56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

Спасибо, летуны! Спасибо вам, братцы! От всей роты спасибо! За то, что спасли вы нас, за то, что увидели мы своих матерей. Не полегла в том бою наша рота, дальше по горам пошла.

А броня на «вертушках» слабая была, насквозь эту броню пуля из ДШК[6] пробивала. Сбитые, заживо горели экипажи в своих машинах, погребальными кострами догорали на земле. Не мед и у летчиков служба была.

Подавили вертолеты огневые точки. С камнями, с железом и огнем смешаны позиции «духов». Оставшиеся в живых моджахеды перебежками уходили от разрушенных укрытий. Через прорезь прицела хорошо видно, как, пригибаясь под нашими пулями, вразброд бегут вооруженные, одетые в разномастные халаты люди. И падают, падают под нашим беспощадно точным снайперским огнем.

– Подрань-ка одного, нам язык нужен! – перекрывая грохот стрельбы, кричит мне лежащий рядом командир взвода, лейтенант Петровский. Скривилось в ожесточенном азарте его загоревшее скуластое лицо, потрескались от жажды губы, и опять, срывая пересохшие голосовые связки, он кричит мне:

– Языка давай!

Я прицелился. Из штатного и такого родного РПКС-74 я стрелял лучше, чем из снайперской винтовки. Выстрелил одиночным. Потом короткой очередью. Цель поражена. Моджахед на бегу упал, пуля перебила ему ногу. К нему на помощь бросилось два «духа», отсек их очередями. Боец из моего взвода, рослый, наголо стриженный, загорелый Филон с автоматом наперевес, матерым волчарой кинулся брать языка, я его прикрывал огнем. Филон взял, ловко скрутил и на горбу, задыхаясь и матерясь, притащил пленного. Бой закончен. Остатки разгромленной духовской засады бежали, кто не успел бежать, бесформенными грязными мешками лежат там… в горах, там, где они хотели убить нас. А мы, кто живы, кто не ранен, сгрудились вокруг афганца. У нас не лица, а искаженные злобой и напряжением минувшего боя маски. Пленный, тяжело дыша, постанывал. Немолодой уже мужик. Кровью, грязным потным телом от него так воняло, хоть нос зажимай. Нет у нас к нему жалости, милосердия нет, а вот наши убитые и раненые товарищи есть.

– Заткни пасть! – кричит «духу» мой друг, смуглый плотный узбек Леха, и жестким коротким ударом бьет прямо в бородатое искаженное болью и страхом лицо.

– Прекратить! – отталкивает Леху взводный, приказывает: – Перевязать, и в штаб, на допрос.

Быстро пережали языку самодельным, скрученным из засаленной зеленой чалмы, жгутом рану (свой бинт из индивидуального пакета никто не дал: чего там, и так перебьется!) и поволокли на допрос к командиру батальона, я помогал Филону его нести. Тяжелый бабай[7] попался, все постанывал да еще вертелся в руках.

– Кто его взял? – рассматривая языка, поинтересовался немолодой сухощавый майор, комбат.

Филон небрежно кивнул в мою сторону.

– Вернемся, к медали представлю, – пообещал мне комбат, усмехнулся: – На дембель героем поедешь.

Эх, майор! Ни хрена ты не понимаешь! Да на кой мне эта медаль нужна? Просто живым домой вернуться – и то счастье. А комбат уже отвернулся и через переводчика приступил к допросу. Командиру первого парашютно-десантного батальона, майору Носторюлину уже за сорок. Для нас, восемнадцати-двадцатилетних пацанов, он уже старик. Только «батей» его никто не называл. Желчный был мужик, вредный. Карьера не задалась, в академию поступал, так три раза проваливался. Должность командира батальона и звание майора – это его потолок. Скоро его выпихнут на пенсию по достижению предельного возраста. Уволят, если в Афгане гробовой доской не накроется. Пуле плевать, в кого попадать, а душманские снайпера первым делом офицеров выстреливают. Пуля, она не дура, совсем не дура, особенно когда ее снайпер выпускает.

На допросе раненый моджахед молчал. Что с ним сделали? А вы как думаете? Правильно решили! Наш комбат решил так же.

– В расход! – коротко приказал мне комбат.

Замер, глядя на пленного, переводчик, неопределенно хмыкнул, глядя на меня, начальник штаба батальона, плотный и невысокий кореец капитан Эн, быстро повернулся ко мне спиной и стал копаться в полевой рации связист, отвел от пленного взгляд угрюмый Филон.

Я покачал головой: нет. Совесть и руки я на той войне не марал. Кровавого дерьма там и без того хватало.

– Так-с! Видно, я поторопился, обещая тебе награду, – с угрозой процеживая каждое слово, бросил комбат, в недовольной гримасе скривилось его небритое в потных разводах морщинистое лицо. – По тебе не медаль, а дисбат плачет, ничего, вот вернемся, я с тобой быстро разберусь.

И отдал ту же команду стоящему рядом с ним батальонному писарю, а писаря иной раз тоже на операции ходили. Я отвернулся, короткая прогремела очередь. Аминь!

– Ну и дурак ты! – крайне недовольно заметил мне взводный, после того как я вернулся к своим. Пришедший вместе со мной Филон уже все рассказал.

Глядя, как на приземлившийся вертолет грузят наших убитых и раненых товарищей, Петровский жестко добавил:

– Слюнтяй! Это война! На ней свои законы!

– Я не слюнтяй, – упрямо возразил я и повысил голос: – Раненых стрелять – последнее дело. Перевязать и бросить его тут на …! И как дальше будет – не наше дело. Местные потом, если чего, подберут. Ты-то как бы поступил?

– Про дисбат, это комбат, конечно, загнул, – ушел от ответа взводный, – но имей в виду: мужик он злопамятный. Все! Закрыли эту тему. – И обращаясь ко всем лежавшим на земле и слушающим наш разговор солдатам, коротко приказал: – Все, окончен привал. Вперед!

Вот мы дальше по горам и поперли. Горка ваша, горка наша. Эх, под такую мать! Марш-марш, десантура! Вперед, первый «горнокопытный» парашютно-десантный батальон! Шевели «копытами», вторая рота! Шире шаг, третий взвод! Сколько нас осталось? В роте тридцать бойцов и три офицера, оружие: автоматы АСК-74, пулеметы РПКС-74 и ПКМ, два АГС-17 «Пламя» и один 82-миллиметровый миномет. В моем третьем взводе только семеро бойцов: Витек, Филон, Баллон, Леха, Муха, я и командир взвода лейтенант Александр Петровский. Немного. Только все уже кто год, а кто полтора в Афгане отвоевал. Битые все и службой, и войной. День за три в Афгане считают, а опытный и «битый» солдат десяток невоевавших пацанов легко заменит. Вперед, ребята, шире шаг.

Наш третий взвод передовой заставой идет. Головная походная застава – ГПЗ – это по существу батальонная разведка. Первыми мы идем. И убивают нас первыми. За ГПЗ двигаются первый и второй взвод второй роты, дальше с интервалами еще две роты первого батальона. При первой роте еще и штаб батальона выдвигается. Комбат, начальник штаба и управления взвода, связисты. Поверху, над нами, постоянно вертолет барражирует, прикрывает и ведет воздушную разведку. Место нахождения баз противника установлено агентурной разведкой и подкорректировано полученными в ходе операции войсковыми разведданными. Это если культурненько, по военной терминологии, выражаться, а если тоже по-военному, но попроще, то стукачи, что у «духов» служили за деньги, всех их базы и сдали, а пленные, которых мы захватывали, в ходе активных допросов подтвердили: точно там базы находятся, а еще и запасные есть, вот там-то и там-то. Не все языки на допросах молчали, далеко не все. Ликвидация опорных баз моджахедов и расположенных на них отрядов противника и есть цель проводимой войсковой операции.

Боевого опыта у нас хватало, и все от комбата до распоследнего еле бредущего и гнущегося под грузом мин солдатика с минометного расчета прекрасно понимали, что это туфта, а не операция. Так базы брать – что воду в решете носить, редкие крохотные капли останутся, а вся влага уйдет. «Духи», они же не дураки, совсем не дураки, у них половина полевых командиров – это бывшие афганские офицеры, учившиеся в Союзе. Да тут и гением партизанской войны не надо быть. Все просто: за нашими подразделениями постоянно ведется визуальная разведка, с опорных баз они с момента начала нашей операции давным-давно ушли и мелкими группами рассредоточились в горах. По пути следования наших рот на горных тропах ставятся противопехотные мины, за минным заграждением – засада. И пламенный привет вам, десантники, от воинов-моджахедов. Если даже не подорвался на мине, то пока разминируешь тропку, тебя из стрелкового оружия убьют. Пока все части подтянутся, пока начнется интенсивный огневой бой, «духи» уже испарились. Вот и все собственно, вот и вся тактика ведения партизанских действий в горах. Тем более они свои горы знали, а мы нет. По картам да по тропкам шли в горах на авось. Была возможность по-другому действовать? Да, была! Ночная почти незаметная высадка с вертолетов небольшой в двадцать-тридцать бойцов группы, скрытное выдвижение к базе противника, обнаружение, распределение целей. И огонь! Их больше? Так давно известно, воюют не числом, а умением. Или на пути вероятного движения противника самим в засаду засесть.

Умели мы так воевать? Да, умели, и неплохо. Не всегда «духи» в засады попадали, не всегда мы скрытно их базы брали, но уж когда получалось, то потерь у нас почти не было, а вот у них редко кто уходил. Почему эта операция по-другому происходила? И какого, спрашивается, хера мы ростовыми мишенями в открытую днем перли по горам?