Донные Кишотки - Геннадий Владимирович Руднев

ты, Циля, – обратился он к Циле. – сколько раз подыхала?

Циля воздела глаза долу и ответила:

– В постели… ну, пару раз… зато сразу – в рай…

– Йошка, а ты? – Хвам устрашающе взглянул на Йошку.

– Вы говорите, говорите…. Я сейчас, минутку…

– Да перестаньте вы мастурбировать при людях! Руки вверх, я сказал, руки вверх, остановитесь! …

Йошка, изогнувшись, ойкнула и вытерла губы освободившейся рукой намеренно театральным жестом. Хвам, облизнувшись, но сделав вид, что не заметил этого, продолжил:

– Учитесь подыхать! Без этого на сцене вам делать нечего. Как тебя там? Ну, тот, что Ги?

– Ваащето, я не Ги, а Ги День, Деньги, понял? Ещё раз заикнешься, зряплаты не будет. Андестенд? Другого тренера наймём с папой. Поэтому говори по делу. Кого в постель, кого на панель? А мы с тебя начнём. Ты первый покажешь, как подыхать. Прямо на семинаре. Завтра, ага?

То, что оказалось у Ги в руках, заставило поверить его словам. Ярчайшая обложка «Комсомольской правды» заявляла о том нагло и однозначно.

Хвам притух, но ненадолго. Вытерев сопли и развернув стул спинкой к паху, он так широко раздвинул ноги, усевшись на него «наоборот», по-режиссёрски, что чёрный пояс по карате свесился двумя концами на гульфик его парусиновых брюк, в противовес обложки «комсомолки» оказавшимися нежно оливкового цвета. Намеренно выставив вперёд над спинкой стула кисти рук с намозоленными от многотысячных ударов костяшками, он продолжал:

– Да, я понимаю, вы жаждете конфликта. Но наберитесь терпения, господа… Вы позволите мне вас так называть? Да? Или нет? Что вы молчите? А ты куда пошёл, Ги? Вернись. Сядь передо мной, как лист перед травой. Сюда. Правильно… Так вот, я намерен вам сообщить, что конфликта не будет. И все эти ваши папы и папочки, – подмигнул он Йошке и Циле, – вас не защитят. Иначе перейдём на режим самоизоляции, как в Кызыл-Орде. И до генеральной будете спать между кресел, а какать будете на сцене, вон сколько там унитазов, и «комсомолкой» подтираться… Вы поняли?

Актеры, ставшие публикой, несколько приуныли. Одна Йошка, продолжавшая массировать свою грудь, глядя в щели глаз режиссера, откликнулась с придыханием:

– Маркс Энгельсович, мы за вас хоть в огонь, хоть в воду!

– Не трожьте воду! Прекратить! Прекратить кончать на работе! – взвизгнул режиссёр. – Найдите другое место. Циля, угомоните её!.. – И тут же, собравшись, запрокинув седую лохматую голову, перешёл к другой теме: – Мы все потомки Великой Степи! Каждый двухсотый – Чингизид! Сколько вам объяснять?.. У предков не принято было лить воду, тем более – на землю. Даже умываясь, воду набирали в рот и изо рта лили её на руки. Где ваша историческая память?!.. Вода – источник жизни! Вот о чем эта пьеса! А тот миллиард извращенцев, которые два века назад дали дуба по собственной милости, оставив нам в приданое только зрение и слух, лишив вкусов, запахов, даже памяти о них, а?.. Вот, что мы должны показать! Явить настоящему, дабы это не повторилось, дабы не потерять то драгоценное последнее, что у нас осталось для восприятия мира. Да, да, такова наша миссия! А вы скатываетесь до пошлости, до извращений.

Подойдя к задремавшему в кресле партера Ги, Хвам коротким ударом сломал ему переносицу, вынул из кармана алый платок и приткнул тряпицу к носу актера. Убедившись, что тело потерявшего сознание не сползёт на дорогой ковёр перед сценой, режиссёр продолжил:

– Итак, вода! Откуда она появилась?

– Из-под земли, – раздался осторожный шёпот со стороны массовки.

– А вот правильно! – оживился Хвам. – Кто это у нас такой умный? А, Ренценгийн Буянцогт? Вы из Монголии?.. Зайдите ко мне вечером… А под землю она как попала?

– С неба упала, – ответила таджичка с полотенцем.

– Не плохо, – кивнул головой режиссёр. – Это у вас сакральное знание или сами наблюдали когда-то?

– Вода вниз падает, а туман – вверх. Так старики говорят. Раньше воды много над землей было, теперь вся – под землёй, глубоко.

– Так-так, и как ей там, хорошо?

– Хорошо людям, когда она у них внутри. А воде хорошо, когда она снаружи.

– Вы кто по образованию?

– Я из Согдианы. Уборщица сцены. Ишта.

Хвам внимательно всмотрелся в черты лица таджички и передернулся:

– Вам, милая, в кино нужно сниматься, а не полотенцем махать. У вас зрачки больше радужки. Вы, когда молчите, на богиню похожи. Как ее? Иштар?

– Ну, это вы, Энгельсович, слишком далеко от Анти-Дюринга и диалектики природы взяли, это ближе к теории насилия и происхождению христианства. Может, Ашера? Астарта? – скромно возразила таджичка.

– Я повторяю вопрос, – процедил сквозь зубы Хвам, явно раздраженный. – Вас где и чему учили? И кто самое главное!

– Да те же, что и вас! Сети! Будь они неладны…

– Так вы считаете, что мы одного уровня?

– Это, смотря какая игра. Вы названия перелистываете, а я полы тру и аудиокниги слушаю. Вы сцену пачкаете, а я её убираю… Вон, хохлу нос сломали, а мне потом следы преступления полночи затирать. Вы, начальник, вирус, а я, бессмертная, – людям от вас защита. Так выходит. Потом, у меня дети есть, а у вас нет…

– А откуда вы знаете?!

– Голову охолоните… В прошлую пятницу тискали вы меня в потёмках в коридоре, не получилось у вас, вы сели, гриву свою лохматую мне на плечо положили, заплакали, да и всё рассказали. Выпили лишнего. А я не в обиде. Я же никому не скажу, почему у вас уже шесть лет не стоит…

– Что вы говорите?! – в терцию вскрикнули Циля и Йошка. – И почему?

– Продал он свои яйца. Старьевщику одному. Ради славы. Крен с ними, говорил, с яйцами. Пусть, предлагал, кто хочет, тот сам меня и трахает. Только, чтобы втихую. И чтобы от своего величия, как от пережора, торчать до конца жизни. Так и сказал… Он, как чуял, что баб на его век хватило уже. Что остальные лишние остались бабы.

Хван стал наматывать чёрный пояс на пальцы, подходя все ближе к Иште.

Наперерез режиссеру во весь свой двухметровый рост ринулся Ренценгийн Буянцогт, закрыл собою Ишту с головы до ног и вскричал:

– Ша! По местам, граждане! Конвой, разведите всех по кельям! Заигрались бледножопые. И пусть унитазы со сцены уберут. Позорище…

– Что же мы теперь со всем этим делать будем, хан? – спросил у Ренценгийна прапорщик Хохлов-Москаленко, находившийся за ним, в карауле и в массовке, в охране и в увольнении. Он одновременно спал и бдил, когда говорил; и тут же принимал меры, согласно регламенту.

– Ишта уберёт! Хвама – на нары. Ги закопайте где-нибудь во дворе. Остальных