Черная Кровь Победы - Дмитрий Алкар

Когда комиссар без стука отворил дверь в командирскую комнату, тот не спал. Горела настольная лампа. Комполка что-то читал, щурясь поверх очков на текст потрепанной книжки.

— Да?

— Товарищ Устинов! Срочное дело государственной важности! — Отчеканил Колесниченко, распахивая дверь, и в нее ввалился Федот, чьи руки продолжал придерживать командир караула. Следом вошел и Саша.

— Что случилось, товарищи? Этот офицер напился на дежурстве? Или..?

— Или. Судя по всему он — изменник Родины и шпион. Сегодня это вскрыл Александр Рябов. С учетом сложности и важности дела — необходимо было поставить вас в известность. Хотя это и моя епархия. Потому что надо ставить в известность штаб Округа по всем каналам.

— Да что случилось? — Комполка вскочил на ноги и в два шага оказался рядом с Федотом. Тот сжался. — Это предатель? Доложите!

Колесниченко нахмурился, но стерпел приказывающий тон комполка — комиссары никогда не подчинялись армейским командирам. Однако ситуация принуждала терпеть.

— Могу сказать, что этот товарищ выписывал ряд важных сведений из библиотеки особой части. Начиная от ТТХ танков, стоящих на окраине Баку для защиты нефтепромыслов, так и до самого важного — новых данных относительно месторождений и строительства веток трубопровода от основных пунктов добычи. Совершенно секретных. Вы же знаете о Мосуле…

— Черт. Это серьезно. — Комполка помрачнел и, наклонившись к Федоту пнул его между ног. Тот согнулся и рухнул на пол, подвывая. — Предатель. Доказательства, я так понимаю, пудовые, иначе бы вы не пришли?

— Даже самый гуманный трибунал не оправдает. Действительно серьезно.

— Тогда я звоню в штаб Округа, а вы выезжаете по своей части. Утечка может быть?

— Никто не в курсе. Не держите меня за дурака, товарищ Устинов. Нас учат правильно работать.

— Хорошо. — Устинов повернулся к столу и поднял трубку телефонного аппарата.

Колесниченко обернулся к Саше Рябову:

— Товарищ Рябов, это все еще не закончилось, но я вам гарантирую — когда дело решится, то я напишу докладную о приставлении вас к внеочере…

Комиссар падает на Рябова, подавившись фразой. Короткие злые хлопки: раз-два-три. Иванов всхлипывает, и Саша даже не успевает оглянуться, чтобы понять что происходит. По боку проходит острая сталь, и он падает, придавленный сверху грузом тела Колесниченко.

«Это какой-то страшный сон! Что происходит? Война? Черт?!». Больше мыслей у Саши нет. Удар затылком о холодный (в это время года? Под Баку?) пол отключает его на несколько секунд.

Какой-то жутко искаженный голос, в котором Александр ловит интонации Иванова, всегда жутко въедливого, но своего парня для всей части, прохрипел что-то«…вы… но… Усти…» и замолк.

В голове у Рябова крутилась смутно знакомая фраза «И падут народы перед… И падут народы перед…», но никак не завершалась. Какой-то бред, из которого его вывела резкая боль в бедре и чей-то спокойный голос.

— Все уже дохлые?

Это же голос комполка!

— Сейчас проверю, командир. — Голос Федота?

— Хорошо. Ну ты и попался. Вот как теперь это разгребать, а?

— Не знаю. Резидент все же не я. — Какой-то гадкий смешок.

«Резидент?». У Саши что-то начало скручиваться в узел. Одновременно в животе и в сознании. Становясь на свои места. Если бы еще так не кружилась голова и не болел бок, он бы уже что-нибудь предпринял, все решил до конца. Наверное.

Резко появившийся и почти мгновенно затихший хрип. Противный звук.

— КППшник теперь точно готов. — Это снова голос Федора Шуринова.

— Остальных проверь. — Да, это голос комполка. И ничей больше. — А я пока решил следующее. Они были шпионами. И хотели меня убить, правильно?

— Хороший ход. Ну и туша у этого комиссара. — С Рябова опрокинулось тело комиссара. Или ему хотелось в это верить, или действительно он еще дышал. Пока дышал.

В глаза Рябову уставились глазенки Федота. Странно, раньше они не казались ему скользкими и какими-то необычными, но сейчас ему было не до рефлексии. Федор вздрогнул и хотел что-то сказать. Рябов же видел перед собой крысу. Здоровую, лоснящуюся, только что нажравшуюся падали крысу с острыми-острыми зубами. Он снова чувствовал себя в юности на Карантине и в первый год в армии, в Средней Азии.

— Отъелся, да? Ну, так вот, они хотели меня убить, а ты меня спас, прибежав на крик. Конечно, контрольные удары сложно будет объяснить, поэтому режь этих по-другому, иначе можно угодить под удар.

Федот не отвечал. В нескольких сантиметрах от лезвия его ножа было сердце Рябова, но он не мог пошевелиться. Почему-то все его внимание было сосредоточено только на глазах Александра. Он не думал ни о чем, кроме его жалящего, проникающего до глубин души взгляда. «Как наваждение какое-то» мелькнуло в его голове. И это была его последняя мысль, потому что Саша вскинул руку и пороховой дым заволок его сознание навсегда.

Шуринов упал на пол, раскинув руки, а на его месте уже стоял, крепко сжимая маузер комиссара, Рябов. Комполка вскрикнул было от удивления, но не зря он был комполка и резидентом. Мгновенно взяв себя в руки, он прыгнул за стол, дав два выстрела, которые, правда, прошли поверх головы Саши. В любом случае, этого хватило, чтобы не дать Рябову прицелиться.

Александр бросился на пол и навел чуть подрагивающий ствол на стол, за которым скрылся комполка. Из-за стола не доносилось никаких шевелений. Как будто Устинов пропал. Саша прислушался, пытаясь уловить каждый звук. Медленно-медленно он сдвигался в бок, чтобы оказаться за креслом и одновременно найти подходящую линию огня, из-за которой бы просматривалось, где находится комполка за опрокинутым тяжелым столом из мореного дуба.

Ему удалось было уловить шевеление и он вскинул пистолет, но опоздал — три выстрела подряд грохнули в помещении. Плечо Рябова взорвалось режущей болью — одна из пуль разорвала форменную рубашку и оцарапала кожу. К счастью — не более. Саша вскрикнул и из-за стола показалась голова комполка. Он, видимо, решил, что дело сделано.

Одна пуля. Один выстрел. Одна пораженная цель. Прямо как на стрельбище. И Устинова швыряет назад, когда меткий кусочек смерти попадает предателю точно в середину лба. Глухой удар тела о пол. Рябов бессильно оседает на пол, хватая ртом воздух. На него мгновенно навалился весь адреналин, вываленный на него собственным организмом, и в ушах загудело, а руки налились свинцом. Сердце билось в угаре и дышать стало тяжело.

Саша перевернулся на спину и посмотрел в потолок, который расплывался и качался перед его глазами. Он не был героем, его не учили нейтрализовывать шпионов. Он был обычным молодым офицером. И все произошедшее было слишком большим испытанием. Поэтому он знал, что нужно встать, что-то сделать, вызвать солдат. Или они уже сами прибегут на шум выстрелов и борьбы. Все объяснить. Помочь комиссару, ведь, кажется, он еще дышал. Но сил не было. Напряжение толчками билось в нем, заливая все тело и сознание. И Саша потерял сознание. Он уже не слышал, как буквально через несколько секунд в дверь ворвалось несколько человек, и поднялся шум. Кто-то метнулся к комиссару, кто-то к комполка. И ему рассказали, но он не слышал, о чем потом еще жалел долгие годы последние слова Колесниченко.

Один из соседей Рябова по офицерской казарме и два молодых солдата перевернули его и увидели широко открытые глаза, жалящие людей, как и раньше жестким, хоть и уже потухающим взглядом. Они наклонились к нему, и он прошептал, захлебываясь кровью:

— Рябов спас Баку. Комполка — резидент Англии. Шуринов тоже… предатель. Приставляю Рябова к награде и внеочеред… кха…. — Из горла комиссара пошла кровь. — званию… бумага у меня в кармане… служу Советскому… кха-кха. — Натужный кашель и глаза Федора Несторовича Колесниченко потухли навсегда.

Глава 2

Детство в бреду

Рябов плыл по волнам своего прошлого. Он не знал, что лежит уже несколько дней в госпитале и ему сделали две операции. Его измученный организм отказывался пока что возвращаться обратно, унося его сознание далеко и глубоко. Он видел картины и образы. Перед ним вставал комиссар, который что-то кричал ему на ухо, после чего он мгновенно покрывался ранами и падал ему под ноги; перед ним вставало ухмыляющееся лицо Шуринова, кривящее рот в ухмылке и он не мог от него убежать. И он проваливался в какой-то водоворот все дальше и дальше. Видя мать. Собираясь в школу. Грустя об отце, которого никогда не видел.

Саша собирался в школу. Он взял сумку и накидал в нее карандашей и тетрадей. Пора было идти, и так он уже опаздывал, потому что ему ночью приснился кошмар, и он долго не мог уснуть. А мать решила его не будить когда он все же смог перебороть страх и забыться крепким детским сном, на этот раз без сновидений.

Саша обнял мать и выскочил на улицу. Чтобы срезать дорогу и не сильно опоздать, Саше пришлось бежать через Карантин. Он обычно, в свои тринадцать лет, не решался ходить через этот район, где с незапамятных времен было опасно появляться одинокому подростку, выросшему не на этом холме. Этот холм застраивался с византийских времен на обломках старых зданий и где жили люди, предки которых жили там с тех же далеких времен, которые сейчас остались лишь в рассказах престарелого учителя истории, размахивающего на уроках одной рукой. Вторую руку он потерял в боях за Петроград в восемнадцатом году против Миллера.