Последний гвоздь - Дмитрий Ничей

Щёлк!

– Как на работе дела? – спросила она.

– А-а-а, – раздосадовано протянул я.

– Что случилось? – она подняла глаза, замерев на мгновенье.

В ответ я лишь раздражённо махнул рукой. Она вопросительно подняла брови, ожидая объяснений.

– Всё кончено, – кивнул я, подтверждая худшие её опасения.

Щёлк!

– Что, опять? – сухо спросила она

– Что значит – опять? – возмутился я.

– Ты… всё-таки уволился? —поджала она губы.

– А что мне оставалось? Даром что ли на него работать?

Щёлк!

– И что теперь? – голос её стал злым. Колючим.

– Да нормально всё будет, – поспешил я её успокоить, – Не в первый раз…

– В том-то и дело, что не в первый, – в воздухе запахло электричеством, – Как мне это всё надоело…

– Оль, ну не начинай, – взмолился я.

Щёлк!

– Что – Оль? – вдруг закричала она, – Что – Оль? Опять всё снова?

– Ну началось, – я отвернулся, опустив голову.

– Да пошел ты! – Ольга резко встала из-за стола, уронив стул и вышла из кухни.

Я несколько раз, громко хлюпая, отхлебнул горячий чай, поставил чашку на стол и поплёлся вслед за ней. Ольга бушевала в спальне. Срывая вещи из шкафа вместе с вешалками, она бросала их на кровать. Рядом на полу лежали чемодан и большая спортивная сумка. Дело принимало нешуточный оборот.

– Оль, – негромко позвал я, – О-о-оль! Ну зачем ты так?

Она вдруг остановилась и медленно повернулась ко мне. У неё были такие глаза, что я подумал: вот окажись у неё сейчас под рукой длинный японский меч катана и я уже бы медленно повалился бы на пол, рассечённый надвое.

– Оль, – примирительно поморщился я, – может не надо?

– Не надо? – вдруг вспыхнула она, – Всё пройдёт? Само собой образуется? Господи, сколько раз я уже это слышала! Нет, Сиротин, не образуется. Хочешь я расскажу тебе, что будет дальше? А дальше ты будешь валяться на диване, жалея себя и рассказывая какие все вокруг козлы, – она кричала, уже срываясь на визг, – А чтобы иногда отвлечься от своей депрессии ты будешь бухать или играть в компьютер. А скорей всего это будет даже одновременно. И продолжаться это будет до тех пор, пока у тебя не закончатся деньги. Потом ты залезешь в долги. А потом опомнишься и найдешь работу. Хорошую работу, замечательную. Совсем не такую, как раньше. И все будут тебя ценить и уважать, и перспективы у тебя будут отличные и планы грандиозные. И мы снова будем мечтать о семье, о ребёнке, о своей квартире, да обо всём… Но вскоре выяснится, что и этот начальник тоже конченый мудак и опять непременно кинет тебя с зарплатой. А знаешь, почему мне всё это известно? Знаешь? Да потому что это повторяется снова и снова. И конца и края этому не видно. Господи, как я устала от всего этого! За что мне это? Где я свернула не туда?

– Оль, ну чего ты в самом деле? – смущённо пролепетал я, подумав о том, как же все-таки все это банально. До пошлости.

– Нет, Сиротин, – решительно замотала головой она, – С меня хватит! Что я сейчас как в дешевом сериале про потраченные лучшие годы жизни должна причитать? Почему я должна вести себя как истеричка, как стерва, как тварь какая-то? До чего ты меня довёл! Зачем мне всё это нужно?

Она посмотрела на меня ненавидящим взглядом. Я заметил, что её руки сжаты в кулаки. Так крепко, что даже пальцы побелели. Видимо, действительно, крепко её всё это достало.

– Всё, – тяжело вздохнула она, – Я ухожу.

Стараясь казаться равнодушным, я слегка пожал плечами. Обозвав меня мудаком, Ольга снова стала собирать вещи, а я плюхнулся на диван и уставился в телевизор. Я сидел, сосредоточенно смотря в одну точку и ждал: сейчас она выйдет и скажет: Ладно, погорячились и хватит. Даю тебе ещё один шанс. Но это уж точно в последний раз… Ну или что-то в этом роде. И всё опять будет как прежде. Но…

Ольга вышла из спальни, волоча за собой чемодан. Ни слова не говоря, она свернула в коридор и зазвенела ключами.

– Оля! – я приподнялся с дивана, – Оля!

Громко хлопнула входная дверь. Я вскочил и бросился вслед за ней. В коридоре было пусто. Я хотел было кинуться за ней, но сразу же одёрнул себя, прекрасно понимая бессмысленность этой затеи. Она не вернётся. Уж точно не сейчас.

Вот чёрт!

Я почти физически почувствовал, как вокруг меня начинается образовываться пустота. Как она разрастается, ширясь, поглощая звуки и обесцвечивая краски. Как медленно живой мир начинает превращаться в холодный вакуум. Тоскливо заныло в левом подреберье.

Вернувшись на кухню, я открыл холодильник и достал из дверцы едва начатую бутылку коньяка. Подняв её на вытянутой руке, я принялся разглядывать на просвет золотистую жидкость благородного напитка. А-а-а… пропади всё пропадом!..

***

Это снова был лик смерти. Только не как обычно вылизанный временем до благородной белизны череп, а отвратительно облепленный остатками полуистлевшей плоти вперемешку с могильной грязью. Лишь белоснежная улыбка безжизненным оскалом нелепо контрастировала с окружавшей её мерзостью. И непрозрачный слепой зрачок на дряблом желтушном глазном яблоке, подрагивая в чёрной глазнице, всё искал меня в надежде зацепиться взглядом…

Я проснулся от собственного крика. Заходясь от ужаса, сердце бешеного колотилось в груди. Я снова откинулся на диван и, отдышавшись, посмотрел на часы. Близилась полночь. Тёмную комнату волновали сполохи, отбрасываемые экраном работающего телевизора. На полу валялась пустая бутылка из-под коньяка. Нет, так дело не пойдёт. Поняв, что уснуть теперь смогу нескоро и меня ожидают беспокойные часы похмельных страхов и депрессии, я снова взглянул на часы и решил – пора пуститься во все тяжкие…

Уже через час я, весело кивая головой в такт грохочущей музыке, толкался в мерцающих сумерках клуба. То и дело приветственно размахивая ладонью попадающимся навстречу знакомым, я протиснулся к бару. Жизнерадостно подмигнул бармену и заказал «как обычно».

– Привет! – вдруг услышал я над самым ухом.

Я обернулся.

– Юля! – расплылся я в улыбке.

– Димочка! – улыбнулась она в ответ, нежно обнимая меня.

Я мысленно выматерился. «Димочка» было моим проклятием. Рассказывают, в детстве я был прелестным ребенком. Ангелоподобный карапуз, покрытый пухлыми складками, одетый в шорты поверх колготок, – «Димочка, Димочка» – слышал я со всех сторон окруженный любящими бабушками и тётушками. Пронеслись годы, я возмужал, покрылся шрамами и татуировками, прошёл огонь и воду, но для прекрасной половины человечества так и остался «Димочкой». И даже новые знакомые, на каждом следующем месте работы женщины, по абсолютно непонятной мне причине, словно сговорившись, опять называли меня Димочкой. Как будто это имя, как у беглого каторжника, багровым клеймом было выжжено у меня на лбу. Я изо всех сил старался казаться брутальным, ходил со свирепым выражением перекошенного лица, но всё тщетно – я снова и снова слышал произносимое прекрасными женскими голосами «Димочка». Хоть ты тресни…

– Как ты? – ласково чмокнув меня в щёку, спросила она.

– Ой, не спрашивай, – поморщился я.

– Что случилось? – участливо наморщила она свой милый лобик.

Юля—Юля! Моя добрая фея! Всякий раз, когда я погружался в беспросветный мрак неудачи, она светлым лучом появлялась, разрезая мглу безнадёги и давая мне напиться живительной влагой своего бесхитростного естества, возвращала меня к жизни. Юленька, добрая моя! Аккуратная словно куколка брюнетка. Я её даже любил. По-своему, но любил. Она была какая-то бесконечно добрая. До крайности даже. Красивая, светлая, глупенькая. И безотказная. Хотя, иначе бы всё было слишком идеально.

– Ну так что? – вопросительно вскинула она брови.

– Да уволился опять, – махнул я рукой.

– Да что ж такое? – искренне огорчилась Юля, – Что ж тебе так не прёт?

– Да наплюй! – отчаянно предложил я – Давай лучше выпьем!

– Давай! – охотно согласилась она.

Золотая ты моя! Всё снова закружилось в мерцании играющего во мраке света, оглушающей басами музыки и обжигающими порциями крепкого алкоголя. Йо-хо-у-у-у! И я снова был счастлив. Клянусь, я был счастлив. Мы танцевали с ней, постепенно растворяясь друг в друге. Она обвивала тонкими руками мою шею и искала жадно своими губами мои.

– Поехали ко мне, – прошептал я ей на ухо.

Она удивлённо отпрянула.

– А как же… твоя?

– Нет больше… моей, – усмехнулся я, – и уже не будет.

– Ну тогда, – равнодушно пожала Юля плечами, – поехали.

Обожаю её! И уже скоро переплетались пальцы, сливались наши дыхания и ночь раскалялась зноем разгоряченных тел. И сознание отрывалось и улетало вверх, чтобы ударившись о потолок, снова упасть, проникая в самые потаённые наши грешные глубины. Снова и снова… И темнело в глазах, и прерывались вздохи, и сводило сладкой судорогой напряжённые тела. Юля-я-я!