Кафка на пляже - Харуки Мураками

Немного подумав, я решил взять мобильник. Отец, наверное, увидит, что его нет, свяжется с телефонной компанией и заблокирует номер. Тогда толку от него не будет. Но я все равно сунул трубку в рюкзак, а следом за ним – и подзарядку. Все равно ничего не весят. Если отключат – выброшу.

В рюкзаке должно быть только самое необходимое. Труднее всего оказалось с одеждой. Сколько брать трусов, маек? Сколько свитеров? Рубашки, брюки, перчатки, шарф, шорты, куртка… И так до бесконечности. Одно ясно: мне совсем не улыбалось шататься по незнакомым местам, таская на себе кучу барахла и показывая всем своим видом, что я сбежал из дома. Сразу кто-нибудь внимание обратит. Возникнет полиция, и я опомниться не успею, как меня отправят обратно. А то еще местная шпана привяжется.

Не надо ехать туда, где холодно. Вот что! Это же как дважды два. В теплые края буду пробираться. Тогда и куртка не понадобится. И перчатки. Если не думать о холоде, одежды вполовину меньше понадобится. Я отобрал что полегче, что легко стирать, быстро сохнет и много места не занимает. Слегка примял и запихал в рюкзак. Кроме одежды, уложил туда спальный мешок, выдавив из него воздух и сложив покомпактнее, простой набор умывальных принадлежностей, непромокаемую накидку на случай дождя, тетрадь и шариковую ручку, записывающий плейер «Сони» и с десяток минидисков к нему (как же без музыки-то!), запасные батарейки-аккумуляторы. Походные кружки-миски оставил – и тяжелые, и громоздкие. Еды можно купить в любом супермаркете. Я долго сражался со списком вещей – добавлял, потом выбрасывал. Опять дописывал и снова вычеркивал.

Если уходить из дома – то в день рождения. Когда стукнет пятнадцать. Самый подходящий момент. До этого – рановато, а потом, наверное, поздно.

Перейдя в среднюю школу [2], я, готовясь к этому дню, на два года всерьез занялся собой. В младших классах ходил на дзюдо и, став постарше, старался не бросать тренировок, хотя в школе ни в какие спортивные секции не записывался. Когда было время, бегал один по стадиону, плавал в бассейне, ходил в спортзал в нашем районе – качал мышцы. Там тренер, молодой парень, бесплатно учил меня делать растяжку, объяснял, как пользоваться тренажерами, как лучше укреплять разные мышцы. Какие мышцы у нас работают все время, а какие только на тренажерах можно развить. Научил правильно качать пресс. К счастью, у меня от природы рост приличный, а с ежедневными упражнениями стали шире плечи, раздалась грудь. Тем, кто не знал меня, вполне могло показаться, что мне лет семнадцать. Выгляди я на свои пятнадцать, вдали от дома мне наверняка пришлось бы тяжело.

Кроме тренера в спортзале, приходившей к нам через день домработницы, с которой мы обменивались парой слов, да однокашников, без которых совсем нельзя было обойтись, я почти ни с кем не общался. С отцом мы уже давно не виделись. Жили под одной крышей, но в совершенно разных часовых поясах – он целыми днями торчал в своей студии бог знает где. Нечего и говорить, что я старался с ним не сталкиваться, и все время был настороже.

Учился я в частной школе, куда собирали в основном отпрысков семей с высоким положением или без него, зато с «толстым кошельком». В ней можно было без проблем дотянуть до школы высшей ступени, главное – не проколоться на чем-нибудь по-крупному. Все ученики как один – с ровными зубами, одеты с иголочки, а от их разговоров скулы сводит. В классе меня, конечно, не любили. Я окружил себя высокой стеной, за которую никого не пускал, да и сам старался за нее не высовываться. Такие люди никому не нравятся. Одноклассники меня остерегались и на всякий случай держались подальше. А может, я чем-то был им неприятен, или они меня боялись. И очень хорошо, что меня никто не трогал. И без них было чем заняться. Свободное время я просиживал в школьной библиотеке и глотал книги, одну за другой. Но на учебу меня тоже хватало – на уроках я слушал учителей во все уши. Делал так, как настойчиво советовал Ворона.

То, чему в школе учат, не больно пригодится в настоящей жизни. Это факт. Учителя ваши почти все – козлы. С этим все ясно. Но ведь ты же из дома собрался уходить. На новом месте тебе, скорее всего, будет не до учебы. Значит, нравится или нет, а надо впитывать все, чему вас там учат. Все подряд, без исключения. Как промокашка. Потом разберешься, что оставить, а что выбросить.

Я послушался его совета и, как всегда, принял к исполнению. Сосредоточившись, как губка впитывал каждое слово, что произносилось в классе. Тут же ловил смысл сказанного и запоминал. Поэтому на экзаменах я утирал нос всему классу, хотя после уроков о занятиях уже почти не вспоминал.

Мышцы мои будто наливались железом; я становился все неразговорчивее. Изо всех сил старался, чтобы никто не мог по моему лицу прочесть, какое у меня настроение. Чтобы учителя не догадались, что в моей голове. Впереди – суровая взрослая жизнь, и выживать в ней придется в одиночку. Я должен стать круче всех.

Я разглядывал себя в зеркале, и в моих глазах отражался ледяной, как у ящерицы, блеск. Лицо становилось все жестче, резче. Я уже не помню, когда смеялся в последний раз. Я даже не улыбался. Ни другим, ни самому себе.

Но полностью изолироваться от мира не получалось. Иногда высокая стена, которой я закрывался от окружающих, рассыпалась в прах. Такое случалось не часто, но все-таки бывало. Оставаясь на какое-то время без этой стены, я будто выставлял себя голышом перед всем светом. Прямо-таки слетал с катушек в такие моменты. Впадал в страшную панику. И еще это Пророчество… Вечно стоит передо мной, как темная вода в колодце.

Пророчество, как тайная темная вода в колодце, всегда здесь, всегда рядом.

Обычно неслышно прячется где-то, но когда приходит время, беззвучно переливается через край, пропитывая холодом каждую клеточку тела. Это жестокое, не знающее жалости половодье захлестывает с головой, и начинаешь задыхаться. Крепко хватаешься за края вентиляционного люка под самым потолком в отчаянной надежде на глоток свежего воздуха. Однако воздух в вентиляции пересохший, обжигает горло. Противоположные, казалось бы, стихии – вода и жажда, холод и жар – объединились и одновременно атакуют.

Мир так огромен, а тебе нужно совсем мало, чтобы укрыться, – всего ничего, но и этого крошечного клочка пространства нигде нет. Ты жаждешь услышать живой голос, а вокруг мертвая тишина. Но когда хочется тишины, звучит, повторяясь раз за разом, это Пророчество. В нужный момент голос, который его произносит, будто нажимает спрятанный в твоей голове выключатель.

Твоя душа – как разбухшая от долгих дождей большая река. Поток поглотил все, что было на земле, не оставив ни знака, ни указателя, и несется куда-то в темноту. А дождь, не переставая, льет и льет над рекой. Каждый раз, видя такой потоп в новостях по телевизору, ты думаешь: «Да, все верно. Это моя душа».

Перед самым уходом, напоследок, я зашел в ванную, вымыл с мылом руки и лицо. Подстриг ногти, почистил уши и зубы. Не пожалел времени, чтобы привести себя в порядок. Иногда чистота важнее всего. Затем повернулся к зеркалу над раковиной и стал внимательно себя разглядывать. Лицо досталось мне в наследство от отца и от матери… хотя ее я совсем не помню. И сколько я ни пытался покончить с жившим на этом лице выражением, унять блеск в глазах, сколько ни накачивал мышцы – все равно с физиономией ничего нельзя было поделать. Я оказывался не в состоянии лишить себя длинных – отцовских, чьих же еще! – густых бровей, выпрямить залегшую между ними глубокую складку, как бы этого ни желал. Я мог убить отца, если бы захотел, – с моей силой это было бы совсем не трудно. Вычеркнуть из памяти мать. Но гены-то никуда не денутся… И если бы я задумал от них избавиться, пришлось бы избавиться от самого себя.

Таким образом, во мне живет Пророчество. Это встроенный в меня механизм.

Это встроенный в тебя механизм.

Потушив свет, я вышел из ванной.

В доме тяжко повисла тишина. В ней – шепот не родившихся людей, дыхание тех, кто не живет. Я огляделся, замер и поглубже вдохнул. Начало четвертого. Часовым стрелкам на меня абсолютно наплевать. Делают вид, что сохраняют нейтралитет, но уж, конечно, не на моей они стороне. Все! Пора уходить. Я взял рюкзак, закинул за плечи. Сколько раз так делал, но никогда он не казался мне таким тяжелым.

Я решил двинуть на Сикоку. Так, без причины. Просто, разглядывая атлас, поймал себя на мысли, что ехать почему-то надо именно туда. Чем больше смотрел я на карту, тем сильнее притягивало меня это место. Сикоку гораздо южнее Токио, между островом и «большой землей» [3] – море. И еще там тепло. На Сикоку я никогда не был; там ни знакомых, ни родственников. Так что если кому-то вздумается меня искать (хотя вряд ли такой человек отыщется), Сикоку ему и в голову не придет.