Махмед-Продувной - Ги Мопассан

Мы сразу направились к высокой палатке, принадлежащей аге.

Сабли из ножен мы не вынимали, по примеру Махмеда, скакавшего самым странным образом. Он сидел на своей маленькой лошадке совершенно неподвижно, она же рвалась, как бешеная, неся эту огромную тушу.

Спокойствие длинноусого всадника составляло забавный контраст с неистовством лошади.

При нашем приближении туземный вождь вышел из своей палатки. Это был высокий, худой, черный человек с блестящими глазами, выпуклым лбом и полукруглыми бровями.

Он крикнул по-арабски:

— Что вам нужно?

Махмед, круто осадив лошадь, спросил на том же языке:

— Это ты убил английского путешественника?

Ага произнес твердым голосом:

— Я не обязан отвечать на твои вопросы.

Вокруг нас словно бушевала буря. Со всех сторон сбегались арабы, окружали нас, теснили, галдели.

Горбоносые, с костлявыми, худыми лицами, все в широких одеждах, разлетавшихся от их жестикуляции, они напоминали разъяренных хищных птиц.

Махмед улыбался; тюрбан его съехал набок, глаза блестели, и я видел, как подергиваются от удовольствия его отвислые мясистые и морщинистые щеки.

Он закричал громовым голосом, покрывшим все крики:

— Смерть тому, кто причинил смерть!

И направил револьвер на смуглое лицо аги. Я увидел легкий дымок над стволом, и вдруг изо лба аги брызнул розовой пеной мозг, смешанный с кровью. Араб упал навзничь, раскинув руки, и широкие полы его бурнуса приподнялись, словно крылья.

Право, я был уверен, что пробил мой последний час, — такой страшный шум поднялся кругом.

Махмед обнажил саблю. Мы последовали его примеру. Быстро размахивая саблей и отбрасывая тех, кто сильнее всего напирал на него, он крикнул:

— Кто сдается, тому — жизнь! Остальным — смерть!

И, схватив своей геркулесовой дланью ближайшего араба, он перекинул его через седло, связал ему руки и прорычал:

— Делайте, как я, и рубите тех, кто будет сопротивляться!

В пять минут мы захватили около двадцати человек и крепко связали им руки. Затем пустились преследовать беглецов, так как при виде обнаженных сабель арабы бросились врассыпную. Привели еще человек тридцать.

По всей равнине виднелись убегавшие белые фигуры. Женщины тащили детей и визгливо кричали. Желтые собаки, похожие на шакалов, с лаем рыскали вокруг нас и скалили белые клыки.

Махмед, казалось, обезумел от радости. Он спрыгнул с седла и, схватив веревку, которую я привез, сказал:

— Внимание, ребята! Пусть двое спешатся.

И тогда он сделал нечто чудовищное и смешное: четки из пленников, или, вернее, четки из удавленников. Он крепко связал руки первого пленника, затем набросил затяжную петлю из той же веревки на его шею и ею же стянул руки следующего, а затем его горло. Вскоре все наши пятьдесят пленников были связаны таким образом; и, сделай кто-нибудь малейшую попытку к бегству, он и оба его соседа были бы задушены. От каждого движения петля затягивалась на шее, и пленным приходилось идти размеренным шагом, почти вплотную друг к другу, чтобы не упасть замертво, подобно зайцу, пойманному в силок. Когда эта занятная операция была закончена, Махмед рассмеялся безмолвным смехом, от которого колыхался его живот, хотя изо рта не вырывалось ни звука.

— Арабская цепочка! — сказал он.

Мы и сами корчились от смеха, глядя на испуганные и жалкие физиономии пленников.

— Теперь, ребята, — крикнул нам начальник, — привяжите цепочку к кольям с двух концов.

Мы действительно вбили колья у обоих концов этой вереницы пленников, похожих на призраки в своих белых одеяниях, и они застыли в полной неподвижности, как будто окаменели.

— А теперь пообедаем, — произнес турок.

Развели костер, зажарили барана и поели, разрывая мясо руками. Потом угостились финиками, найденными в палатках, выпили молока, добытого тем же способом, и подобрали несколько серебряных безделушек, забытых беглецами.

Мы мирно кончали обед, когда я заметил на холме против нас какое-то странное сборище. Это были спасшиеся от нас женщины, одни лишь женщины. Они бежали по направлению к нам. Я указал на них Махмеду-Продувному.

Он улыбнулся.

— Это десерт! — сказал он.

Да, хорош десерт!

Они бежали, они мчались, как бешеные, и вскоре в нас градом полетели камни, которые они бросали на бегу; мы увидели, что они вооружены ножами, кольями от палаток и старой утварью.

Махмед скомандовал:

— На коней!

И как раз вовремя! Атака была отчаянной! Они явились освободить пленников и пытались перерезать веревку. Турок, поняв опасность, пришел в бешенство и заревел:

— Рубите! Рубите! Рубите!

Мы не двигались, смущенные такой необычной задачей, не решаясь убивать женщин, и тогда он сам бросился на это неистовое полчище.

Он в одиночку боролся с батальоном бабенок в лохмотьях, рубил их саблей, негодяй, рубил, как одержимый, с таким бешенством, с такой яростью, что при каждом взмахе на землю падала белая фигура.

Он был ужасен; обезумевшие от страха женщины убежали с такой же быстротой, как и явились, оставив на поле сражения с дюжину мертвых и раненых, светлые одежды которых запятнала красная кровь.

А Махмед подскакал к нам и с перекошенным лицом завопил:

— Бежим, бежим, ребята, они вернутся!

И мы отступали, уводя за собою медленно шагавших пленных, парализованных страхом удушья.

На следующее утро, ровно в двенадцать часов, мы явились в Богар с цепочкой удавленников. В дороге умерло только шесть человек. Но приходилось очень часто ослаблять петли, потому что веревка при каждом толчке сразу сдавливала горло целому десятку пленников.

Капитан умолк. Я ничего не ответил. Я думал об этой удивительной стране, где случаются такие вещи, и смотрел на россыпь бесчисленных звезд, сверкавших на черном небе.