Чёрные апостолы - Татьяна Рубцова

– Довезу куда-нибудь, – в голосе водителя послышалась ухмылка.

Он замолчал и я – тоже. Нелегко вести машину ночью. Глаза от напряжения начинает резать, ресницы слипаются, и ужасно тянет в сон. Парень за рулем стал трясти головой, тереть лицо ладонью.

– Скоро светать будет. – с надеждой повторял он.

– Хочешь, я поведу машину. А ты подремлешь, – спросил я.

Хотя какой дурак согласился бы на это. Он и не согласился.

– Ничего все нормально. Только по мобильнику не разговаривать… А знаешь, в километре отсюда банда шалопаев чуть не напала на меня. Вон видишь, по прямой, дальше, дорога сворачивает. Они там поджидали, когда сюда ехал. Видно на наркоту денег не хватало, вот и вышли подработать. Один из них, значит, на дороге лежал, а второй вокруг бегал, другу типа плохо. Видишь, что придумали. Черт!!! – он сбросил скорость.

За поворотом стояли пятеро парней, почти мальчишек, взявшись за руки, как в старой детской игре «Пионеры, пионеры».

Водитель схватился за клаксон. Парни еще не попали в свет фар и видны были лишь их смутные силуэты.

– Это те же! Мать иху! Задавлю!!

Он переключил фары, и линия света наехала на ребят. Мы увидели серые сосредоточенные лица и глубоко ушедшие глаза, глядящие в одну точку – на нас.

– Мать вашу! Взять вас за ногу!

Водитель надавил на тормоза. Машина была старая, тормоза заскрипели, и тут же парни бросились к нам.

Водитель ждал этого и, выхватив монтировку из-под сидения, открыл дверцу. Он едва успел выскочить, рассчитывая раскидать их. Но он не видел того, что видел я: из придорожной канавы, из пшеницы, росшей в поле, позади нее, выскакивали еще и еще парни, мальчишки, и бежали к нам.

– Шеф! – закричал я, тоже выскакивая и вытаскивая из-за ремня свой разводной ключ. – Тут их с роту, назад!

Но было уже поздно. Парень схватился с теми, что бросились на нас первыми и с налёта даже раскидал их. Тут на него набросились сзади, и мне стало не до него – сразу трое наскочили на меня, и первый из них получил между глаз тяжелым разводным ключом.

Большая суковатая палка обрушилась на правое плечо, раздирая щеку. Я выронил оружие, но тут же перехватил палку, попятился. И совсем забыл про подлый прием, который любит такая мелкомасштабная братва – один из них уже присел сзади у ног. Вырывая палку, я подался назад и упал, перелетев через него. На меня набросились. Тяжелый ботинок заехал мне под ребра, я скорчился, и кроссовка с размаху врезалась в живот. Я задохнулся, все поплыло перед глазами, и в темноте засверкало множество огней.

Меня продолжали бить – это привело меня в чувство. И понял тогда: если сейчас не смогу вырваться, все, крышка, тупо забьют до смерти. Просто медленно буду подыхать у ног этой падали, а они будут смеяться и плевать мне в лицо.

Лежа на асфальте, я первым услышал шум подъезжающей грузовой машины – скорее всего КАМАЗа. Я сжался. Звук приближался. Парни тоже замерли, давая мне передышку. Я ждал, открыв глаза и замерев. Стало светлее от приближающихся фар.

Парни не двигались. И тут я вскочил, сшиб одного из этих недомерков, другого и бросился навстречу машине. КАМАЗ мчался на полной скорости.

– Стой! – замахал я руками. – Остановись!

Кабина КАМАЗа была темной, и я не видел, есть ли там кто еще кроме шофера. Что к этому времени стало с водителем «копейки», я не знал, скорее всего, он был уже мертв или умирал рядом на асфальте.

– Стой! – кричал я водителю КАМАЗа, но тот неумолимо проносился мимо, даже не сбавляя скорость. – Стой! – кричал я ему вслед.

Этот мужик-дальнобойщик за рулем гиганта, видно, очень спешил. А что стоило ему остановиться тогда.

Тут сзади раздался хлопок. И левое предплечье обожгло, словно огнем. Словно раскаленным прутом пронзало руку. Я не служил в горячей точке, хотя меня и приглашали на контракт, я даже не понял, что в меня стреляют, что я ранен и как дурак, помчался через дорогу. Возможно, это был болевой шок, я мчался, как ошпаренный, а сзади раздался ещё один хлопок. Я бежал по прямой, даже и не думая, как легко в меня попасть. Спрыгнув с насыпи на обочину, я бросился в высокую пшеницу. Поля тянулись по обеим сторонам дороги и колосья уже поспели: длинные цепкие усики жгли меня, и я на бегу отводил их руками.

Сзади продолжали раздаваться хлопки и в горячке я не обращал на них внимания, пока в голову мою не ударила кровь, и пшеничное поле не вздыбилось из-под ног.

Наверное, я потерял сознание, потому что полная чернота окружила меня, но скоро почувствовал холод, идущий снизу. Щека, грудь, живот – все заледенело. И тут понял, что лежу ничком на сырой земле. Я приподнялся. В голове пульсировала кровь, и жар жег плечо и руку. Но я был жив. Я сел на корточки, стараясь выглянуть. Пшеница полностью закрывала своими колосьями дорогу. Я даже не знал, где она.

Колосья слегка покачивались, создавая особый звук, когда касались друг друга. Этот звук усиливался, становился гулом в висках, тело налилось свинцом, и я сидел, опираясь о землю обеими руками. Ночной ветер освежал горящую, как в огне голову, черноту ночи освещали придорожные фонари, небо было звездным, значит ясным. Я повернулся. Боль в спине сразу же обожгла мозг. И тут я увидел парней. Они стояли далеко, у придорожного столба и закуривали: мерцал и гас, и снова загорался трепещущий огонек.

Господи, они же искали меня. О судьбе водителя «копейки» я даже не думал. Я затаился, почти не дышал. Я уже умер, превратился в бездыханный труп, окаменел и оледенел, сидя в пшенице.

Парни топтались под фонарем и о чем-то разговаривали. В руках у одного из них была зажигалка. В кругу света виден был слабый огонек, вспыхнувший там. Парень размахнулся и швырнул зажигалку в спелую пшеницу. Второй помахал рукой, глядя вдоль дороги. Я быстро глянул туда же. В полной темноте над рожью взлетел крохотный огонек и скрылся, упал среди спелых колосьев.

Боже. Я посмотрел туда, куда упала первая зажигалка. Беловатый дым поднимался там к черному небу, все выше и гуще – и разом вспыхнуло пламя, облепив меня ярким огнем.

Один из парней поднял руку. Блеснула никелированная сталь и я увидел дуло, наведенное прямо на меня.

Треск раздался с другой стороны: там тоже разгорался огонь, дым обволакивал поле и ветер гнал огонь все дальше, раздувая. И вся эта жаровня предназначалась одному единственному поросенку – мне. Господи! Я, наверное, потерял остаток здравого смысла и рванулся. Я думал, что уже не смогу подняться, но я вскочил на ноги и бросился прочь, прыгая по слипшимся земляным комьям. Ватник намок от крови, отяжелел и холодил спину. Я бежал, и конца-края не было проклятому полю.

Дружный вопль раздался сзади, и я снова услышал звуки выстрелов. Раскалённый прут снова пронзил меня, теперь ногу, когда дым уже обволакивал все вокруг. Я упал, но горячка гнала вперед, и я пополз, ломая стебли и обдирая лицо и руки об острую солому. За спиной трещал огонь и что бы там ни случилось с водителем «копейки», мне следовало позавидовать его судьбе. Я задыхался от дыма, в глазах темнело, слезы слепили меня и сил уже не было, но я знал: стоит мне остановиться, и я погиб, а заживо гореть мне не хотелось. Сердце мое то билось с такой силой, что, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, то останавливалось, дурнота подкатывала к горлу, и я готов был потерять сознание. И все же я продолжал ползти. Жар догонял меня. Огонь трещал совсем рядом, горело все поле.

Искры, раздуваемые ветром, носились в воздухе, колосья вспыхивали, как порох и, почернев, падали на горящую солому. Уже тлели мои брюки, и загорался ватник. Я этого не видел, но знал, что это так, вата ведь горит не хуже спелой пшенице.

Горящие колосья с шипением падали мне на голову, на руки, огонь вспыхнул перед моим лицом, и я заорал. Из последних сил я рванулся, вскочил на ноги, и выскочил из полосы огня, обжигая лицо и руки. Спина была объята огнем, обожжённая шея ничего не чувствовала, горели волосы, но встречный ветер отдувал пламя назад. И, подчиняясь остаткам здравого смысла, я упал ничком на проселочную дорогу, схватился руками за голову, сбивая огонь, и покатился под колеса встречной «Газели».

И тогда все поплыло перед глазами, и наступил полный покой, где нет ни жизни, ни смерти.

Долго ли длилось это состояние, не знаю, но грубые руки вырвали из состояния небытия, затрясли, и я почувствовал боль. Сначала боль ворвалась в сознание как бы извне, и только потом появилось тело, как сгусток сильнейшей боли, которая терзала, рвала на части. Я закричал и с трудом разлепил веки. Где я находился? Лица, серые во мраке, склонились, и я жадно вглядывался им в глаза.

– Кто вы? Что с вами случилось? Вы можете говорить? – повторяли бесцветные губы.

– Там в меня стреляли. Парень в «копейке». Может, жив, найдите. Их много, они стреляют, – казалось, что я говорил связно, но они не понимали, это было видно по их глазам.

– Успокойтесь, все будет хорошо.

Но я не верил им. Я рвался бежать. Я кричал. Я думал, что смогу убежать от боли. Все, кто держал меня, были моими врагами. Я звал Сашку, был уверен, что он ехал со мной в той «копейке». Боль приняла конкретный образ, и я бился с ней. Снова пламя охватило меня, и я потерял сознание. Но это уже не было то блаженное состояние покоя, нет. Мне смачивали губы чем-то холодным, слабо попадающим в рот, я горел, задыхался в огне, за мной гнались все исчадия ада, все кошмары современной компьютерной графики, и я дико кричал. Дышал, как загнанный, и бред был явью.