Прозрачный мир - Рано Разыкова

знают все.

— Какое к черту кесарево сечение, если она полуживая?! Значит, ты усыновленный. А от сирот не жди добра.

— Я же вам сказал, что я родился через кесарево сечение.

— А ну-ка убирайся вон! Принеси с отцом стоимость журнала в десятикратном размере. Безголовый сирота!

Подробно рассказав о случившемся, вопрошающе, тревожно заглядывал в глаза матери.

Рохиля не справилась с приступом рыданий.

Сын повис у нее на шее, погладил ее щеки, затем и сам заревел.

Рохиля взяла себя в руки, вытерла уголком платка глаза.

— Я тебя не усыновила. Я тебя вымолила у бога. Я тебя шесть лет ждала и верила, что Аллах всемогущ. Когда ты родился, в роддоме весь медперсонал праздновал это событие. Врачи были счастливы вместе со мной. Не осталось никого из родни, друзей, знакомых, кто бы не посетил нас.

— Тогда почему у меня нет братьев и сестер?

Логично. Вовремя заданный вопрос.

Снова протерла глаза и лицо ладонями, будто соскребая боль и страдания, слегка улыбаясь, прижала к груди сына.

Словно окунаясь в те счастливые дни, заново проживая шаг за шагом каждое событие, тихо начала свой рассказ.

До рождения Фирдавса, тревожась за здоровье и жизнь женщины, некоторые доктора сопротивлялись, но в мечтах о материнстве, Рохиля была решительна и непоколебима, хотя и знала, что рискует. Была готова и к смертному исходу.

Но с появлением сына мир изменился. Пухленький, только что сделавший первые шаги, лепетал и, казалось, был частью ее самой. Она не посмела еще раз рискнуть. «Если я умру, — думала она постоянно, — еще раз выйти живой из- под наркоза, возможно, не удастся. Если я умру, этот сладенький кроха в чьих руках будет влачить жалкое существование? В каком углу чужого дома с опущенной головой будет ждать милости?»-думала она.

И отказалась от мысли еще раз стать матерью.

Рассказывая обо всем этом сыну, охваченная пламенем боли и обиды, не воздержалась и в сердцах сказала:

— А эта женщина … слишком… очень неразумна и глупа. Невежественная. Ее место не в библиотеке. Сначала узнай, потом говори!

В это время послышались крики:

— Фирдавс! Фирдавс!

Мальчик, забыв обо всем на свете, выбежал на балкон. Мигом вернулся и засобирался на улицу:

— Друзья ждут. Можно?

— Не задерживайся. Скоро папа приедет. Будем обедать.

Обуваясь, постарался поймать кошку, которая шмыгнула мимо него и юркнула под диван.

Открывая дверь, проводил взглядом кошку:

— Моя кошка, кошечка!

Очень любит мышечку…

Чуть посветлело на душе у женщины, но руки ни к чему не лежали.

Нет- нет с новой силой возобновлялась приступы обиды, обделенности.

Когда с мужем начали в этом доме счастливую, тихую полную любви и уважения жизнь соседки останавливали его, возвращавшегося с работы с упреками:

— настоящий ли ты мужик или нет? Как ты можешь жить с этой висюлькой на костылях? Такой статный красавчик, полон двор женщин, мечтающих осчастливить тебя. Господи, как ты спишь с этой калекой? — говорили и хохотали в лицо.

Когда носила в себе свое долгожданное дитя/ тогда она еще ходила на костылях/, с притворной тревогой говорили:

— Умрешь ведь! Здоровые бабы еле рожают. Не будь посмешищем, откажись от этой затеи!

Когда же наконец родился малыш, все равно не успокоились!

Стучались в дверь и с порога заявляли:

— Молоко родившей мальчика женщины целебно. Закапайте мне в ухо, пожалуйста!

Появились ее первые рассказы, а иногда стихи в газетах и журналах. Сразу объявились те, кто проговаривал, скривив губы, небрежно:

— Что может нам сказать неполноценный человек? Теперь калеки будут учить нас жизни!

И вот наконец… сегодня. Добрались и до сына.

«Не бойся Бога! Бойся его раба»— гласит истина. И еще раз задумалась она над своим заключением, что мир здоровых людей жесток и беспощаден.

Переступив порог, как всегда, муж сразу разгадал состояние жены:

— Все в порядке? — спросил он, заглядывая ей в глаза.

Опять прорвало женщину. И казалось ему, что эта буря пошатнула небо и землю.

Он в ярости решительно направился к выходу:

— Я ее приволоку за космы к твоим ногам!

Сожалея о том, что зная его характер и темперамент, не сдержала язык за зубами, Рохиля повисла у него на руке:

— Прошу тебя! Успокойся! Давай, решим вместе, что нам делать, что предпринять. Такие, как она, скандалистки, из ничего раздует скандал, обвинит тебя неизвестно в чем и свидетелей найдет и заявление в милицию отнесет. Потом не отмоешься!

— Вот так вот! Поэтому глаза у тебя не просыхают.

Пообедав, он ушел. Вроде успокоила она его, убедила. Но Рохиля знала, что за этой покорностью может дремать вулкан. И в тревоге до вечера озиралась на входную дверь, пугаясь каждого неожиданного стука в подъезде.

Ужасные сцены и события разыгрывались в ее воображении.

Наконец- то отец и сын, горячо споря и смеясь, следом друг за другом появились в дверях.

— Мамочка! Наши животики бьют в набат. Очень тоскуют по твоей еде!

Отец пошел принять душ, а сыночек сел напротив мамы, которая накрапывала на стол.

— Мамочка! Я теперь буду мстителем!

— Ой! Какие страшные вещи ты говоришь!

— Теперь я отомщу всем, кто заставит тебя плакать! — сказав это, он подогрел вплотную к маме и зашептал на ухо: — Я пошел к библиотекарше и сказал ей, что у нее пустая голова, там нет ни капельки ума! Что она невежественная. Она как закричит: «Ах вот как! Я тебе сейчас дам». И погналась за мной. Не догнала.

— А если бы поймала? — сжимая ворот платья дрожащими руками прошептала она.

— Я же спрятался в подъезде другого дома!

Фирдавс соскочил и бросился к отцу, едва переступившего порог кухни. Повис у него на шее, затем ловко забрался к нему на плечи и оседлал.

— Разве можно такие шалости проделывать в такой крохотной кухне? С каждым днем теряешь частичку ума, — притворно пожурил сына отец.

— А может не надо человеку умнеть?

Отец спустил сына и удивлено спросил:

— Это почему же?

— Они же все портят. Умнеют и друг друга обманывают. Становятся хитрыми- хитрыми.

Отец задумался над ответом и молчание его затянулось.

Сын, нетерпеливо встав, забрался к нему на колени, обнял его.

— Папа! Теперь я стану мстителем!

От удивления округлились глаза у отца, а брови полезли на лоб.

Глядя на отца, мальчик звонко засмеялся и начал гладить брови, возвращая на место.

— Не бойся! Я буду мстить за маму и за тебя. Чтобы и они плакали как мама.

Рохиля, собираясь с мыслями, подбирала, нанизывала, как в ожерелье бусы, слова, которые должна сказать сыну.

«Моя жизнь — это особенный случай. В корне