Светозары - Петр Дедов

Но как же все это соединить воедино, где найти такие слова, которыми можно было бы передать краски, звуки, запахи этой ночи, грозную варяжскую даль и беззащитное, ранимое сердце Марьяны?

Не-ет, стихами ничего не передать. Какие тут, к черту, стихи!»

Тут наступило время сообщить, что начинал П. Дедов свою творческую биографию со стихов. И, наверное, поэтому позже выбор был сделан в пользу поэтической прозы. Трилогия «Светозары» тому убедительное доказательство. Выбор оказался верным. Наша лирическая проза не иссякла. Она обогатилась еще одним заметным явлением.

Первейшая особенность трилогии в том, что она изображает крестьянство в собирательном, так сказать, типическом аспекте. Крестьянское сословие представлено многими ярчайшими лицами — тут и «мастер на все руки» дед Тихон, тут и неутомимая бабушка Федора, и неуемный силач Яков Гайдабура, «слуга народа» с женой Мотрей, никогда не унывающей, лучшей в деревне певуньей. У них двенадцать детей «мал мала меньше», и когда более «благоразумные» соседки жалеют Мотрю, она беззаботно отвечает: «Хай живуть. Бог дал — не отнял. Подрастут — колхоз свои сорганизуем». А когда объявилась на деревне эвакуированная сирота, Мотря забрала девочку к себе на удивление всем.

Много у Гайдабуров горя, вот и сын Саша вернулся с фронта без ног. Вся история его краткой жизни и любви к Тамарке Ивановой, любви трогательной и трагичной, прочерчена как бы пунктиром между другими впечатляющими делами послевоенной деревни, по горло хлебнувшей горя от всякого начальства — от недалеких председателей, от казенных уполномоченных, от разных бригадиров.

Однако наиболее полно олицетворяет крестьянскую душу, пожалуй, один из персонажей — по прозвищу Крот. В нем, на мой взгляд, сосредоточено главное в индивидуальном характере и свойстве — в нем историческая судьба крестьянина нашего, советского времени. Жизнь Крота (фамилия его Силиверст Корепанов) прослежена подробно еще с дореволюционных лет. Рано остался он без родителей, но рос сильным, смелым и ухватистым. Пригреб себе надел земли брата, уехавшего в город, женился на безответной сироте и в короткое время удвоил свои доходы. Для Сибири это не диво. А вот то, что он при большом хозяйстве батраков не нанимал — удивляло. А Крот отшучивался: «Я сам за дюжину батраков сработаю». А тут дети стали подрастать, и начал он их впрягать в работу, и вскоре оказался самым справным мужиком в округе. Тут и грянула революция, начали потрошить «богатеев», но Крота не тронули — чужой труд не эксплуатировал, все своим горбом нажил. Пощипали немного, а Крот знай пластается с семьей. И быстро удалось ему восполнить нанесенный ущерб. Колчаку, когда власть переменилась, тоже потребовались и хлеб, и лошади. Наступило «суровое времечко». Выгребли у Крота хлеб, забрали коров, да еще «пришили» связь с партизанами. И далее последовало у Петра Дедова знаменательное обобщение: «Но воистину неистребимы были корепановское трудолюбие и страсть к обогащению! Не успели выпнуть из Сибири Колчака, как Силиверст, поверженный и растоптанный в прах, стал снова подниматься, подобно сказочному богатырю. Дни и ночи — на пахоте, на севе, на жатве, на покосном лугу, — деревенели от кровавых мозолей руки, расползались сопревшие от пота рубахи… и ко времени раскулачивания у Корепанова было уже что раскулачивать. Снова были и хлебец, и скот, и разный инвентарь. Все это у него, конечно, отобрали, а самого с семьей хотели сослать, да вспомнили как своим тяжким трудом Силиверст добро наживал… Как тут быть? Выдали хромую лошаденку, наложили как на единоличника огромный налог».

Но снова не сломался Силиверст, не пал духом, и одному богу известно, как он выкручивался. Перед самой войной «смилостивились» — в колхоз приняли. После войны бригадиром хотели сделать, но осталась в нем прежняя «червоточинка» и находил он для себя отдушину: вместо скота Корепанов стал разводить кроликов, на которых налог не был сверху предусмотрен.

Рассказчик с матерью пришли к Селиверсту деньги взаймы просить — у них корову волк задрал. Когда мать, робея, на его вопрос: «Откуда тебе известно, что у меня есть деньги?» — ответила: «Ну как же… люди сказывают… сходи, говорят, человек он добрый…!» — «Вот и не надо врать! — строго сказал Силиверст. — Меня всю жизнь богачом считают. И завидуют, злятся, особливо которые лодыри… А с другой стороны — я всю жисть считаюсь самым найлучшим налогоплательщиком. Займы, страховки, поставки, налоги, обязательные самообложения, добровольные сборы… Это как, а? Мясо, молоко, шерсть, яйца, пух… Поняли, теперь, куда мои денежки идут? В бездонную яму — вот куда! Я, можа, один полгосударства кормлю!»

Вообще, эта «социологическая», так сказать, сцена, вытекающая из известного постулата «две души у крестьян», — разрушает привычное представление о крестьянине. Он рвется к обогащению, но он шире — и о государство думает, он исключительно добросовестен в труде и в отношении к своим обязанностям.

Пришедшей за помощью вдове неожиданно дает сравнительно много денег. Паренек, уже привыкший по трафарету думать и чувствовать, сражен. «Что и говорить — трудяга, — отозвалась о Корепанове бабушка. — На таких вся земля держится».

А мы невольно сопоставляем Крота и с Иваном Африкановичем В. Белова, и со Степаном Чаузовым С. Залыгина. Общее в них — любовь к земле, трудолюбие и совестливость. Но самое главное — Крот еще и современный герой — тот самый, на кого мы сегодня возлагаем свои надежды, связанные с возрождением подлинно хозяйского отношения к земле. Только такой «трудяга» в нашем, теперь уже бесповоротно многоукладном, сельском хозяйство и может все в корне изменить, накормить и себя, и государство.

Историзм трилогии не только в том, что в ней дана хроника жизни страны в сороковые — пятидесятые годы, а и в том, что здесь создаются такие социально значимые типы, как Крот, Яков Гайдабура со своим семейством, бабушка, Марья Прокосова да и сам рассказчик.

Показуха с отправкой «красного обоза» с хлебом на элеватор обернулась для колхозников выдачей на трудодни отходов. Посмотрим, какими выглядят мать и бабушка в глазах рассказчика:

«От колхозных амбаров мы с мамой везли полтора мешка отходов. Мама больше не говорила ни слова, все молчала с закаменевшим лицом… Бабушка Федора было сунулась к ней с расспросами, но и без этого сразу все поняла. И, видно, как-то хотела разговорить, утешить сноху… Мама уронила голову на стол, уткнувшись лицом в ладони, и спина ее содрогнулась от вырвавшихся рыданий».

…Еще в детстве Сережа Прокосов «влюбился» в деревенскую красавицу Тамару Иванову. Повзрослев, повстречался с Марусей Чаусовой. Зарождение и созревание большой любви прослежены во всех ее стадиях с тонким проникновением в характер Маруси, с тоской о словах, которые верно бы выражали его чувства, так же глубоко и просто, как у Кольцова. Но только «неясный гул», похожий на всплески волн или шум ветра, звучит в его душе…

Побывав у прадеда Арсентия, Сергей удивляется: тот за свои сто лет жизни сделал «главное открытие» — жить есть смысл только своим трудом. Истина прописная, о какой детям в школе неустанно твердят. А забывать о ней, выходит, нельзя. Какой тоской и болью проникнуты страницы, где он корит себя за то, что покидает родную деревню, что среди его сверстников есть уже такие, кто крестьянского происхождения начинает стесняться. А между тем, по убеждению матери, «испокон веков в крестьянстве все на честном труде и на совести держится». Ничто так не крепит общество, как честный труд.

Беспощадно казнит себя Сергей и за жестокость на охоте.

Все это вместе — отношение к природе, к людям, прозрение, обвинение самого себя — составляет тот психологический анализ, который свидетельствует о значительном даровании художника. Его герои и реальны как живые люди, и пластичны как емкие по содержанию образы действительности.

Однажды среди рыбаков рассказчику пришла в голову странная мысль: «Вот бы узнать поближе этих суровых и добрых людей, и написать о них правдивую книгу. Мои же односельчане, родные и близкие, которых я хорошо знал с малых лет, почему-то казались мне в то время людьми очень заурядными и для книги неинтересными…»

К счастью, рассказчик ошибался. Люди эти, как мы убедились, оказались и интересными, и значительными.

Н. ЯНОВСКИЙ.

Часть I

БЕРЕЗОВАЯ ЕЛКА

Посвящаю матери,

Александре Тихоновне

Глава 1

ТАКАЯ ДОЛГАЯ НОЧЬ

1

Двое суток над великой Кулундинской степью свирепствовала страшная буря, какой даже древние старики не помнили в этих краях.

Ураганный ветер не утихал ни на минуту, словно пытался снести с лица земли все живое. Он ломал и корежил деревья в редких березовых колках, срывал с деревенских изб соломенные и тесовые крыши. Люди и днем сидели при свете керосиновых ламп.