Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927 - Владимир Маяковский

[1927]

Фабриканты оптимистов*

(Провинциальное)

Не то грипп,не то инфлуэнца.Температура     ниже рыб.Ноги тянет.     Руки ленятся.Лежу.      Единственное видеть мог:напротив — окошко         в складке холстика —«Фотография Теремок,Т. Мальков и М. Толстиков».Весь день    над дверью         звоночный звяк,а у окошка     толпа зевак.Где ты, осанка?!        Нарядность, где ты?!Кто в шинели,      а кто в салопе.А на витрине      одни Гамле́ты,одни герои драм и опер.Приходит дама,      пантера истая —такая она от угрей        пятнистая.На снимке     нету ж —слизала ретушь.И кажется     этой плоской фанере,что она Венера по крайней мере.И рисуется ее глазам уж,что она   за Зощенку           выходит замуж.Гроза окрестностей,         малец-шалопайсидит на карточке        паем-пай:такие, мол, не рассыпаны,              как поганки по́ лесу, —растем   марксизму и отечеству на пользу.Вот  по пояс     усатый кто-то.Красив —     не пройдешь мимо!На левых грудях —           ордена Доброфлота*,на правых —      Доброхима*.На стуле,   будто на коне кирасир,не то бухгалтер,      не то кассир.В гарантию     от всех клевет и огорченийколенки сложил,        и на коленки-споставлены     полные собрания сочинений:Бебель*,   Маркс      и Энгельс.Дескать, сидим —        трудящ и старателен, —ничего не крали      и ничего не растратили.Если ты загрустил,        не ходи далеко́ —снимись по пояс        и карточку выставь.Семейному уважение,         холостому альков.Салют вам,     Толстиков и Мальков —фабриканты оптимистов.  Саратов  

[1927]

По городам Союза*

Россия — всё:      и коммуна,           и волки,и давка столиц,      и пустырьная ширь,стоводная удаль безудержной Волги,обдорская темь*      и сиянье Кашир*.Лед за пристанью за ближней,оковала Волга рот,это красный,     это Нижний,это зимний Новгород.По первой реке в российском сторечьискользим…     цепенеем…         зацапаны ветром…А за волжским доисторичьемкресты да тресты,        да разные «центро».Сумятица торга кипит и клокочет,клочки разговоров        и дымные клочья,а к ночине бросится говор,        не скрипнут полозья,столетняя зелень зигзагов Кремля,да под луной,      разметавшей волосья,замерзающая земля.Огромная площадь;           прорезав вкривь ее,неслышную поступь дикарских лапсквозь северную Скифиюя направляю     в местный ВАПП*.За версты,     за сотни,        за тыщи,            за массуза это время заедешь, мчась,а мы  ползли и ползли к Арзамасусо скоростью верст четырнадцать в час.Напротив     сели два мужичины:красные бороды,        серые рожи.Презрительно буркнул торговый мужчина:— Сережи!* —Один из Сережей        полез в карман,достал пироги,      запахнул одеждуи всю дорогу жевал корма́,ленивые фразы цедя промежду.— Конешно…      и к Петрову́…            и в Покров…за то и за это пожалте про́цент…а толку нет…     не дорога, а кровь…с телегой тони, как ведро в колодце…На што мой конь — крепыш,            аж и онсломал по яме ногу…         Раз ты́правительство,      ты и должо́нчинить на всех дорогах мосты. —Тогда      на него      второй из Сережприщурил глаз, в морщины оправленный.— Налог-то ругашь,        а пирог-то жрешь… —И первый Сережа ответил:            — Правильно!Получше двадцатого,         что толковать,не голодаем,     едим пироги.Мука́, дай бог…      хороша такова…Но што насчет лошажьей ноги…взыскали про́цент,        а мост не проложать… —Баючит езда дребезжаньем звонким.Сквозь дрему      все время           про мост и про лошадьдо станции с названьем «Зимёнки».На каждом доме      советский вензельзовет,      сияет,     режет глаза.А под вензелями        в старенькой Пензестарушьим шепотом дышит базар.Перед нэпачкой баба седаотторговывает копеек тридцать.— Купите платочек!         У нас           завсегдазаказывала     сама царица… —Морозным днем отмелькала Самара,за ней   начались азиаты.Верблюдина     сено        провозит, замаран,в упряжку лошажью взятый.Университет —        горделивость Казани*,и стены его     и донынехранят   любовнейшее воспоминаниео великом своем гражданине.Далёко   за годы      мысль катя,за лекции университета,он думал про битвы         и красный Октябрь,идя по лестнице этой.Смотрю в затихший и замерший зал:*здесь   каждые десять на́ стоего повадкой щурят глазаи так же, как он,        скуласты.И смерти     коснуться его           не посметь,стоит   у грядущего в смете!Внимают     юноши        строфам про смерть,а сердцем слышат:        бессмертье.Вчерашний день        убог и низмен,старья   премного осталось,но сердце класса        горит в коммунизме,и класса грудь      не разбить о старость.  

[1927]