Сказки для падчерицы - Лилит Мазикина

Hoj som phandlo Au?vicate!»[3]

Ружена Даниэлова

Он танцевал на ринге —

рождён был для танца.

Он не выдержал ритма:

в такой да вписаться...

Был он красив и молод,

пока дозволяли.

Лагерный смертный холод

ему прописали,

нары да серые стены —

зэ-ка Иоганну.

Вина его несомненна:

он был цыганом.

Выдрана, осквернённа

жизни страничка.

Его принеси письмо нам,

чёрная птичка!

Свадебная

На снегу простынном — розы.

На щеках из бронзы — росы.

Заплетают пряди-лозы

В плети-косы.

Что жених? Он здесь не главный.

Выпевают люди славу

Твоему отцу. Заздравно

Пьют отраву.

Что бледна ты? Льются песни,

Не сиди — пляши, невеста,

Разве свадьба не чудесна?

Всё по чести!

Романи бахт[4]

К кочевой звезде уводит

Млечная дорога.

Как давно мы не видали

На дорогах Бога!

Мы его ещё поищем —

Нам терпенья хватит —

По асфальту автобанов,

По болотным гатям...

Уберу-ка из колоды

Карты чёрной масти,

Посижу да нагадаю

Нам немного счастья...

В полутьме звенит гитара

О цыганской доле.

Где-то бродит наше счастье

По ночному полю...

СКАЗКИ ДЛЯ ПАДЧЕРИЦЫ

Бабка Варвара

Падали листья, ветки хлестали ветер, собаки выли.

Старая бабка Варвара молилась на календарь.

Бабка Варвара давно и усердно готовит себя к могиле,

так, как готовились все её бабки встарь.

Вышита чёрным крестом рубаха из серо-седой холстины,

белый платок отложен на полку с таблетками от хвороб;

в грубый подол рубахи зашиты четыре пера воробьиных,

и у печи давно стоит домовина, по-современному то есть — гроб.

Старая бабка Варвара молилась, поклоны била.

Где-то неслось машинами и поездами её письмо:

«Правнучка Настя — писала — голубка моя белокрыла,

ты приезжай, не мешкай, чую, выходит мой срок этой зимой.

Ты не грусти и не бойся, мы все там будем, Настасья,

дай тебе бог прожить столь же, сколь я жила,

только не так, как я, лучше в миру да согласьи.

Ты приезжай, смотри, двадцатого-то числа.»

Свечка коптила, ставни гремели глухо, дрожали стёкла.

Голенький клёныш у тына, тощий без листьев, дрог.

Злой и косматый, в медвежьей шкуре, с картинки блёклой

молча глядел на Варвару древний, забытый, суровый бог.

Сын Луны

Ринке

Город пищит углами: ищут поживу крысы,

Сына Луны, младенца с нежным жасмином щёк.

Делят углы ночные быстрые биссектрисы,

Льётся по колыбелькам серый крысиный шёлк.

Робко глядят с комодов толстые морды кошек.

Прячут хвосты собаки между мохнатых ног.

Поторопитесь, крысы! Бледный тимьян ладошек

Ждёт в катакомбах мокрых серый крысиный бог,

Скалит нетерпеливо мелкие злые зубки,

В темень таращит чутко, насторожив, усы,

Ждёт, рассыпаясь дрожью, будто с похмелья — кубка:

Скоро он будет рядом. Свет его сердца. Сын.

У царевны

A Veravicca

Как у царевны чертоги белы, да, белы, ровно крылья лебяжьи,

Будто пруды отражают полы с витражей голубые пейзажи.

У царевны во дворце

Ночевало солунце?,

Ночевало, почивало,

С утра укочевало.

Как у царевны одежды красны, да, красны, ровно зорьки румянец,

В одном рукаве сидят песни грустны, да упрятан в ином жаркий танец.

У царевны во обед

Си?дел месец — древний дед,

Как сидел он, всё гундел он,

Да вдвое похудел он.

Как у царевны косы темны, да, темны, ровно зимние ночи,

Губы смешливы да очи сумны, непонятно, кричит аль хохочет.

У царевны в сундуке

Сапоги на каблуке,

Как наденешь, так запляшешь,

Да ведьму перепляшешь.

Как у царевны чертоги белы, да, белы, будто белые кости...

Кости

— Зачем ты крадёшь мои кости? —

они не годятся на флейты,

они чересчур пока живы

и слишком их розов цвет.

Не станут их слушать крысы,

не будут они бояться,

а будут они смеяться

над слабостью губ твоих.

Не станут их слушать птицы —

ни голуби в белых перьях,

ни ласточки в чёрных платьях,

ни лебеди на пруду.

Их вой не подхватят кошки

на гулких сердитых крышах,

облитых — сметаной будто —

сиянием лунных щёк.

— Затем я краду твои кости,

что, только пока они живы,

их слушаться будет ветер

и золото волчьих глаз.

Перстень (колыбельная)

Ринке и Златке

Глазки закройте и слушайте: сказки

Шепчут за шторой ветра.

Катится месяц перстнем цыганским

Песенного серебра.

Клён под окном красит листья утайкой,

Чтобы с утра повстречать

Новым нарядом летучие стайки

Нежных девчат-облачат.

Ветки неловки, и падают листья

Бабочкиным крылом.

Старый фонарь мотыльками чистит

Лампочное стекло.

Туча себя потихоньку месит.

Лужи лежат по дворам.

Катится, катится перстень-месяц.

Спите, давно пора.

Кукольница

A Tatnomas

Когда

она

закрывает

глаза,

слышит,

как

говорят

игрушки:

зайчиха-

девочка

Егоза,

зайчонок-

мальчик —

смешной

пузан,

медведь,

суровый,

как

партизан,

щенок

и кукла-

старушка.

Погода,

поэзия,

чей-нибудь

зад,

грядущая

скоро

пирушка;

голосом

нежным

журчит

Егоза,

голосом

тонким

стрекочет

пузан...

Когда

она

открывает

глаза —

и с ней

говорят

игрушки.

Прибой

Из алого паруса вышла отличная юбка,

и два замечательных фартучка, и маленький половик.

Осколок бушприта Лонгрэну пошёл на трубку,

обломок побольше — на новый игрушечный бриг.

Спасибо прибою за то, что он милостив к бедным!

За бочку тюленьего жира, за горькую серую соль,

за крепкий камзол с шеренгами пуговиц медных —

за то, что он кормит Лонгрэна

и свято хранит Ассоль.

Мыли-вымыли

Мыли-вымыли добела волосы

Мне студёные пальцы реки,

Обряжали жемчужным поясом

Примеряли к лицу венки,

Чешуи драгоценным всполохом

Украшали моё бедро...

Над рекою щербатый колокол

Полоскал ветром гулкий рот.

Месечина

Я худа и бела от причины:

положила меня мать под «месечину»,

в лунный свет уложила голодный,

в луч холодный.

Говорила ей бабка, учила:

не клади ты дитя под «месечину»,

прячь ты люльку в угол самый тёмный,

самый сонный.

Только зря бабка мать мою пугала:

хоть и вышла она замуж за цыгана,

над обычаями нашими — смеялась,

издевалась.

Четверых родила от цыгана,

а потом сама же и ругалась:

больно много кричат, говорила.

Не любила.

И однажды по весне, вжасмина цвете,

положила меня спать в лунном свете,

а сама взяла и в лес убежала

рысью шалой.

А луна-то кровь цыганскую любит:

целовала луна мои губы,

целовала, пока не побледнели,

да пожалела.

Налетела утром бабка чёрной птицей,

подхватила меня, как волчица,

унесла далеко, под иконы,

бить поклоны,

да отцу кричала, темнолица:

«Говорила, не женись на волчице!»

А я тихо глядела, глядела,

как луна полетела.

Золотые струны

В моей клетке прутья —

Золотые струны.

На таких не много

Наиграешь песен.

Мне бы разогнуть их

Да сыграть на лунных,

Над рекой дороги

Под обрывом леса!

Мне бы только силы

В кружевные перья,

Мне бы только стали

В коготки-царапки —

Пела бы, не выла

В яму завечерья,

Да плясала с шалью

Чёрной моей бабки...

Льётся блеск латунный —

Надо мной глумится,

Злой тоскою крутит.

Отворите дверцу!

Разорвите струны!

Отпустите птицу!

Дайте просто прутик —

Натолкнуться

сердцем...

Клад

Ринке

В ночь на Ивана Купалу

В чаще, от елей чёрной,

Клад золотой искала

Так, наугад, девчонка.

Были костры у речки

Алы. Смеялась ночка.

Плыли по речке свечки

На голубых веночках.

Злые босые русалки

С белыми в лунь волосами

С лешим играли в салки,

Щёки ему кусали.

В ночь на Ивана Купалу

В чаще, от смеха звонкой,

В мокрой траве отыскала

Горсть чешуи девчонка.