Операция «Фауст» - Фридрих Незнанский

Он вытащил окурок из мундштука и тут же вставил в него другую половинку сигареты.

— Прокурора республики Емельянова вызвали для доклада о взрыве в метро на совещании в Политбюро. Новый генсек ввел новый порядок: все чрезвычайные происшествия обсуждать на Политбюро. А Сережа Емельянов, ты знаешь его, всегда должен обеспечить свои тылы. Что он мог рассказать высоким товарищам, если сам на месте происшествия не был? Вот он и прихватил с собой меня… Люди из московского управления КГБ, конечно, изо всех сил старались доказать, что — это террористический акт и поэтому они должны вести это дело. Но наш новый генсек позволил себе с ними не согласиться. Он так и сказал: «Позвольте мне с вами не согласиться».

Говоря это, Меркулов попытался придать своему тощему лицу сходство с круглолицым генсеком. К моему удивлению, это ему здорово удалось.

— «Наше время резко отличается от тридцатых годов, — продолжил Меркулов в том же духе, — народ и партия едины. Поэтому выступать против правительства наш советский народ не может. Совершить это преступление могли: первое — люди, посланные спецслужбами из-за рубежа. Второе — маньяк, сбежавший из сумасшедшего дома, и третье — так называемые диссиденты, которые, как доказал профессор Лунц, и мы с ним в Политбюро совершенно согласны, являются психически больными людьми. Политбюро приняло решение начать (Меркулов так и сказал «начать» — с ударением на первом слоге, имитируя южный акцент генсека) перестройку всего народного хозяйства. Идет экономическое соревнование двух систем — социализма и капитализма, и политически мы не можем допустить даже намека на существование в нашей стране политических противников, а тем более террористических групп».

Ну вот, новая свистопляска — как будто не было взрыва в Тбилиси, когда подложили бомбу в здание республиканского КГБ и погибло около тридцати кагебешников, и не разлетелся в воздухе самолет с командованием учениями «Кавказ-85», и не похищали министра финансов с требованием выкупа в десять миллионов рублей. Все эти преступления были раскрыты, каждый раз эти штуки проделывали различные организованные группы, вооруженные автоматическим оружием и имевшие в своем распоряжении взрывные средства.

— Знаешь что, Саша… Впрочем, я тебе уже тысячу раз об этом говорил, — вдруг раздраженно начал Меркулов, как бы отвечая на не заданные мною вопросы. — Своей задачей я прежде всего считаю раскрытие преступлений. И мы все, и милиция, и КГБ… ты и Гречанник должны найти тех, кто погубил людей в метро. Объективно — они совершили страшное дело. А субъективно — надо разобраться, что ими руководило. Высокое начальство говорит словеса для политиков, а не для нас.

В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, в кабинет вошел Гречанник.

— Извините за вторжение, Константин Дмитриевич, но есть интересные новости. В МУР позвонил какой-то человек и сказал: «Бомбу в метро подложил Фауст».

?!

— Так он сказал… Кроме того, конец фразы пока не удалось разобрать, так как возник посторонний шум, а говорили шепотом.

— На пленку звонок записывался?

— Конечно, Константин Дмитриевич. Все звонки по 02 записываются, — не совсем уверенно произнес Гречанник, округлив свои пухленькие губы буквой «о». Гречанник, видимо, заметил на моем лице иронию по поводу этого утверждения и поспешно добавил: — К сожалению, идентификация личности по шепоту почти невозможна…

— Когда это было?

— Сегодня в восемь ноль семь утра, м-м… почти три часа назад…

— Надеюсь, что организовали доставку в прокуратуру пленки с записью речи этого поклонника Гете?

— Еще нет, но…

— Ну так быстренько позвоните капитану Грязнову, — ободрил поникшего Гречанника Меркулов, — и все будет хорошо.

— Сию минуточку! — опять скривил губки Гречанник.

Он бегом бросился выполнять поручение Меркулова.

— Все будет хорошо. Все будет очень хорошо… — механически повторил Меркулов, следя за закрываемой Гречанником дверью. Но я не заметил радостных интонаций в его голосе.

Я больше не стал мучить Меркулова «Сашиными вопросами» (так окрестил мою чрезмерную любознательность Меркулов еще во время моей стажировки около трех лет назад). Меня ждали мои дела — «мои» преступления и «мои» преступники. На одиннадцать часов были вызваны для проведения очной ставки посетители притона, который держала одна народная артистка, — предстояло изобличить крупного сановника в финансовом поощрении «салона» и непосредственном участии в оргиях. Потом надо было докончить обвинительное заключение по делу о нарушении техники безопасности при строительстве дома в микрорайоне Матвеевское — обрушился наполовину заселенный дом. И в три часа меня ждал адвокат в Бутырской тюрьме для ознакомления с делом (в порядке статьи 210 УПК) по обвинению заместителя министра тяжелой промышленности в присвоении крупных средств и взяточничестве. Вот так. А Мефистофелями пусть занимается Жозеф Алексеевич Гречанник.

— Саша, — негромко окликнул меня Меркулов, когда я уже был в дверях. Я обернулся. В голубых глазах Меркулова — таилась тревога. — Ну как тебе этот «Фауст»?

Я на всякий случай решил не сдаваться: — Наш Генеральный секретарь прав на сто процентов: кругом одни чокнутые.

2

Я направился было к стоянке машин, но меня осенило пойти на работу пешком — июньское утро разливалось солнцем по Москве-реке, на набережной — ни души, можно подумать, что вся Москва укатила в отпуска.

Я дошагал до метро «Фрунзенская», и картина города внезапно изменилась: сотни москвичей и приезжих шли по улицам и пересекали площадь, прогуливались, торопились, праздно глазели на витрины магазинов, толкались у газетных стендов. И тогда я увидел ее.

Я не отношусь к типу людей, что пристают к девушкам на улице. Поэтому я просто пошел за ней, боясь потерять ее в толпе. На что я надеялся? Что вот сейчас она обернется и… Что «и»? В ней было что-то, что делало даже самых эффектных девиц, сновавших вокруг, тусклыми и незаметными. Вот она остановилась у витрины — прямые плечи, светлые волосы, как-то неповторимо обрамлявшие загорелое лицо. Она резко обернулась, посмотрела мне прямо в лицо и… равнодушно пошла дальше. Безнадежность ситуации было очевидной. Я еще долго угадывал в толпе ее высокую, очень высокую прямую фигуру и тяжелую массу белокурых волос, мерно покачивающихся в такт походке. Вот она резко повернула и скрылась в дверях метро. Все.

Я пересек Комсомольский проспект и направился в кафе «Романтики» — выпил кофе. Аппетит у меня пропал начисто.

В спертой атмосфере прокуратуры чувствовалось нечто необычное. Я постоял перед дверью своего кабинета, замедленно ковыряя ключом в замке. В коридоре то и дело хлопали двери, а из кабинета криминалистики доносился непонятный шум. Я сел за стол и набрал номер Моисеева.

— Добрый день, это Турецкий. Вы мне можете сказать, что там у вас происходит?

— Я к вам бегу, Александр Борисович!

— Да нет, Семен Семеныч… — Но Моисеев уже положил трубку.

Прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев бочком протиснулся в приоткрытую дверь. Он был при полном параде — в форме советника юстиции, с многочисленными медалями на мундире. Лицо его выражало крайнюю степень смущения, смешанного с торжеством. И только обтрепанные манжеты чисто выстиранной рубашки выдавали в нем прежнего Моисеева.

— В чем дело — на ковер к генеральному вызвали?

— Не угадали, гражданин начальник…

— Значит, в поликлинику? Намерены под прикрытием этих игрушек проскочить без очереди?

— Саша, не заставляйте меня прибегнуть к оценочным словам…

— Валяйте, не стесняйтесь.

— Вы бездарный следователь.

— Признаю — я бездарен. Но все-таки в чем дело?

— А вот это, Александр Борисович, моя маленькая тайна… — Мне показалось, что Семен Семенович шамкает ртом меньше обычного. — Впрочем, я шучу, Саша. Вот вас вчера не было, а у нас, можно сказать, забавные новости. Пока вы с капитаном Грязновым занимались вашим борделем, к нам тоже прислали девочек… Нет, нет!! Не в этом смысле!! Практиканток — целых трех! И двух пареньков, — заговорщически подмигнул, — пошли!

У прилавка с выкладкой оружия стояла очень худенькая и очень красивая девчонка с раскосыми японскими глазами. Да что это сегодня — день необыкновенных красавиц?! Во всяком случае, становилось более понятным поведение Семена Семеновича.

— Ким! — Она протянула узенькую ладошку.

— Между прочим, Ким — это имя, — засуетился Моисеев, звякая медалями, — а полностью Ким Артемовна Лагина.

— А вы Турецкий, правда? — поигрывая глазками, спросила Ким.

Я идиотским образом поклонился в знак согласия и добавил.

— Или Саша, если вам будет угодно.

— Мне угодно, — улыбнулась ярким ртом Ким и стала опять рассматривать оружейную коллекцию, искоса на меня взглядывая.