Пока смерть не разлучит нас - Мэри Джонстон

я, нарушив молчание.

– И я бы этого хотел, – тихо отозвался он, – всей душой… – Сцепив руки на затылке, он откинул голову назад и обратил лицо к вечерней звезде. – Смелая, умная, нежная… Поверь, Рэйф, если бы я не надеялся встретить ее снова вон за той звездой, я не смог бы сейчас улыбаться и говорить с тобою так спокойно.

– Для меня это звучит странно, – сказал я, вновь набивая трубку. – Любовь к товарищам по оружию, любовь к командиру, конечно, если он того стоит, любовь к лошади или собаке – это я понимаю. Но любовь к жене? Взвалить на себя обузу только потому, что у нее гладкая бело-розовая или смуглая оболочка и изящная форма? Даже подумать тошно!

Ролф рассмеялся снова.

– А ведь я приехал как раз для того, чтоб уговорить тебя жениться!

– Благодарю за труды, – отвечал я, выпуская колечки дыма.

– Когда я выезжал сегодня из ворот Джеймстауна, – продолжал он, – я был – клянусь честью! – единственным, кому пришла охота покинуть городские пределы. Все прочие, я имею в виду людей неженатых, толпой валили внутрь.

По пути сюда мне на каждой миле попадались холостяки, все как один разодетые в пух и прах и со всех ног спешащие в город. А сколько на реке лодок! В иные дни их не увидишь столько и на Темзе.

– На реке сегодня и впрямь было оживленнее, чем обычно, – согласился я, – но я был занят в поле и не обратил на то особого внимания. Итак, что за путеводная звезда вдруг зажглась над Джеймстауном?

– Та звезда, что влечет нас всех и приводит одних к погибели, а других – к неизъяснимому блаженству. Женщины!

– Хм! Стало быть, девушки уже здесь?

Ролф кивнул:

– Да. В гавань прибыл прекрасный корабль с прекрасным грузом.

– Videlicet11 что-то около сотни служанок и молочниц, за честность которых поручился лорд Уорик.

– Уорик не имел касательства к этому делу. Девушек, как ты и сам отлично знаешь, прислал нам Эдвин Сэндз!12 – не без горячности возразил Ролф. – Его ручательству можно верить, поэтому я не сомневаюсь в их целомудрии. Что же до их красоты, то ее я могу засвидетельствовать сам, потому что видел их, когда они сходили на берег.

– Пусть они красивы и целомудренны, – сказал я, – однако они низкого происхождения.

– Не спорю, – ответил он. – Но в конце концов, какое это имеет значение? Нищим не приходится привередничать. Земля эта новая, ее надо заселить, а будущие поколения не станут слишком уж придирчиво изучать родословную тех, кому нация обязана своим рождением. Нам, жителям здешних плантаций, нужно ослаблять узы, связывающие нас с отечеством, и укреплять другие, соединившие нас с землей, где мы поселились. Мы же возложили руку свою на плуг, но, подобно евреям, которых Моисей вывел из плена египетского, все озираемся на Англию, наш Египет, и сетуем, что там нам жилось лучше и сытнее. Уверяю тебя, Рэйф, только дети и жена – будь она принцесса или крестьянка – могут сделать дикую пустыню домом и золотой цепью приковать мужчину к земле, на которой он живет. Поэтому, когда в полдень я повстречал преподобного Уикхэма, плывшего на веслах из Хенрикуса в Джеймстаун, чтобы завтра помочь преподобному Баку в совершении бракосочетаний, я пожелал ему счастливого пути и подумал, что он делает благое дело, угодное Господу.

– Аминь, – заключил я. – Я и так люблю эту землю и зову ее своим домом. Так что твои намеки ко мне не относятся.

Ролф встал и принялся ходить взад и вперед по траве перед крыльцом. Я взглянул на его стройную фигуру в темной, но богатой одежде, затем перевел взгляд на свое собственное платье, потрепанное и покрытое пятнами, и вдруг почувствовал досаду.

– Рэйф, – заговорил он снова, остановившись передо мной, – есть ли у тебя сто двадцать фунтов табака? Если нет, то я…

– Табак у меня есть, – ответил я. – Что дальше?

– А вот что: завтра на рассвете воспользуйся отливом, поплыви в город и, заплатив табаком, возьми в жены одну из этих странствующих девиц.

Я воззрился на него в изумлении, затем разразился смехом, к которому немного погодя с неохотой присоединился и он. Когда я наконец отсмеялся и вытер выступившие на глазах слезы, было уже совсем темно, в тишине раздавались жалобные крики козодоев, и Джону надо было без промедления вновь пускаться в путь.

– Прими мой совет, Рэйф, это совет друга, – сказал он, подобрал поводья, коснулся шпорами боков своего коня, потом обернулся и крикнул: – Решай, когда выспишься, – ведь утро вечера мудренее! Надеюсь в следующий раз увидеть за твоей спиной юбку!

– Ты можешь с тем же успехом надеяться увидеть юбку на мне, – ответил я.

Однако, когда он уехал, а я, поднявшись по косогору, вошел в дом, меня охватила странная тоска, оттого что жилище мое так уныло, и бессмысленная злость, оттого что никто меня здесь не ждет. Да и кому меня ждать, кому радоваться моему возвращению? Некому, разве что собакам и белке-летяге, которую я поймал и приручил. Добравшись ощупью до угла комнаты, я взял из сложенного там запаса два факела, зажег их, воткнул в отверстия, просверленные в каминной полке, и, стоя под их ярким пламенем, с внезапным отвращением обозрел освещаемый ими беспорядок. Огонь в камине погас, оставив за собой золу и тлеющие уголья; на столе, неубранные, сохли остатки моего ужина, а на немытом полу валялись обглоданные кости, которые во время еды я бросал собакам. Всюду царили грязь и запустение; только на моих доспехах, шпаге, мушкете, охотничьем ноже и кинжале не было видно ни единого пятна. Я поглядел на мое оружие, праздно висящее на стене, и почувствовал, что всей душой ненавижу эту «пору музыки и мирного веселья»13 и вновь жажду сражений и дыма бивачных костров.

Досадливо вздохнув, я смахнул со стола объедки и, взяв с полки, на которой хранилась моя небогатая библиотека, стопку сочинений мастера Уильяма Шекспира (их собрал для меня Ролф во время своей последней поездки в Лондон), начал читать. Но история вдруг показалась мне скучной и истертой частым повторением. Я отшвырнул книжку в сторону и, вынув из кармана игральные кости, принялся раз за разом бросать их. Я высыпал их на стол лениво, почти не глядя на выпадающее число очков, и мне виделась та хижина лесника в Англии, где ребенком, до того как убежать на войну в Нидерландах, я провел немало счастливых часов. Я снова видел жаркий огонь в очаге, отражающийся в начищенной до блеска посуде, слышал веселое жужжание прялки, и снова мне улыбалась дочь лесника. Старый серый замок, где величественная дама –