Четвертое сокровище - Симода Тодд

Совершенно неожиданно многие из его студентов, занимавшиеся каллиграфией, научились писать вполне прилично, несмотря на бессистемный подход к делу, замешанный на энтузиазме. Именно это и отличало их от его учеников в Японии. Быть может, как раз строгость и сосредоточенность не позволяли его японским питомцам сделать стремительный рывок вперед. Или же его американские подопечные не боялись делать ошибки, и поэтому совершенствовались быстрее.

Вдалеке от Японии его собственный стиль каллиграфии постепенно становился более индивидуальным и менее традиционным. Более самоуглубленным, что ли. Скорее всего — из-за долгих ночей в одиночестве. Оставшись один, он вдруг обнаружил в себе печаль. Не депрессивную, ибо чувство было вполне комфортным. Печаль стала его постоянным спутником. Больше ему не приходилось есть в одиночестве.

За те два. года, что он занимался с маленькой группой одаренных и преданных учеников, в центре происходили многочисленные перемены. Уходили преподаватели, на их место набирались новые. Уходили и студенты, их сменяло все меньше учеников. Начнись трудности с зарплатой, регулярные занятия стали невозможны. Когда распад достиг апогея, он решил уйти на вольные хлеба — открыть свою собственную школу сёдо, «пути каллиграфии».

Он бы предпочел разместить эту школу в Сан-Франциско, лучше всего — в Японском квартале, но потенциальных учеников больше было в Беркли, где работало несколько дзэнских центров и других азиатских религиозных групп и художественных объединений. В тихом районе, в нескольких кварталах к западу от университетского городка он нашел дом, где можно было жить самому и вести занятия. Твердое желание нескольких его учеников продолжать каллиграфические студии, а также его учительские сбережения позволили ему приобрести этот дом.

Для регистрации новой школе нужно было дать имя. В голову абсолютно ничего не приходило — «дзэндзэн» по-японски[4]. Ничего, ничего. Так и появилось имя для его школы, а сам он стал учителем Дзэндзэн.

— Видишь, — он указал на черту, только что проведенную Годзэном. — Даже незначительный нажим на кисть неприемлемо утолщает черту.

— Да, сэнсэй.

Сэнсэй Дзэндзэн проговаривал это Годзэну уже много раз. Но совершенствование не есть результат простого слушания, пусть даже многократного. Только практика и бесчисленные повторения одной и той же черты превращают ее в чистое ощущение, где нет места мысли.

— Попробуй еще раз, — посоветовал наставник Годзэну. — Попробуй не думать.

Годзэн обмакнул кисть в тушь и сосредоточенно посмотрел на бумагу.

Чистое ощущение и никакой мысли… а лучше бы — полное отсутствие чувств и мыслей. Какой художник может создать что-либо, красотой похожее на осенние листья? Или такое же трогательное, как старое умирающее дерево, расцветшее последним весенним цветком?

Мысли и эмоции только мешают творению искусства. Именно это он бы и сказал ей, если бы она позволила. Он посоветовал бы ей избавиться от кистей, туши, бумаги и тушечницы. Or последней — особенно. Выкинуть все это и обрести искусство в самой себе.

Тушечница… открытие себя… Он наконец-то понял, почему она решила с ним порвать…

Взрыв боли где-то за левым глазом сэнсэя был настолько силен, что наставник сглотнул и прижал руку к голове.

Хватаясь за воздух и слепо ощупывая пространство вокруг; он опрокинул низенький столик, за которым они работали. Тушь разлилась, кисти разлетелись, подставка легко покатилась по татами. Рисовал бумага проплыла по воздуху и плавно опустилась возле рухнувшего сэнсэя. Он застонал. Затем — ничего.

Если я перестану говорить

станет ли она слушать

Интерлюдия

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Багряные листья,

Падают

Ноябрь 1975 года

Киото, Япония

Киити Симано, старший сэнсэй школы каллиграфии Дайдзэн, созерцал сад из своей мастерской. Осенний ветер сорвал ярко-красные листья с кленов и теперь разбрасывал по земле. Их случайные узоры на мхе были гармоничны и полнились живым ритмом. Так легко природе, так трудно художнику Разница, скорее всего, в том, что художник создает свои произведения мыслью и чувством. Природа же не действует ни тем, ни другим. Она лишь повинуется нескольким простым законам — тяготения, силы ветра, смены сезонов, — комбинируя их бесконечно.

Сэнсэй школы Дайдзэн взял кисточку и сосредоточился на иероглифах со значением «багряный», которые были частью начатого им стихотворения:

Багряные листья,

Падают

Не очень-то много, нужно признаться.

Вместе эти знаки, произносимые как «макка», означают «ярко-красный, багровый»; если же переводить значение каждого буквально, получится «по-настоящему красный» или «кроваво-красный». Цвета осени, особенно багряный, символизируют подлинную сущность жизни, а именно — присущую ей печаль. Поэтому движения кисти при написании этих иероглифов должны отражать это ощущение, наполняя каждую черту слегка утяжеленным, стремящимся вниз движением. Первый иероглиф, «ма», означает «настоящий» или «квинтэссенция». Он получился путем постепенной эволюции начертания из иероглифа со значением «опустившийся, падший человек»[5]. Почему падший человек использовался для репрезентации понятия «настоящий», сказать трудно. Возможно, имелось в виду, что дух человека показывает его истинную сущность.

Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн

Для стихов получше хронически не хватало времени — особенно после того, как несколько месяцев назад его объявили двадцать девятым главой школы Дайдзэн. Составление расписания практических занятий, распределение учащихся по группам, судейство на конкурсах, управление финансовыми делами — лишь часть обязанностей, которые он унаследовал как сэнсэй Дайдзэн. Кроме этого — многочисленные интервью: последнее состоялось не далее как этим утром. Прямой эфир утренней программы Осакской телевизионной компании. Журналистка хоть и горела энтузиазмом (порой чрезмерным), но интересовалась, похоже, лишь внешними атрибутами сёдо: «Какими кисточками вы пользуетесь? Откуда берете тушь? Как часто занимаетесь? Как долго длится занятие?» Истощив репертуар, она осведомилась о его возрасте и, после ответа, окрестила его «молодым сэнсэем». Ему лишь тридцать четыре, это на 15–20 лет моложе обычного возраста любого нового главы школы — он самый молодой сэнсэй после самурая Сакаты. Тот был пятнадцатым главой Дайдзэн и не только самым молодым сэнсэем за всю историю школы, но и признанным отцом нынешней эры в состязательной японской каллиграфии. Журналистка задала свой последний вопрос:

— Как удачно, по мнению молодого сэнсэя, вы сможете выступить на предстоящем каллиграфическом состязании Дайдзэн-Курокава?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Речь шла о соревновании между его школой и школой каллиграфии Курокава. Сэнсэй Дайдзэн ожидал этого вопроса и подготовил рассказ о краткой истории состязаний. В 1659 году самурай Саката и основатель школы Курокава положили начало соревнованиям по каллиграфии под названием Дайдзэн-Курокава, которые по сей день считаются самыми престижными в Японии. Эти поединки, проводимые с тех пор каждые три года, помогали убедиться, что искусство каллиграфии в обеих школах находится на большой высоте.

Учитель Дайдзэн ответил, что не может предугадать результата состязании, но сделает все от него зависящее.