Будущее глазами одного из самых влиятельных инвесторов в мире. Почему Азия станет доминировать, у России есть хорошие шансы, а Европа и Америка продолжат падение - Джим Роджерс

Я переехал в Азию в 2007 году и, самое важное, перевез сюда детей. Когда они вырастут, знание Азии будет обязательным условием успеха, а знание китайского окажется настолько же важным во всем мире, как сейчас владение английским. Власть и влияние в мире в 1920–1930-х годах перешли от Великобритании к США. Потеря Британией лидирующих позиций усугублялась финансовым кризисом и политическими неурядицами, но оставалась незамеченной многими на протяжении двадцати-тридцати лет. Сейчас власть и влияние переходят из США в Азию, процесс ускоряется теми же причинами; при этом перемен по-прежнему многие не осознают. Переход лидерства к Азии происходит во времена второго исторического сдвига. В глубинах финансового кризиса мир стоит на грани отказа от самих финансов – на грани циклического отхода от финансовых структур как источника процветания. В истории случались периоды, когда главными были финансисты, а в иные времена все зависело от реальных производителей товаров: фермеров, шахтеров, поставщиков энергии, лесорубов. В 1950–1970-е годы, до наступления эпохи бычьих рынков, Уолл-стрит и лондонский Сити пребывали в застое. Им светит это снова. Финансовые воротилы нынче не на коне, а те, кто, как в Книге Иисуса Навина[2], «рубит дрова и черпает воду», сегодня наследуют землю. Исследуя исторические силы, которые приводят к таким изменениям, и придерживаясь простой гипотезы, что ничто не продолжается вечно, я пришел к пониманию тонкого замечания одного из величайших мыслителей цивилизации Альберта Эйнштейна, который сказал: «Две вещи действительно бесконечны: Вселенная и человеческая глупость. Впрочем, насчет Вселенной я не уверен». Не будем забывать, что Кассандра, троянская царевна, досаждавшая окружающим призывами не впускать в город деревянного коня, битком набитого греками, в конечном счете все же оказалась права. Одна из целей написания этой книги – пролить свет на то, как мы пришли к такой жизни и как нам лучше всего подготовиться к будущему. Для этого я хочу поделиться с вами наблюдениями, сделанными на протяжении всей моей жизни, – наблюдениями из области финансов, инвестиций и поисков приключений; уроками, которые я извлек по мере взросления на пути, приведшем меня с земель Черного пояса в этот южноазиатский город-государство в другом полушарии. Это было путешествие длиною в жизнь, в течение которого двором моего дома стал весь мир.

МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА РЫНКАХ начались весной 1964 года. Я был старшекурсником в Йеле и оказался на Уолл-стрит примерно так же, как в Лиге плюща, то есть случайно. В школе я был ревностным членом Key Club[3], самоуправляемой организации, составной части Kiwanis International[4], до 1976 года принимавшей только мальчиков. Стать ее членом в Демополисе что-то да значило, потому что местный спонсор принял решение зачислять только пять новых членов в год. В тот год, когда я был его президентом, клуб Демополиса победил в номинации «Лучший в мире Key Club в небольшом городе». А Йельский университет вручал четырехлетние стипендии членам этого клуба. Благодаря стипендии я и узнал о Йеле. Если бы не Key Club, я даже не пытался бы туда поступать. Зато я с полным основанием надеялся поступить в единственный, кроме Йеля, колледж, в который подавал документы, – в Южный университет в Севани, в штате Теннесси, в колледж свободных искусств под патронатом епископальной церкви.

Меня приняли в Севани сразу же после подачи документов. И только в апреле или мае, когда отец уже отправил туда требуемую сумму – 50 долларов, я получил толстый конверт из Йеля с извещением, что принят и что мне назначена стипендия Key Club – две тысячи долларов в год. Я был в шоке. Мне было семнадцать, и я мало что знал о Йеле кроме того, что этот университет расположен в Нью-Хейвене, в штате Коннектикут. Впрочем, мои родители, люди опытные, хорошо понимали значение моего поступления. У обоих было высшее образование: они познакомились, когда учились в университете Оклахомы, где входили в общество Phi Beta Kappa[5]. Отец изучал нефтяное дело, а мама – свободные искусства. Для них мое поступление в Йель значило очень многое. Помню, отец говорил: «Нас немного беспокоит, что ты отправляешься в этот бастион северного либерализма», но на самом деле оба были очень рады. Правда, радость отца несколько умерил тот факт, что 50 долларов, которые он отправил в Севани, получить назад не удастся, а 50 долларов в Демополисе в 1960 году были большими деньгами. Собственно, это и сейчас немалая сумма, но тогда они стоили примерно в семь раз больше, чем сейчас. Я был самым старшим из пяти братьев и одним из примерно пятидесяти учеников в своем классе и быстро решил продемонстрировать всем гипертрофированное чувство собственной важности, которое подкреплялось такой удачей. Я тут же стал, как говорят в таких случаях, задаваться, но моему самомнению была уготована недолгая жизнь. Постепенно до меня стало доходить: «Ой-ой-ой, я еду в Йель!» И тут я испугался, поняв, что вообще-то для меня это слишком круто, и подумал: «Что теперь делать?..»

Тем летом, отправившись на собрание Key Club в Бостоне, я сошел с поезда в Нью-Хейвене и пошел в приемную комиссию Йеля. Хотелось узнать, за что же меня приняли. Я надеялся, что, получив ответ на этот вопрос, пойму, чего мне ожидать – и чего ожидают от меня.

Председатель приемной комиссии открыл мою папку и сказал: «Что вы хотите знать? Вы окончили курс первым в своем классе, по многим предметам у вас высший балл, средняя оценка – почти сто»[6]. Да, но все это было в Демополисе! «О господи, – подумал я, – они тут думают, что я умный, что я что-то знаю…» Чувствуя себя совершенно не готовым к тому, чтобы держаться на уровне со студентами из престижных северо-восточных школ, я прибыл в Йель, намереваясь учиться намного усерднее, чем другие.

Помнится, однажды предстояло сдавать какой-то тест, и один мой сокурсник сказал, что собирается готовиться к нему пять часов. Он пояснил: «Этот тест стоит пяти часов подготовки». Этот аргумент показался мне очень странным. Мой собственный подход состоял в том, чтобы готовиться до тех пор, пока я не пойму все, а потом – еще немного, чтобы быть окончательно уверенным. Этот подход – нет такого понятия, как достаточно, – я применял ко всему (как и мои братья, я унаследовал его от родителей). Всегда нужно продолжать учиться, или работать, или исследовать – в зависимости от того, какая стоит задача. Сейчас мне так хочется донести эту мысль до своих детей! Вот бы позвонить отцу или матери и спросить их: «Какую таблетку вы нам дали?» Можно назвать это дисциплиной, прилежанием, трудовой этикой – все это у нас с братьями врожденное. Не знаю, откуда оно взялось – может быть, какой-то ген… Конечно, я не одинок в высокой оценке упорства – все мы знаем умных и талантливых людей, которые не добились успеха. Именно упорство решает многое.

Стоимость обучения, аренды комнаты и питания в Йеле составляла тогда 2300 долларов. Стипендия покрывала только 2000, надо было откуда-то брать еще 300 долларов, и это не считая покупки книг и других мелких расходов. Я устроился в столовую помощником официанта на несколько часов в неделю и в течение всего обучения в университете постоянно брался за работу с частичной занятостью. Опыт работы, полученный в юности, дает неоценимые преимущества. Он не только учит ценить деньги, но и помогает развивать себя как личность: учась управлять собственными средствами, вы постепенно становитесь независимым. Я рано стал платить за себя сам, еще до того как поступил в Йель. Когда мне было шесть, отец рассказал мне, что «деньги на деревьях не растут», и настоял, чтобы я сам заплатил за свою бейсбольную перчатку. Я пошел в демополисский магазин Брасвелла и выбрал перчатку за четыре доллара. Я принес ее домой и каждую субботу возвращался заплатить Крузу Брасвеллу, владельцу магазина, пятнадцать центов, пока не выплатил всю сумму. Прошло много лет, и декан Колумбийской школы бизнеса, вспоминая о своих студенческих годах, сказал мне, что верный признак счастья во взрослой жизни – это оплачиваемая работа в студенчестве.

Так или иначе, в Йеле мне очень нравилось. Я специализировался в истории и был рулевым гребной восьмерки на младших курсах (потом я уже греблей не занимался). Я даже немного играл в театре и исполнил пару главных ролей. Режиссером одного спектакля был Джон Бэдэм, выпускник 1961 года. Только представьте себе, каким хитом стала бы его «Лихорадка субботнего вечера», если бы, подбирая актера на главную роль, он вспомнил обо мне! Но, как бы я ни любил театр, слишком далеко в актерстве я не заходил – по тем же причинам, что и в гребле. Я посвятил себя учебе. И вскоре это оправдалось. Хотя я был не так умен, как все остальные, выпустился я с отличием.