Журнал «Вокруг Света» №09 за 1972 год - Вокруг Света

А Вееборн, заходя к нам, спрашивал у хозяйки: «Капитан дома?..»

...В Северной Эстонии крестьянин, говоря о своем участке, обычно называл не только его величину, но и показывал толщину почвы. Показывал, понятно, на пальцах, располагая большой и указательный почти параллельно друг другу. Сделайте это, и вы наглядно убедитесь, как тонок слой этой почвы. Прямо под почвой начинается известняк, камень красивый для строительства (из него построены почти все здания старого Таллина), но ничего не родящий. Да и почва, весь слой-то которой умещается между двумя пальцами, почти сплошь пронизана чешуйками известняка. На этой скудной землице эстонские крестьяне выращивали картофель, которым не только себя обеспечивали, но часть продавали на экспорт. Сорт «Йыгева коллане» хорошо знали в Англии. А все же сколько потов ни проливай в эту землю, всех ею не прокормить. Хорошо, рядом море. По побережью деревни сплошь были рыбацкие, как Раннакиви. Прибрежные жители и островитяне — с Сарема, с Хиума, с Муху, с десятков меньших островов были рыбаками и крестьянами. Больше все же рыбаками. Да и те, кто кормился скорее от земли, чем от моря, тоже обязательно держали в хозяйстве лодку и сети — какое-никакое, а подспорье. Такие в море ходили в одиночку, и улов у них бывал невелик. Настоящие рыбаки предпочитали работать артелью. Наверное, потому, что с морем бороться в одиночку гораздо труднее, чем с клочком земли, как бы ни был тощ и тонок слой почвы на нем.

В Раннакиви рыбаками были поголовно все. Ловили кильку, салаку, угря, морского окуня. Килька и салака — самая эстонская рыба. Кстати, названия обеих рыбок перекочевали в русский язык из эстонского.

...Ханс Лехтла вышел впервые в море в четырнадцать лет. До того он, как и другие раннакивиские мальчишки, ловил удочкой, учился вязать сети, сумел бы разделать рыбу, представлял себе повадки рыбьих косяков. Но в четырнадцать он вышел в море как настоящий рыбак на баркасе, которым командовал его отец. Дело-то было простенькое — выбрать улов из расставленных накануне сетей, и берег все время был на горизонте, ни разу не скрывшись, и погода была как по заказу, а вернувшись к вечеру домой, как сел Ханс на кухне в уголке сапоги снять — так и заснул, взявшись обеими руками за голенище высокого — выше колена — сапога.

Мать хотела его, сонного, разуть, но отец не позволил: рыбак должен уметь позаботиться о себе сам. Разувался Ханс, проснувшись ночью. Только глаза закрыл снова, как отец растолкал его: пора в море. Задремал было в море, и тут же получил хороший удар в лоб рукояткой весла. Из глаз искры, а тут отец:

— Са, куради поэг (чертов сын), нашел где спать!

Воспитательные методы у отца были суровые, да разве можно иначе вырастить человека, чтоб он не боялся работы в море?!

В восемнадцать Ханс мог после целого дня в море спокойно бежать в Народный дом на танцы и вернуться домой к рассвету. Пару часов подремлешь — и опять в море.

— Однажды нашего раннакивиского парня в Народном доме спросили, почему он все за стенку держится, боится на середину выйти. А он и говорит: боязно, мол, больно пол ровный и не шатается.

Говоря, Ханс ни на мгновение не прекращает работу: раз — и рыбка занимает свое место на брезенте, два — новая рыбка в руке. Кисть его правой руки на вид неподвижна, а нож как бы сам ходит в ней по сложной кривой.

— Ты знаешь, зачем у нас у всех качалки стоят? Качаешься в ней, как в море. Сам себе шторм делаешь. Ну а самое большое удовольствие — это когда раскачаешься вдоволь, а старуха тебя внезапно водой из ведра окатит. Только вода должна быть морской, от колодезной себя чувствуешь как мокрая курица. А от морской отряхнешься и крикнешь своей старухе: «А ну еще разок!»

...В двадцать два он ушел из дому и нанялся на корабль матросом. В прежние времена многие парни из Раннакиви поступали так же. Повидав свет и поднакопив деньжат, они возвращались домой, приобретали баркас (иногда даже с мотором) и капи-танили — начинали самостоятельно рыбачить. Хансу не повезло — в первом же рейсе он повредил ногу и был списан на берег. От вынужденного сидения на берегу освоил Ханс нынешнюю свою профессию: мастер по рыболовным снастям.

— Приехал как-то наш раннакивиский парень в город. Попал в компанию. За столом стали все рассказывать, кто где бывал. Этот и в Таллине, и в Тарту, и в Выру, и в Тырве; тот — в Килимги-Нымме да в Рынгу, третий вообще чуть до Риги не добрался. Наш сидит слушает, даже рот раскрыл. Те его и спрашивают, ну, мол, а ты-то что-нибудь видел, был где? А наш знай отмахивается: «Куда мне до вас! Вы вон все сколько повидали, а я только и был, что в Канаде да в Бразилии...»

— Не ты ли это был, капитан? — интересуюсь я. — Не зря ведь тебя Бразильцем зовут.

— Где там! — смеется Ханс. — Кто у нас тут из капитанов в Бразилии не был! Меня-то потому Бразильцем зовут, что я только в Бразилии был, больше не пришлось плавать, как ногу повредил.

И он, шлепнув себя левой рукой по ноге, хватает из ведра очередную рыбину...

Я вспоминаю рыбацкую деревушку, ее капитанов и терпеливо жду, когда смогу продолжить разговор с диспетчером. Он занят: одна за другой к нему поступают радиограммы:

Танкер Аргон полагает заход Санта-Крус принимает заявки на скоропортящиеся продукты тчк следим частоте 500 кгц тчк Оявере

Связи создавшейся необходимостью тресковых шкур клайпедском клеевом участке прошу сообщить возможности демонтажа шкуросъемной машины установленной вашей плавбазе зпт доставке порт любым следующим порт судном целью передачи ее клайпедскому рыбоконсервному заводу тчк Громов

Каждый день каждое судно, где бы оно ни находилось — у берегов Канады или у побережья Сьерра-Леоне, — сообщает в «Океан» данные о положении на промысле. В «Океане» на ежедневном промчасе принимают оперативные решения. И вот уже спешит в заданном направлении рефрижераторное судно, и покидают квадрат, где кружили безрезультатно несколько дней, промысловики. Зачастую причина этого решения не сразу видна в море, но зато совершенно ясна в «Океане», где десятки радиограмм как зерна мозаики создают общую картину работы в океане.

Летят в эфир нормальные производственные заявки. Необходим электросварщик. Срочно высылайте в Дакар, куда придет принадлежащий «Океану» рефрижератор. Идет с пометкой «срочно» радиограмма:

Внимание! Всем судам в океане! Предупреждение серьезной опасности конце декабря 1971 года расстояние 200 миль юго-востоку от побережья Новой Шотландии бразильским судном потеряно 150 бочек чрезвычайно опасного жизни людей вещества тчк бочки находятся плавучем состоянии более двух лет тчк они могут быть занесены течениями к берегам Канады Ирландии Британским островам берегам Европы и Скандинавии тчк приметы бочек двтчк серые металлические из стального листа вращающимся обручем и емкостью около 250 литров тчк на одной стороне бочки надпись на другой тире

Новая радиограмма. Промысловым судам. Транспортным судам. Идет обычный рабочий день. В «Океане». В океане.

Л. Ольгин, наш спец. корр. Фото X. Ыйсуу

Обыкновенный человек Петерис Упитис

Латвийский селекционер, ученый с мировым именем Петерис Упитис запрограммировал около 1500 сортов плодовых деревьев, вырастил уникальный абрикосовый сад и вырвался с ним на 900 километров к северу от «абрикосовой» границы.

Обыкновенный человек Петерис Упитис живет в Добеле, в семидесяти пяти километрах от Риги. Когда в присутствии кого-нибудь из рижан заходила о нем речь, следовали восклицания: «О!.. О!.. Как же, как же, это величайший оригинал!», «Вы, кажется, намерены проникнуть в его дом и сад? Это не так просто!» Естественно, что после таких реплик я решил, прежде чем ехать в Добеле, позвонить Упитису. Назвав себя в телефонную трубку, сказал, что собираюсь приехать, и на том конце провода мягкий и размеренный голос спокойно ответил:

— Нет, это невозможно... Сейчас весна, и у меня день идет за год... Я работаю в саду, с рабочими...

— Хорошо, я тоже возьму лопату.

Он словно не расслышал и невозмутимо продолжал:

— Оставьте свой адрес. Когда я смогу вас принять, напишу.

— Но я не каждый день бываю в Латвии.

— Ничем не могу помочь.

— Я бы мог приехать в субботу или воскресенье.

— В эти дни у меня научная работа.

— Хорошо, тогда я приеду в понедельник?!

— В понедельник начнется другая работа...

В это время в разговор вклинилась телефонистка, и я крикнул:

— Я приеду во вторник!

— Когда? — скорее удивился, чем переспросил, Упитис.

— Утром, — быстро сказал я и бросил трубку.

Облегчение, которое пришло после этого разговора, было моментально рассеяно в Союзе писателей, где мне объяснили, что Упитис после звонка может принять меня, но у калитки спросит, что я хочу от него, и затем скажет «до свидания». И чтобы этого не случилось, посоветовали переговорить с поэтом Имантом Зиедонисом, который одну главу своей книги «Курземите» посвятил Упитису.