Казино смерти - Дин Кунц

Он мог летать, но еле волочил ноги. Я побежал, все более отрываясь от него.

Хотя я понимал, что зрелище меня ждет не из приятных, не зря ему так не хотелось вести меня туда, я хотел как можно быстрее добраться до места происшествия. Насколько я знал, кому-то могла грозить опасность.

На полпути понял, что мог взять «шеви». Водительское удостоверение я получил давно, но своего автомобиля у меня не было. Если мне требовался таковой, я одалживал его у кого-нибудь из друзей. Однако прошлой осенью я унаследовал «Шевроле Камаро Берлинетта купе».

Но зачастую я веду себя так, будто никакого транспортного средства у меня и нет. Если я слишком долго думаю о том, что мне принадлежит автомобиль весом в несколько тысяч фунтов, на меня нападает тоска. Поэтому я стараюсь о нем не думать. Иногда просто забываю, что он у меня есть.

Вот я и бежал под изъеденным кратерами слепым лицом луны.

Дом Джессапа на Палисандровой аллее, элегантный колониальный кирпичный особняк, выкрашенный белой краской, соседствует с викторианским, который множеством декоративных лепных орнаментов напоминает свадебный торт. Оба эти архитектурных стиля совершенно не подходят для пустыни с ее пальмами и бугенвиллеями. Наш город основали в 1900 году переселенцы с Восточного побережья, которые убежали от суровых зим, но привезли с собой архитектурные пристрастия, свойственные жителям территорий с холодным климатом.

Терри Стэмбау, моя подруга и работодательница, хозяйка «Пико-Мундо гриль», говорит мне, что такое смешение неуместных здесь архитектурных стилей гораздо лучше, чем акры и акры оштукатуренных стен и кровли с посыпкой из гравия во многих городках калифорнийской пустыни.

Я предполагаю, она права. Сам-то я редко пересекал границы Пико-Мундо и никогда не выезжал за пределы округа Маравилья.

У меня слишком насыщенная жизнь, чтобы отвлекаться на увеселительные поездки или путешествия. Я даже не смотрю «Тревел ченнел».

Радости жизни можно отыскать везде. Далекие страны предлагают лишь экзотические способы страданий.

И, кроме того, в мире за пределами Пико-Мундо полным-полно незнакомцев, а мне достаточно сложно общаться даже с теми мертвыми, кого я знал при жизни.

Мягкий свет то ли торшеров, то ли настольных ламп освещал некоторые из окон дома Джессапа. Но в большинстве комнат царила темнота.

Когда я добежал до лестницы, которая вела к парадной двери, доктор Джессап уже ждал меня там.

Ветер ерошил ему волосы и трепал пижаму, хотя, как такое могло быть, я не понимал. Опять же, он отбрасывал тень в лунном свете.

Испуганного радиолога следовало успокоить, чтобы он собрался с духом и повел меня в дом, где, несомненно, ждал его труп, а может, и чей-то еще.

Я обнял его. Пусть призрак и невидимый для всех, кроме меня, на ощупь он был теплым и материальным.

Возможно, моя способность видеть мертвых определяется природными особенностями этого мира, и я вижу тень, которую они отбрасывают, ощущаю теплоту их тел, словно они живые, не потому, что они такие на самом деле: просто мне хочется, чтобы они были такими. Возможно, посредством этого я пытаюсь отрицать могущество смерти.

Мой сверхъестественный дар живет не в моем разуме — в сердце. Вот и художник рисует сердцем, переносит на холст то, что глубоко его волнует, оставляет на холсте менее мрачную и менее резкую версию истины.

Доктор Джессап лишился физической составляющей, но тяжелым грузом навалился на меня. Его тело сотрясали беззвучные рыдания.

Мертвые не говорят. Возможно, им известно о смерти нечто такое, чего живым знать не положено.

Но в тот момент мой дар речи не давал мне никаких преимуществ. Слова его бы не успокоили.

Ничто, кроме свершения правосудия, не могло умерить его душевную боль. Возможно, не помогло бы и оно.

При жизни доктор Джессап знал меня как Одда Томаса, местную знаменитость. Некоторые люди полагали меня (конечно же, ошибаясь) героем, но практически все считали весьма эксцентричным.

Одд — не прозвище, это мое официальное имя.

История обретения мною такого имени, полагаю, интересна, но я рассказывал ее раньше. А главная причина, вероятно, состояла в том, что у моих родителей съехала крыша. И съехала крепко.

Я уверен, что при жизни доктор Джессап находил меня занимательным, интересным, загадочным. Думаю, относился ко мне очень даже благожелательно.

И только в смерти открыл для себя, кто я на самом деле: спутник мертвых, которые задерживаются в этом мире.

Я вижу их, но хотел бы не видеть. Я слишком ценю жизнь, чтобы показывать мертвым на дверь. Они заслуживают моего сострадания хотя бы тем, что натерпелись от других в этом мире.

Когда доктор Джессап отстранился от меня, он изменился. На нем проступили раны.

Его ударили в лицо каким-то тупым предметом, возможно, куском трубы или молотком. Ударили несколько раз. Пробили голову, изувечили лицо.

Разбитые в кровь, сломанные руки предполагали, что он пытался защищаться… или пришел к кому-то на помощь. В доме с ним жил только один человек — его сын, Дэнни.

Переполнявшая меня жалость тут же переродилась в праведный гнев, а это эмоция опасная, потому что мешает принимать правильные решения, лишает осторожности.

В таком состоянии, которое мне совершенно ни к чему, которое меня пугает, которое превращает меня в одержимого, я не могу устоять перед тем, что нужно сделать. Очертя голову бросаюсь вперед.

Мои друзья, те считанные, которые знают мои секреты, думают, что моя порывистость — наитие свыше. А может, это всего лишь временное помутнение рассудка.

Поднимаясь по ступеням, пересекая крыльцо, я думал о том, чтобы позвонить чифу Уайату Портеру. Но меня тревожило, что Дэнни может умереть в те несколько минут, которые уйдут у меня на звонок и ожидание приезда полиции.

Парадную дверь я нашел приоткрытой.

Обернулся и увидел, что доктор Джессап предпочел остаться внизу и топтаться на травке.

Раны его исчезли. Вновь он выглядел таким же, как до встречи со смертью, и на лице его читался страх.

Даже мертвые могут знать, что такое страх, пока не покинут этот мир окончательно. Вы могли бы подумать, что им уже нечего терять, но иногда они места себе не находят от озабоченности. И тревожит их не то, что может ждать за чертой этого мира, а те, кого они оставляют, уходя.

Я толкнул дверь. Открылась она легко и бесшумно, как хорошо смазанный механизм западни.

Глава 2

В свете горящих за матовыми плафонами лампочек я увидел белые филенчатые двери, выстроившиеся вдоль коридора, и ступени, поднимающиеся в темноту.

Матовый, а не полированный пол холла из белого мрамора казался мягким, как облако. И красно-сапфировый персидский ковер словно не лежал, а парил на нем — волшебное такси, ожидающее пассажира, охваченного жаждой странствий и приключений.

Я переступил порог, и пол-облако удержал меня. Ковер мягко пружинил под ногами.

В таких ситуациях закрытые двери буквально притягивают меня. За прожитые годы мне несколько раз снился сон, в котором по ходу поисков я открывал белую филенчатую дверь, и что-то острое, холодное и толстое, как металлический штырь забора, вонзалось мне в шею.

И всегда я просыпался до того, как погибал, задыхаясь, насаженный на этот штырь. А потом обычно уже не мог заснуть, независимо от того, в сколь ранний час открывал глаза.

Мои сны не могут считаться надежными пророчествами. К примеру, я никогда не ездил верхом на слоне голым, совокупляясь с Дженнифер Энистон.

А ведь прошло уже семь лет с тех пор, как я четырнадцатилетним подростком увидел этот сон. И у меня нет ни малейших оснований, чтобы верить, что наша идиллия с Энистон реализуется наяву.

И тем не менее я уверен, что сценарию с белой филенчатой дверью найдется место и в жизни, хотя не могу сказать, ранят ли меня, превратят ли в прикованного к кровати инвалида или убьют.

Вы можете подумать, что при встрече с белыми филенчатыми дверьми я постараюсь их не открывать. Да, я бы старался… если б не узнал на собственном опыте, что судьбу не обманешь и не объедешь. И цена, которую я заплатил за этот урок, была столь высока, что мое сердце превратилось в пустой кошелек, на дне которого позвякивают лишь две или три мелкие монетки.

Я предпочитаю пинком открывать каждую дверь и лицом к лицу встречать то, что может ожидать меня за ней, а не проходить мимо. Потому что иначе придется каждую секунду оставаться начеку, прислушиваясь, а не поворачивается ли за спиной ручка двери, не скрипят ли петли.

Но в этом доме двери совершенно меня не привлекали. Интуиция вела меня к лестнице, подсказывала, что нужно быстро подниматься.

Темный коридор второго этажа освещал только слабый свет, просачивающийся из двух комнат.

Открытые двери мне никогда не снились. Я без задержки направился к первой из этих двух, вошел в спальню.