Александр Дюма Великий. Книга 2 - Даниель Циммерман

Человеческое существо, превращенное в предмет для подарка, разве дело здесь только в цвете кожи? Сорок лет спустя в «Подлинной истории»[3] Мопассан опишет обмен нормандской служанки на кобылу. В то же время Александр способен занять позицию, более соответствующую той, что восхищает прекраснодушных наших современников в конце XX века. Мы помним, как в 1838 году он писал своим «дорогим соотечественникам» на Гаити, предлагая поставить там памятник своему отцу. В том же году, когда газета рабовладельческой ориентации «Revue coloniale» объявила о своем намерении опубликовать его стихи, он посылает опровержение в орган аболиционистов «Revue des colonies»: «Во-первых, я почти не пишу стихов, исключая драматургию; затем, я ничего не обещал «Revue coloniale», которая к тому же ни о чем меня и не спрашивала. Все мои симпатии, напротив, естественным путем и по национальному признаку принадлежат как раз противникам тех принципов, которые защищают господа из «Revue coloniale»; и я хотел бы, чтобы об этом знали не только во Франции, но и повсюду, где есть у меня братья по расе и друзья по цвету».

Итак, Александр аболиционист? Теоретически — без сомнения, как и республиканец, — на расстоянии. Притом что перо его время от времени может преобразоваться в орудие борьбы. В том же 1838 году, то есть за десять лет до отмены Францией рабства в своих колониях, он опишет простодушно, как понимает это слово Вольтер, торговлю неграми в «Капитане Памфиле»[4], который выйдет отдельной книжкой в следующем году. Капитан Памфил высаживается в Африке с грузом водки, рассчитывая обменять ее на слоновую кость. Племя, на которое он рассчитывал, не может предоставить ему слоновую кость, так как занято войной с соседями. Памфил помогает ему победить соседей при условии, что пленники станут его собственностью. Он запирает их в сарай, и за три дня непрерывных праздников совершенно о них забывает, а когда открывает сарай, видит, что «одни умерли от ран, другие от голода, некоторые от жары; так что, было как раз время подумать капитану Памфилу о своей торговле, ибо она уже начинала приходить в упадок». Памфил приступает к отбору. «Осталось двести тридцать негров в отличном состоянии. И можно сказать, что то были испытанные люди: они устояли в бою, в переходе и против голода. Их можно было совершенно спокойно продавать, не опасаясь брака». Более того, этим пленным «не были свойственны глупое выражение лица и животная апатия негров из Конго»; попутно зададим себе вопрос, из какой африканской страны могли вести свое происхождение предки Александра? Но возникает проблема погрузки. Трюмы корабля по-прежнему заняты водкой, как же уместить туда еще и двести тридцать пленников? «К счастью, это были люди; если бы на их месте оказался товар, то размещение было бы физически невозможно; но человек представляет собой такую совершенную машину, он так подвижен в суставах и прекрасно может держаться как на ногах, так и на голове». Итак, пленников загружают, и «за два с половиной месяца удачного перехода, во время которого, благодаря отеческой заботе, принятой на себя капитаном, он потерял лишь тридцать два негра», судно прибывает на Мартинику. Поскольку в те времена работорговля в принципе была запрещена «цивилизованным правительством», спрос превышает предложение, и Памфил продает рабов по самой высокой цене, «поэтому и достались они только самым богатым».

Этой вольтерианской позиции соответствует реалистический кошмар «Простушки»[5], опубликованной в 1854-м. На сей раз работорговлю описывает в «социальном клубе» накануне Революции 1789-го некий Пьер Виктор Малуе, страстный противник рабства в романе, и не так важно, что в действительности этот персонаж был ярым защитником землевладельцев-колонизаторов, под пером Александра он защищает негров со всем красноречием своего времени. Протестуя против того, чтобы «несчастных негров» воспринимали как «животных, лишенных разума и чувств», он рассказывает об их кровавом пленении, отборе, клеймлении раскаленным железом. «Тотчас же спустили их в трюм; и там пятьсот или даже шестьсот несчастных сгрудились кое-как в пространстве, шириной и высотой в человеческий рост, видя белый свет лишь когда открывали люки, вдыхая ночью и днем нездоровый воздух, отравленный постоянными испарениями человеческих тел и экскрементами; от смеси всех этих продуктов гниения возникало чудовищное зловоние, влияющее на кровь и возбуждающее массу воспалительных процессов, от которых погибала четвертая, а иногда и третья часть всех рабов, не покидавших этого пространства на протяжении всего путешествия, то есть двух — двух с половиной месяцев».

В настоящее время этнологи считают, что геноцид, осуществляемый «цивилизованными правительствами» в Африке, привел к смерти примерно ста миллионов человек. Александр уже говорит об этом, и цифры, приуроченные им к 1788 году, когда произносит свою речь Малуе, лишь вполовину уменьшены. «Посчитайте же, какое огромное число жертв без какой бы то ни было для себя пользы истребляют две эти нации [Франция и Англия] на протяжении двухсот лет торговли; семьдесят пять тысяч негров в год за двести лет дают цифру в пятнадцать миллионов человек, загубленных нами; а если добавить к этому скорбному списку аналогичное число рабов, погибших в других царствах Европы, получится тридцать миллионов созданий, сметенных с поверхности земли неутолимой алчностью Белых!» Тандем Александр-Малуе продолжает, настойчиво подчеркивая страшные страдания рабов, чудовищные условия их труда, сближающие их с французским пролетариатом, и следовало бы процитировать целые страницы, практически не известные, где Александр отдает дань любви и уважения своей бабушке Марии «из дома» («du mas»), своему дяде и двум теткам, брату и сестрам Генерала, проданным маркизиком де ля Пайетри.

Роман «Жорж» можно считать первым шедевром Александра в этом жанре, но прежде чем выступить в этом романе и тем самым эмансипироваться от своей расовой проблемы и дать место проявлению гениальности в полной мере, он пройдет через траур, разрывы и пересмотр прежних воззрений. Тем временем 1838 год начинается совсем неплохо. Умирает Талейран, Александр переезжает в дом 22 по улице Риволи, как раз напротив павильона Марсан в Тюильри, где живет Фердинанд. Чаще всего Фердинанд приглашает его к себе, однако не исключено и обратное. Тогда Александр письменно предлагает увидеться. «Окна мои выходили как раз на окна герцога Орлеанского, и нередко он сам подавал мне знак согласия». Караулить друг друга у окон — очаровательное свидетельство близости, лишающее работы посредника. Можно представить себе их беседы. Возможно, что они касались и политики, из-за которой друзья расстались в 1833-м. С тех пор оба изменились. Александр больше не высказывает «суждений почти республиканских»[6], он теперь стал сторонником конституционной монархии. Со своей стороны, Фердинанд стоит на позициях прогрессивного либерала, обеспокоенного растущей авторитарностью старого короля-груши, не согласного с ним как по части внутренней, так и по части внешней политики. Не исключено, что он испытал влияние Александра и находит справедливым одно из предложений в «Галлии и Франции», касающееся снижения избирательного ценза, дабы власть смогла опереться не только на крупную буржуазию, но также на средние классы, пока не придет к возможному всеобщему избирательному праву. Один из пассажей из «Мертвые идут быстро» подтверждает эту гипотезу. Друзья обменялись у своих окон условными знаками. «Потом я спускался со своего шестого этажа, мы коротко беседовали; если он был занят, он меня отсылал, и оставлял, если был свободен; если мне хотелось говорить о политике, он предпочитал молчать и, однако, извлекал для себя пользу из того, что я его заставлял выслушивать. Об этом свидетельствует его завещание». В самом деле, завещание содержит удивительный пассаж[7], в котором Фердинанд рекомендует своему сыну: «Кем бы ни был граф Парижский, инструментом ли, сломанным еще до того, как им воспользуются, или же одним из тружеников того социального возрождения, которое видится сегодня лишь через преодоление множества препятствий, станет ли он королем или останется безвестным и анонимным защитником дела, которому мы все принадлежим, надо, чтобы прежде всего он был человеком своего времени и своей нации, страстным, неподкупным служителем Франции и Революции».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});