Знамя Журнал 6 (2008) - Журнал Знамя

Почему, спросил я швейцарскую аудиторию, в прекрасной Швейцарии, стране, похожей на игрушечную железную дорогу, возникло цунами русской революции, которая утопила в крови миллионы жертв?

Мне никто не ответил.

Что ж, как известно, сегодня в Швейцарии нет ни одного волка - все они давно эмигрировали.

Париж

Черно-белый праздник

В Латинском квартале

ночь не наступает никогда.

Огни. Девушки. Музыканты. Джазмены. Бистро. Китайцы. Черные. Креветки. Колготки. Джаз. Барабанные палочки. Жареный кофе. Бейсболки. Сноубордисты и я, усталый путник, с переводчицей, ищу дом, где умер Оскар Уайльд.

На часах полночь - самое время для кладбищ.

А смерть великого человека - самое изысканное блюдо, которое может предложить путешественнику Париж. Вот эта улица, вот этот дом. Стоп. Перед нами вход в фешенебельный отель. Если бы не мраморная плита “Здесь умер Оскар Уайльд”, я бы не поверил глазам. А я-то думал, что Уайльд умер в нищете, представлял себе запущенное жилище.

Переводчица смело нажимает кнопку вызова.

На пороге появляется удивленный портье, вышколенный молодой человек, высокий и чуть полный. Моя спутница проникновенно объясняет портье, что это (пальцем в мою сторону) русский писатель из Сибири, поклонник Оскара Уайльда, (портье стреляет глазом), он хотел бы увидеть комнату, где скончался его кумир (ну это чересчур).

Но, мадам, месье. Уже ночь. В отеле все спят.

Послушайте, манит его ухо пальчиком гидесса: вчера этот месье был на приеме в Елисейском дворце у Жака Ширака, и наш президент пожал ему руку.

Этот аргумент оказался козырным.

Портье жмет мою руку с налетом благоговения и впускает внутрь спящего царства. Только потише, мадам, месье. Все спят.

Я уже окаменел.

Отель - такой нормальный и скучный снаружи - внутри полое нутро колоссальной раковины, которая уходит под купол. Лестница винтом следует вверх. Это сераль, Стамбул, ар нуво, а не Латинский квартал на левом берегу Сены. Роскошь украшена прейскурантом услуг - цена номера 750 евро в сутки.

Наш отель (он так и называется ОТЕЛЬ, единственный ОТЕЛЬ в Париже) построен сто тридцать лет назад в духе грез курильщика опиума, объясняет портье полушепотом. Мы поднимаемся по винтовой лестнице к нужной комнате. Это второй этаж. Палец указывает на дверь. N 16! Туда можно войти? Что вы, там постоялец! Я прижимаю ухо к гладкому дереву. Слышен храп янычара. А он знает, что в этом номере умер Уайльд? Бог с вами, месье, никто не возьмет такой номер. Его придется сдавать либо бесплатно или в три раза дороже.

Мадам, я сделаю вам кофе, а вы можете спуститься к бассейну.

Уайльд любил там плавать перед сном.

Все по той же лестнице, ведущей вверх, я спускаюсь уже вниз в легкое облачко пара. Облачко витает над гладью восьмиугольной купальни в центре просторной диванной комнаты. Кожаные диваны для сладострастных одалисок. Подушки евнухов. Стиль бегства - вон из Парижа на желанный Восток, ближе к морю, к Стамбулу, к дельте Нила, в Египет! Захватить Каир, стать Наполеоном великого Нила.

Сегодня настал час расплаты за колониальные замашки империи.

Днем я впервые побывал на Монмартре. Гарлем! Где я? Мимо меня шли слоноподобные черные матроны. Бежали курчавые дети. Пьяные черные старики рылись в пластиковых мешках, где можно найти свежий багет, недопитую бутылку вина. Черный продавец газет. Черный таксист.

Тут мои мысли прервали веселые вопли - стайка черных парней скатывалась на сноубордах по идеальному скату монмартрской горы, бороздила колесами, топтала кроссовками, смачно плевалась на зеленый французский газон, который на глазах превращался в свинарник.

А какой вид открывался отсюда: ах!

Глаз легко находил в дымке городского пространства ленту Сены, остров Сите, силуэт Нотр-Дам, башню Монпарнас, купол Пантеона, золотой слиток Дома Инвалидов (с каменным саркофагом Наполеона в глубине мраморной крипты), брелок Эйфелевой башни, сады Тюильри, египетский обелиск.

Черные парни с хохотом счастья катались по склону: это наш город, мы здесь родились, убирайся, козел!

Между прочим, новая эра началась для меня тогда, когда я вдруг увидел афроамериканца в Перми! На Комсомольском проспекте. Пермь была абсолютно закрытым городом военных заводов, и вот - надо же! - черный, молодой парень крутит курчавой головой…

Но вернемся в спящий Отель, где скончался Оскар Уайльд.

Пока портье не окликнул, я, стоя у края бассейна, наслаждался негой легкого плеска голубой воды о край камня. Я вспомнил фразу Уайльда о том, что “незатейливое удовольствие - последнее убежище эстета”, я не понимал, как срифмовать эту печальную мысль с той роскошью, где она родилась.

Вот оно - его последнее убежище: гарем сладострастья.

Мы выпили кофе, подарили портье на память пару звонких монет. И вышли в ночной черно-белый Париж, залитый светом легкого кайфа, кутежа, пьянки, объятий… огромный зверинец любви. Мост Карузель. Площадь Пирамиды - вход в Лувр. Все объято тишиной. На торце музея огромное лицо Джоконды.

Пловдив

Поклонник мыла

По дороге

на городскую площадь Георги и я встречаем художника Бориса Роканова, который нагружен холстами абстрактных картин. Он тут же дарит мне каталог своей живописи, где мое внимание сразу привлекает картинка на русскую тему “Анна Каренина” (90х61), где нарисованы три огромные собаки, две черные и одна красная, на фоне деревенских изб, замазанных снегом (Петербург?), и две фигурки: женщина и бегущий за ней мужчина (Анна и Вронский?). Кроме Толстого в герои Роканова угодили: Дон Кихот, братья Карамазовы, Божественная комедия и чернокнижник Фауст с внушительным фаллосом между ног…

Впрочем, встреча с Фаустом была неспроста.

Мы разом угодили в черную книгу.

На маленькой площади я решил выбрать сувениры на столике молодого лоточника, но - стоп! - лишь только я замедлил шаг, как меня окружили черноволосые девушки в пестрых юбках и, звеня монистами, принялись выпрашивать мелочь.

- Сапун махен! - Сапун махен! - Бормотал мой лоточник, махая руками на попрошаек.

- Что он говорит? - спросил я Георги.

- Он говорит, “делать на мыло”.

Оказалось, что лоточник знает русский язык.

Я купил браслет на память о Пловдиве и спросил:

- Не любите цыган?

- Нет.

- Вы поклонник Гитлера?

- И Сталина! - сказал он.

- У вас есть дома портрет Сталина или Гитлера?

- Гитлера нет. Есть портрет молодого Сталина.

- Кровь всегда стоит впереди власти, - заметил Георги.

- Гитлер, - сказал мне лоточник доверительно, так, словно мы с полуслова понимаем друг друга, - всего лишь ученик Сталина.

- Вы наивны, - сказал я, - когда из людей начинают делать мыло, никто не уцелеет. Представьте, что в Пловдив пришла Годзилла (знаю, кивнул тот) и села задом вот хотя бы на замечательный отель “Интерхотел Тримонциум”, что на улице Капитана Райчо (знаю, знаю, кивнул тот), села и требует от жителей человечины. Сначала мы кормим ее цыганами, так? Затем турками, так? А затем…

- Затем болгарами! - смеется лоточник, угадав мою мысль.

- И так пятьдесят лет…- закончил я.

Поклонник мыла навел нас на разговор о фашизме, и Георги на пути от площади к кафе рассказывает страшную историю о том, как Гитлер возненавидел евреев.

Нигде и никогда раньше я не слышал того, о чем рассказал Георги.

Молодой Гитлер (рассказывал Георги), тогда еще Адольф Шикльгрубер, мечтал стать художником, но не был принят в Венскую академию художеств, подрабатывал на жизнь как маляр и однажды получил заказ побелить стены и потолок в одной из городских синагог. Ему было тогда семнадцать лет. Так вот, устав от работы, он заснул на лесах внутри синагоги, и, когда проснулся, стояла глубокая ночь. Он проснулся от голода. Синагога была закрыта. Надо было ждать до утра. В поисках какого-нибудь куска хлеба Гитлер залез в шкаф и обнаружил на полке банку, которую принял за банку с еврейской домашней пищей. Попробовав нежные кусочки мяса, Адольф ополовинил ту банку и снова лег спать. Его разбудили истошные вопли раввина - оказалось, что Гитлер съел не что-нибудь, а крайнюю плоть еврейских младенцев, которая отрезается в день брит мила, обрезания.

От отвращения Гитлера вывернуло наизнанку, желудок пытался выблевать крайнюю плоть, но пища уже была переварена, звезды судьбы построились в новый порядок: отныне до конца своей жизни Гитлер становился пожирателем еврейских судеб.

Вся история Третьего рейха при фюрере - это попытки выблевать крайнюю плоть тех венских младенцев.

София

Певец

Георги познакомил

меня с великим певцом Бойко Цветановым, и я снова поймал себя на мысли: болгарский гений живет в кувшинах из глины.

Голос оживает в гортани у Бойко словно глина в руках гончара.

Пузатый брутальный шутник Бойко совершенно не соответствует образу классического оперного певца. В нем нет элегантности Пласидо Доминго или барочного аристократизма Лучано Паваротти. Паваротти похож на пьяный средневековый галеон, груженный пряностями, тучу которых выдувает голос из трюма.