Зона поражения - Грэм Макнилл

— Извиняешься передо мной? — прервал его собеседник, в чьем голосе теперь явственно звучал гнев.

— Пытаюсь, — сказал Ганнон, но не успел он продолжить, как со стороны входа послышался характерный стук и бородач выбежал через черный ход. Уже через пару секунд казалось, будто ничего и не произошло. Угрюмые завсегдатаи забегаловки полностью переключили свое внимание на стаканы, старательно избегая взгляда имперского солдата.

Ганнон повернулся на стуле как раз вовремя, чтобы увидеть, как под железной балкой, лежащей на двух искореженных танковых шасси и образующей вход в бар, пригибается высокий, сутулый Дарон Нисато, на чьем лице застыло весьма недовольное выражение. Он смахнул со своего инфорсерского мундира вездесущую пыль и повел глазами по стойке бара, пока те не остановились на Ганноне.

— Так и думал, что найду вас здесь, лейтенант, — произнес Нисато.

— Что тут скажешь, — ответил Ганнон, — я человек привычек.

— Жаль, что только скверных, — сказал Нисато, и поспорить с этим утверждением Мербал не мог.

— Ни за что не догадаешься, с кем я тут сейчас говорил, — произнес Ганнон, чтобы поддержать разговор.

— И с кем же?

— Не важно, — ухмыльнулся Мербал, оглядывая барную стойку, пока Нисато присаживался рядом. — Ни с кем, можно сказать.

Дарон Нисато был весьма привлекательным мужчиной лет этак пятидесяти с резко очерченными чертами лица, живыми глазами и смуглой кожей. Его волос вился тугими кудрями и подернулся сединой на висках, придавая своему владельцу весьма характерный облик, который он с успехом использовал, пока являлся комиссаром Ачаманских Фалькат.

— Выпить хочешь? — спросил Ганнон.

— Местный раквир? Не. Думаю, не стоит. Да и тебе, на мой взгляд, уже хватит.

— Возможно, ты и прав, Дарон, вот только что еще остается?

— Есть долг, — произнес Нисато. — У тебя — один. У меня — другой.

— Долг? — рявкнул Ганнон, обводя руками бар. — Сам посмотри, что он с нами сделал. Мы стали врагами на собственной же планете, в мире, за который сражались и проливали кровь. Тот еще выигрыш, верно?

— Захлопнул бы ты пасть, Ганнон, — предупредил Нисато.

— А то что? Арестуешь?

— Если придется. Ночка в отстойнике для пьяниц может пойти тебе на пользу.

— Нет, — отозвался Ганнон, — лишь одна вещь на этом свете может мне помочь.

— Какая же?

— Вот эта, — ответил Мербал, извлекая из-под полушинели безукоризненно начищенный пистолет.

Нисато тут же насторожился.

— Что это ты задумал? Убери.

Ганнон вновь сунул руку за отворот и извлек нечто, засверкавшее золотом под лучами мерцающих сфер, которые свисали с проводов, протянувшихся под неровным железным потолком. Затем лейтенант бросил предмет прямо на стойку, где тот закружился, словно простая монетка, и зазвенел по металлической поверхности, демонстрируя взглядам изображение золотого орла.

— А ты еще хранишь свою медаль? — спросил Ганнон.

— Я ее не получал, — ответил Нисато. — Меня же там не было.

Медаль завершила свое вращение и легла на грязную барную стойку.

— Повезло, — произнес Ганнон, и глаза его наполнились слезами. — Значит, ты их не видишь?

— Кого?

— Сгоревших… тех самых… погибших?

Ганнон увидел смущение и непонимание во взгляде Нисато и попытался объяснить, но в эту минуту в ноздри лейтенанту вновь ударила мерзкая, незабываемая вонь сгоревшей человеческой плоти, и слова застряли в горле. Он поперхнулся, почувствовав на языке привкус золы, в которую обратились кости мертвецов, и едкий запах прометия так явственно, словно покрытый сажей солдат-огнеметчик стоял сейчас буквально в шаге от него.

Ты был там.

— Только не это… пожалуйста, не надо… — зарыдал лейтенант. — Хватит!

— Ганнон, что происходит? — требовательным тоном спросил Нисато, но Мербал уже был не в силах ответить. Он завращал головой, наблюдая за тем, как языки всепожирающего пламени охватывают бар — обжигающие, желтые, не оставляющие никакой надежды. Словно подгоняемые неким невидимым ветром, они проявляли недюжинный аппетит, жадно, с оглушающим ревом поглощая все на своем пути. Лишь несколько секунд им понадобилось, чтобы заполыхала вся забегаловка, и Ганнон заплакал, зная, что произойдет затем.

Объятые огнем завсегдатаи поднялись на ноги. Лица людей, прежде угрюмые и озлобленные, превратились в оплавленные, изуродованные агонией маски. Подобные чудовищным элементалям огня, аборигены направились прямо к нему, и Ганнон обернулся к Дарону Нисато в отчаянной и пустой надежде, что тот видит то же самое.

Но бывший комиссар остался слеп к огненному безумию, охватившему бар, и смотрел на лейтенанта с озабоченностью и жалостью.

Ганнон закричал, когда по полу начал стелиться густой черный дым, оглушая удушливым и резким химическим запахом. Тени шли сквозь эту пелену, подобные объятым огнем марионеткам, движущимся в дерганом танце, управляемым каким-то свихнувшимся кукловодом.

Лейтенант слышал голос Дарона Нисато, но смысл слов до него уже не доходил, ведь в дыму и пламени возник до ужаса знакомый силуэт — маленькая девочка от силы семи лет.

Ее платьице горело, а ручки были протянуты к лейтенанту, словно ребенок надеялся найти в нем защиту и спасение. Кожа девочки покрылась волдырями, полопалась, а мышцы и жир начали сползать с потрескивающих и ломающихся от чудовищного жара костей, подобно расплавленной резине.

— Ты был там, — сказала девочка, чье лицо являло теперь просто уродливое нагромождение плоти, сквозь которую прорывался огонь, пылающий внутри черепной коробки. Жуткий, призрачный свет сиял из ее глаз — единственного, что еще не посмел уничтожить пожар.

— Мне жаль, — пробормотал Ганнон, и его сердце сжалось от невыносимого чувства вины.

Он глубоко вздохнул, и в ту же секунду пылающий бар, обожженный ребенок и горящие люди исчезли. Все стало точно таким, каким было еще минуту назад. Лейтенант оперся о стойку, чтобы удержать равновесие, когда мир вокруг закружился в безумном танце, и постарался успокоить взбунтовавшиеся чувства, еще не пришедшие в себя после пробуждения из кошмара.

— Какого рожна ты творишь? — потребовал Нисато, все еще сидевший рядом и совершенно не подозревавший об ужасах, только что увиденных Ганноном уже в тысячный раз. Затем инфорсер взял лейтенанта за руку и произнес: — Пора уходить. И ты идешь со мной.

— Нет, — сквозь слезы выдавил Ганнон, высвобождаясь. — Никуда я не пойду. Не в таком состоянии.

— Верно, — согласился Нисато. — Именно поэтому ты и пойдешь со мной.

— Нет, — повторил Ганнон, подхватывая со стойки пистолет и медаль. — Отсюда я могу отправиться только в одно место: Ад.

Ганнон Мербал вставил ствол пистолета в рот и вышиб себе мозги.

«Мне никогда не хотелось верить, что смерть настолько плохо выполняет свою работу».

Часть первая

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Глава первая

Это люди придают облик планетам, на которых живут, или же это планеты оставляют отпечаток на своих обитателях? Жители Мордиана меланхоличны и замкнуты, граждане Катачана — прагматичны и жестоки. Следствие ли это сурового климата и условий, усложняющих выживание? Или же те, кто поселился на этих мирах, изначально обладали необходимыми качествами? Может ли характер мира повлиять сразу на все население, или человеческая душа сильней какой-то там географии?

Может ли сторонний наблюдатель предположить, что люди, без опасений за свою жизнь разгуливающие под золотыми арками планеты-святилища, менее предрасположены к насилию и обладают более добродушным нравом, нежели те, кто вынужден таиться в тенях миров, охваченных войнами и мятежами?

Как бы то ни было, безлюдные вересковые пустоши, одинокие горы и терзаемые внутренними распрями города Салинаса могли предложить массу интересного материала для этого наблюдателя.

С хмурого серого неба сплошным потоком лил дождь: сквозь плотную завесу воды все было видно точно в густом тумане, зато богатые кварцевыми отложениями горы блестели и сверкали. Группки каких-то лохматых травоядных животных паслись в высокой траве на заливных лугах, а на востоке, над высокими скальными пиками, собирались темные грозовые тучи.

Стремительные водопады с оглушительным грохотом обрушивались с черных утесов, и те немногие уродливые деревья, что еще росли на холмах, окружающих мертвый город, раскачивались, словно танцоры, и трясли кронами под неистовыми порывами ветра, слетавшего с обложенных тучами вершин. Но над самим обезлюдевшим городом повисла тишина, подобная неловкой паузе в разговоре, точно природа боялась нарушить его уединенную скорбь. Заваленные обломками улицы пролегали среди почерневших зданий, чьи разрушенные стены удерживали только куски перекрученной стальной арматуры; пустынные проспекты поросли кустарником с листьями цвета ржавчины и крови.