Французский этик-социалист XVIII века - Владимир Герье

С идеями Мабли мы встречаемся еще и в ту эпоху революции, когда начал происходить обратный политический процесс и исполнительная власть стада, с своей стороны, предписывать закон представителям народа – во время директории: единственная чисто социалистическая вспышка в прошлом веже – заговор Бабёфа, является попыткой практически осуществить идеал, всего обстоятельнее и реальнее изображенный в сочинениях Мабли.

Произведения этого писателя, впрочем, представляют нам не один только отвлеченно-научный интерес; они важны не только для знакомства с идеалами XVIII века и с историей революции. Вторая половина нашего века снова выдвинула на первый план проблемы, которыми преимущественно занимался Мабли.

Вопрос об отношении этики к политике, нравственных начал в положительному законодательству возбуждается вновь и требует особенно тщательного внимания в русской публицистике. Вопрос этот можно назвать вечным, т. е. не допускающим никакой абсолютной формулы: политика и этика представляют самостоятельные области; но границы их смежны и могут быть передвигаемы в ту или в другую стороны; всякое практическое разрешение относящихся сюда вопросов должно быть поставлено в зависимость от исторических и экономических условий страны и от нравственной и политической зрелости данного общества. Но именно потому, что этика и политика смежны, всегда будут люди, которые станут искать разрешения политических и нравственных вопросов в отождествлении политики и этики. Неясное отношение к этому вопросу есть основная ошибка той экономической школы, которая вполне справедливо не желает рассматривать человеческое общество только с точки зрения хозяйственного производства, но делает отсюда неправильный вывод, что экономическая наука должна исходить от этических требований. Всякий, кто искал в сочинениях ученых представителей этического социализма ответа на свои недоумения, согласится, что в них нигде нельзя найти ни точного представления об этике, ни удовлетворительного определения её, и что поэтому все практические выводы, построенные на таком шатком основании, должны оказаться сбивчивыми и неприловимыми в жизни. У диллетантов же этого направления неизбежная смутность понятий, проистекающая от неопределенности начал, высказывается иногда очень наглядно в полном противоречии выводов и положений, когда они, например, взывают в христианству, как в опоре социалистических учений, или на нравственном требовании любви к ближнему основывают принудительную государственную политику в юридической и финансовой области.

Для выяснения таких недоразумений можем быть особенно полезно изучение теории Мабли, так как у этого писателя вопрос рассмотрен без всяких околичностей и недомолвок, сведен к основным принципам и последовательно проведен до практических требований от политики, которые и могут служить проверкой всему учению.

Недостаточная оценка роди Мабли в умственном движении, подготовившем и направлявшем революцию, объясняется, кроме рутинного способа изучения XVIII столетия, отчасти и положением Мабли среди своего века. Он не примкнул ни в одной из влиятельных литературных партий той эпохи и относился более или менее критически, и даже отрицательно, ко всем господствовавшим тогда направлениям. Он, можно сказать, находился в полной оппозиции во всему своему времени и не скрывал своего презрения в веку болтовни и парадоксов (du rabachage et du paradoxe), который признавал за собой право «называться веком просвещения»[5].

Как суровый моралист и социальный реформатор, желавший, путем упрощения нравов и равенства, довести человечество до общения имущества и общего благоденствия, Мабли возмущался современным ему аристократическим обществом, затонувшим «в роскоши и в пороках»; но не менее глубокая бездна отделяла его от господствующего оппозиционного течения, которое присвоило себе исключительное название философии и написало на своем знамени: просвещение и прогресс. Мабли ставил ему в упрек отсутствие нравственных принципов, непонимание различия между добром и злом, материалистические инстинкты и стремление к чувственному благополучию, а потому он не хотел признавать «великими философами сотню мелких людей, которым он почти принужден отказать в здравом смысле».

Отношение Мабли к рационалистическому и отрицательному движению, из которого вышли энциклопедисты всего лучше определяется его отношением к патриарху XVIII века, о мотором им часто, и всегда очень резко, говорит в своих сочинениях. Взаимное нерасположение Мабли и Вольтера объясняют их тщеславным самолюбием: Мабли вступился за одного мелкого литератора, которого Вольтер осмеял; раздраженный этим вмешательством, Вольтер задел в стишках самого Мабли, – но этого анекдотического факта вовсе не нужно для объяснения их отношений. Для Мабли все должно было быть противно в Вольтере, – как убеждения, так и способ распространения их, как литературные приемы, так и личные вкусы владельца Ферне. Вольтер был в глазах Мабли самым видным представителем тех «софистов», которые развращают нравственные инстинкты людей, ставя им ложные цели и возбуждая в них дурные страсти. Как человек строгих убеждений, из-за них покинувший почетную карьеру, Мабли смотрел с презрением на искусство фернейского философа, который умел идти во главе революционного движения и, в то же время, быть в дружбе с коронованными особами и даже писать стихи в честь г-жи Дюбари. Мабли иронически восклицает: «Сколько разных лиц представляет из себя Вольтер, чтобы нас поучать! Никогда почти не бывая самим собой, он является то богословом, то философом, китайцем, придворным священником короля прусского, индийцем, атеистом, деистом; да чем он не бывал? Он пишет для людей всякого рода, даже таких, для которых шутка или каламбур более убедительны, чем разумный довод». Будучи не только ученым историком, но и критиком, о чем свидетельствует замечательное исследование о древней и современной историографии, Мабли имел в этом сочинении[6] особенно много поводов осуждать Вольтера.

Всего более он укоряет его за непонимание взаимной связи человеческих страстей и пороков. Знаменитый «Очерк нравов», представляющий собой один из первых опытов философской истории с точки зрения просветительного направления XVIII века, именно за это направление оценивается аббатом Мабли весьма строго. Отсутствие нравственной точки зрения повлекло за собой, по мнению Мабли, сбивчивость понятий и противоречия в суждениях историка: «поэтому он в одной главе макиавелист, в другой – восхваляет честность; ревностный поклонник роскоши, он глумится над правительствами, которые издавали законы для ограничения её, а в другом месте говорит, что швейцарцам были неизвестны науки и искусства, порождаемые роскошью, но что они были мудры и счастливы. Разумные суждения, которые он иногда нечаянно высказывает, служат только доказательством того, как он мало вникает в дело. В его сочинениях можно найти только полуистины, которые становятся заблуждениями, потому что он дает им слишком мало или слишком много веса. Ни в чем он не соблюдает справедливой меры, ничто не изображено у него настоящими красками».

И сам Мабли так сильно увлекался политическими тенденциями, что совершенно извратил политический смысл некоторых эпох, о которых писал; но, при всем этом, он был ученым исследователем и трудолюбиво разрабатывал свой научный материал. Понятно, как ему должны были быть антипатичны та легкость работы, та самоуверенность, заменяющая ученость начитанностью, которыми так отличался Вольтер. Мабли нередко пользуется случаем, чтобы сорвать с своего противника маску учености: так, например, он доказывает, что Вольтер или не читал, или не понимал капитуляриев Карла Великого, на которые ссылается; в другом случае, Мабли осуждает Вольтера за то, что последний наполнил историю Карла XII совершенно ненужными сведениями, – опустив существенное, «так что герой действует неизвестно из-за чего, а автор следует за ним, как помешанный, который гоняется за другим помешанным»; в совершенное уже негодование приходит Мабли от исторической критики Вольтера, доказывавшего, например, неправдоподобность предания о Лукреции посредством такого аргумента, который Мабли справедливо называет «плохой шуткой, позорной для истерика». Цинические выходки Вольтера неподдельно возмущали Мабли; это единственный из известных французах писателей XVIII века, у которого не встречается ничего подобного; но не один только цинизм в мыслях или выражениях Вольтера оскорблял Мабли. Он признавал вообще недостойной серьезного исторического повествования забавную шутку, которой Вольтер владел с такой неподражаемой грацией. «Я мог бы простить ему, – говорит Мабли, – его ложный взгляд на политику, его плохую мораль, его невежество и смелость, с которой он умаляет, искажает и извращает большую часть фактов; но он не хочет примириться с его „неприличным буфонством“; он находит, что „смеяться и шутить над заблуждениями, которые касаются счастья людей“ есть не только признак плохого вкуса, но свидетельствует об отсутствии прирожденной честности (d'honnêteté dans Pâme).