Знамя Журнал 6 (2008) - Журнал Знамя

Дело в том, что в последние три-четыре года в США, стране, где подавляющее большинство населения считает себя верующими и где президентом скорее изберут чернокожего с самым скромным образованием, чем белого атеиста с Нобелевской премией, стали выходить одна за другой книги космологов, физиков, биологов, нейрофизиологов, философов, прервавших в вернувшиеся времена мировых религиозных войн свое традиционное отмалчивание по вопросам религии и невозмутимо заявляющих о своем атеизме. Воистину восстание ученых в обществе человека массы! Наиболее воинственным пришлось обзавестись телохранителями. (Известен случай убийства за отстаивание атеистических убеждений.) Новоявленные бунтари предлагают широкой публике знание о Вселенной, заведомо исключающее смертоносную конкуренцию религий знание в одном флаконе с высокой пострелигиозной этикой и эстетикой неисчерпаемой духовной жизни в творческой работе над последними, или первыми вопросами. Возможно, прилетели первые ласточки новой эпохи неленивых и любопытных, и, кто знает, нерешаемая проблема общества потребления может и решиться с всемогущим ходом времени: привлекательность материальных вещей потускнеет перед увлекательностью идей на витке нового Просвещения.

Духовность культуры, в которой отказывает Америке теперь значительная часть и культурной России, для Цветкова начинается с честности, не только личной, но и общественного сознания. Сравнительный анализ честностей Цветков проводит лишь в двух сферах культуры историософии и литературоведении.

Сравнительное литературоведение мы найдем на страницах эссе Невостребованное наследство, Другая страна, Анна, Поводыри слепых, Общество мертвых поэтов. Русская литература, особенно в лице Достоевского, Толстого, Чехова, для просвещенного американского читателя, по наблюдениям Цветкова, стала своей, родной1 хотя бы потому, что у колыбелей как американской, так и российской послепетровской культуры стоял один, если угодно, отец Запад. (Мать почва Нового Света и Старой Руси соответственно.) В русской литературе безусловно выразилась неповторимая русская душа, но можно ли ее развести с духовным наследием Запада?

О том, как этот развод пытается осуществить новый русский национализм, Цветков пишет более чем резко. А справедливо ли? Воспринимая жгучесть укусов автора как выработанный им для полемики стиль овод, отмахнемся от обвинений в русофобии, кои неизбежно будут высказаны теми, кого Цветков видит в востребовавших не истинное, а подмененное духовное наследство Достоевского. Почему же именно Достоевского? А потому, что Цветков, участник международного конгресса Русская словесность в мировом контексте, проходившего в Москве (2004), потрясен содержанием большинства докладов российских литературоведов о Достоевском: акцент ставился на православие и патриотизм писателя.

Российские мотивы Атлантического дневника нелицеприятны, но сам факт выхода такой книги в России в море других свободных книг лишает пессимизм автора безысходности. Свобода литературы важнее литературоведения. Которое, как и историософия, тоже находится в ситуации свободного выбора в современной России.

Говоря не без пафоса и тем не менее по существу, Цветков уехал из СССР, чтобы получить свое наследство мировую культуру, и Америка, покончившая с традиционным изоляционизмом в Первую мировую войну и с тех пор в лице своей интеллектуальной элиты подсевшая на мировую культуру, оказалась для Цветкова подходящим местом. Домом, в конечном счете, потому что этот поэт, талантливый не только в стихах, может проживать мировую культуру как американскую судьбу. Заново проживая так и русскую культуру, в первую очередь ее литературу. Red hot literature раскальонная литература как-то перевел мне один американский славист свою восторженную характеристику русской литературы, применимую и ко всему творчеству Цветкова. В радиоэссеистике раскаленность мысли и чувства уходит большей частью в подтекст, а непоэтическую прямоту обозревателя Цветков компенсирует выразительностью хлесткого и доходчивого слова. Утечка мозгов через пулевые отверстия в черепе это о расправах советской власти с кадрами, которые решают все.

А вот как Цветков получает в наследство Анну. Что за Анна? Какое-то семантически облегченное название для статьи в контексте Атлантического дневника. Не об Анне ли Политковской? Нет, о Карениной. О прочтении современным американским критиком наиболее популярного в Америке романа Толстого. По сути, о статусе честности в американской культуре: Источник трагедии Анны не в ее любовной истории, а в ней самой. Ее определяющий признак это не ее страсть, не ее красота, не ее неотразимый ум amp;lt; amp;gt; Это ее честность. Вы, конечно, будете смеяться, но Цветков не смеется, а начинает глубже понимать свое давнишнее наваждение: Для тех из нас, кто читал роман, а тем более для тех, кто перечитывал, на свете нет и не было человека, которого мы знали бы лучше, чем Анну, не исключая даже самих себя, потому что к себе мы редко бываем объективны это если говорить о художественной силе образа, а если судить о его духе, то: Во всей мировой литературе есть только один персонаж, достойный стоять с ней рядом, это принц Гамлет. amp;lt; amp;gt; Оба они интенсивно духовны Анна, на мой взгляд, куда в большей степени, чем ее сосед по книге Левин, и предмет их поисков приходится определять заезженным термином смысл жизни.

Здесь не место разбирать аргументацию автора ошеломительной Анны, этого принародного объяснения в любви к выбравшим правду вообще и к писателям Толстому и Шекспиру в частности. Пришлось бы тогда углубляться во что-то вроде биологии честности.

Лиля Панн

1 Первая леди и бывший библиотекарь Лора Буш обронила недавно на каком-то собрании книголюбов, что ее любимая книга Братья Карамазовы и что она перечитывает ее всю жизнь.

Александр Бакши.Из Сухуми в Россию.

Об авторе

| Александр Бакши (р. 1952) - композитор. Лауреат Государственной премии России 1994 года. Автор музыкальных мистерий (в том числе “Садур-мистерия”, 1992, “Полифония мира”, 2001, “Из Красной книги”, 2003), симфонической музыки и музыки к драматическим спектаклям. Впервые опубликовал прозу - рассказ - в “Знамени” (2007, N 11).

Александр Бакши

Из Сухуми в Россию

Переезд из Сухуми в Россию описан моим соседом Фазилем Искандером. Вернее, бывшим соседом - ко времени моего семнадцатилетия он окончательно стал москвичом. Хотя его родственники продолжали жить там же, рядом с моей 8-й школой, самого Фазиля я никогда в Сухуми не видел. Но присутствие его чувствовал. Я был знаком с его племянником - довольно хулиганистым парнем, которого побаивался. Старшая сестра смутно намекала, что некогда Фазиль активно ухаживал - то ли за ней, то ли за ее подругой… Говорю об этом потому, что его знаменитые рассказы меня к переезду не подготовили. Даже наоборот - сбили с толку. Добродушный, ироничный, слегка сентиментальный их тон настраивал на то, что в России я встречу таких же людей, как в Сухуми, только со странностями. Ну, прогнозами погоды страстно интересуются… Еще что-то в том же роде…

А оказалось, они - другие. Не лучше и не хуже - просто совсем другие.

В Сухуми передвигаться по городу надо было не спеша. Человек, живущий напротив места работы, выходил из дома за час до начала рабочего дня. По дороге непременно встречались соседи, знакомые, друзья… Одному - улыбнулся, другому - руку пожал, третьего - обнял, спросил о делах…

- Ну, это провинция, - скажете вы. И ошибетесь. Неторопливость - первичная форма вежливости ко всем окружающим. Человек всем своим видом показывает, что вы ему небезразличны. Что он готов разделить ваши радости и посочувствовать вашему горю. Он согласен подарить вам самое дорогое, что у него есть, - время своей жизни. И ждет того же от вас.

Как, вам некогда поприветствовать знакомого или вы в спешке его не заметили?!.. А проводить его на поезд?!.. А в последний путь?!!!

В России не спешат только бомжи. У всех остальных времени всегда не хватает. Здесь полагают, что свободное время - признак несостоятельности. Раз ты не слишком занят и не спешишь, значит, никому и не нужен. Поэтому не задерживайся для пустословия по дороге в магазин. Не роняй достоинства!

В Сухуми оставить продавцу мелочь значило показать ему свое уважение. Страсть к округлению цен была всеобщей и почему-то ассоциировалась с широтой души. Иногда и продавцы демонстрировали знакомым свои добрые чувства. Я сам, случалось, покупал шоколадки стоимостью 1 р. 17 к. за один рубль ровно.

В России при попытке элегантно оставить на кассе мелочь я услышал:

- Заберите свои копейки. Я не нищая!

Довольно быстро я научился спешить и небрежным жестом смахивать с прилавков в карман медяки. На освоение других норм ушли месяцы и годы.

Не обниматься и не целоваться со знакомыми при встрече. Особенно если виделись накануне.