось.

— Всё равно сволочи… — проворчал он и запер дверь.

Глава 2

УЗНИК ИЛЬДИЗ-КИОСКА

Газета «Таврический голос»:

Во Владивостоке, под командой генерал-майора Гревса и под прикрытием крейсеров «Бруклин» и «Олбани», высадились 5000 американских солдат из 8-й дивизии (лагерь Фремонт около Пало-Альто в Калифорнии), а также 27-й и 31-й пехотные полки, переброшенные с Филиппин.

В заливе Золотой Рог бросили якоря японские корабли «Ивами» и «Асахи»,[12] английский крейсер «Суффолк». Самым многочисленным стало присутствие японской императорской армии — 11 дивизий в составе Сибирской экспедиции (генералы Отани, Оой, Судзуки, Сиро Ямада, адмирал Хирохару Като). Тут же открылись банки «Нешнл сити бэнк оф Нью-Йорк», «Чайна Джапен трейдинг», «Тёсэн Гинко», «Ёкохама Сёкин Гинко».

А нынче в новороссийский порт вошла французская эскадра: линкоры «Мирабо», «Жюстис», «Жан Барт» и «Вальдек Руссо».

Из Парижа и Лондона нам дали понять: для приобретения симпатий стран Согласия мы должны сказать два слова: «Республика» и «Федерация». Мы их сказали…

Великий Город-Царь, столица цезарей и султанов, медленно вставал из моря. Константинополь походил на сновидение, воплотившееся в яви. Глаза жадно шарили по куполам Святой Софии и Голубой мечети, по башням Топ-Капы и зубчатым стенам Юстиниана. Справа открывался шумный азиатский Стамбул — прибрежные дворцы, утопавшие в зелени садов, карандашики минаретов, полоски белых домов под сенью горы, где, по преданию, Сатана искушал Христа. А далече таяли в тумане Принцевы острова.

В порту было не протолкнуться — зачуханные пароходы-угольщики тёрлись о белые борта судна-госпиталя «Мавритания», между серых громад линкоров шныряли рыбачьи лодочки-канки.

— Гульнём, стало быть, — бодро сказал ординарец, оглаживая полный бант солдатских Георгиев,[13] — ваше-блародие?

— Это тебе можно гулять, Кузьмич, — рассмеялся Авинов, — а я человек семейный!

Сойдя на берег, Кирилл словно окунулся в море разливанное красных фесок, шумнокипящее от тысяч гортанных голосов, от щёлканья бичей арабаджи, гордо восседавших на козлах фаэтонов, от гудков автомобилей, тыкавшихся в толпе, от воя побирушек, зазывных воплей уличных продавцов, протяжного крика муэдзинов, лая бродячих собак — священных животных, обижать коих не рекомендовалось…

Константинополь навалился на штабс-капитана, кружа голову и оглушая.

— Иншалла! Иншалла!

— Па-астаранись!

— Дэнга, дэнга! Валлахи!

Турчанки, закутанные с ног до головы, с густыми вуалями на пол-лица, постреливали подведёнными глазками. Русские дамы щеголяли в платьях с заниженной талией, без корсетов, укороченных по моде — ниже колен.

О, женщины! Пока белогвардейцы били османов, отбирая Проливы, их боевые подруги рушили замшелые султанские порядки. Дамы, спасаясь от тифа, стриглись очень коротко или вовсе наголо, и эту «моду» моментально подхватили молодые османки. А ветер перемен всё сильнее раскачивал устои…

Тут и там, по всему Константинополю, распахивались двери увеселительных заведений — ресторанов «Режанс» и «Тюркуаз», «Сплендид» и «Айяспаша», «Московит», «Медведь», «Шерезаде», «Де Кавказ Дюльбер кафе»… Под этими вывесками пили коньяк, отплясывали шимми и плевать хотели на скучные запреты мулл.