Из пламени на Луну - Норман Мейлер

Генри К. ПИТЦ. Последняя проверка.

Этому скопищу журналистов - с учетом телевизионщиков с застывшими наготове камерами и кинооператоров, пожалуй, здесь собралось несколько сотен человек, которые тянулись на цыпочках, оттесняемые к углам здания, либо задыхались от напора коллег на своих сравнительно выгодных позициях, чтобы бросить напутственный взгляд на астронавтов, - этой толпе оставалось проторчать здесь еще более часа до того, как на одно мгновение, быстрое, точно прощальный взмах руки, она увидит астронавтов. В томительном ожидании таяло очарование долгой ночи. Неприятный серый рассвет охладил восторги журналистов задолго до появления астронавтов. Но никто не ушел. Все так жадно следили за выходом из здания, будто астронавты уже вернулись с Луны и покажут сейчас добытые ими сокровища. Казалось, от них ждали какого-то необычайного чуда, и когда желанный миг наступил, журналисты, напиравшие на ограждения, готовы были вцепиться друг в друга, чтобы прорваться вперед и услышать хоть одну остроумную реплику, любопытную цифру, сделать хоть одну фотографию, словно они попали на сенсационную встречу с людьми, которым вынесен смертный приговор. Астронавтов точно провожали к месту возможной казни в космосе, и поэтому, как и все обреченные, они приобрели в глазах окружающих особое значение, ведь на пороге смерти или хотя бы под ее угрозой в человеке зачастую открывается бесценное величие. Пути к важнейшим свершениям так или иначе сопряжены со смертельным риском, поэтому астронавты как бы излучали новое сияние. Лунное сияние. Эти люди прикоснутся к неведомой Луне. Вот почему во внутреннем дворике царило острое напряжение, как в тюрьме в ночь ожидания смертной казни.

И вот они появились в дверном проеме под шум аплодисментов. Журналисты, которые десятки раз обманывались, принимая неосторожное движение или случайный взмах руки какого-нибудь расположившегося на возвышении охранника, телережиссера или оператора за сигнал к началу встречи, наконец воспрянули духом. Астронавты все-таки вышли к ним, и толпа загудела. "Fenomenal! Fenomenal!" - повторяла, словно не в силах была остановиться, молодая итальянка с фотокамерой, а рабочий из МСОБ закричал: "Отправляйтесь и завоюйте ее, ребята!" - он по-своему определил цель путешествия: чужая Луна представлялась ему вражьей силой, старой соперницей Земли. Армстронг чуть задержался в проходе, чтобы помахать журналистам; он был в пластиковом гермошлеме, с системой жизнеобеспечения за плечами, которая соединялась шлангом с белым скафандром; лицо Армстронга под шлемом было слепым, как у только что народившегося котенка, еще не обсохшего от околоплодной жидкости. Армстронг выглядел лучше, чем когда-либо. Он первым зашел в автобус, Олдрин с Коллинзом, помахав на прощание толпе, последовали за ним, дверцы закрылись; полицейские - интересно, какими слухами о террористах обменивались они за завтраком нынче утром? - с прежним рвением оттесняли людей, будто те способны были задержать автобус, который уже отмеривал свои прощальные девять миль.

Вот и все, что увидели журналисты, которым еще предстояла утомительная обратная дорога. Было чуть больше половины седьмого, и до запуска корабля оставалось менее трех часов. Поднявшись рано утром, они еще застали пустынное шоссе, которое теперь, на протяжении последней мили до трибуны для прессы, было забито всевозможным транспортом. Журналисты и ночью страдали от жары, а к утру она стала вовсе невыносимой. Каравану автобусов потребовался час, чтобы преодолеть пять с половиной миль.

Несмотря на всю оказываемую им помощь, журналисты пребывали в унынии, ибо их репортажи о подготовке к полету были так же далеки от действительности, как помятый школьный автобус от "Сатурна-5".

Одной из примет двадцатого века, подлинной трагедией журналистов, оказалась их неспособность угнаться за переменами. События развиваются так быстро и неожиданно, что комментировать их стало почти невозможно. Если репортер заранее изучал материал, чтобы успешно справиться с заданием, ему, образно говоря, приходилось снова садиться за парту, повторять забытую физику, разбираться в труднопроизносимых технических терминах, но он едва ли мог воспользоваться этим научным языком в статьях, рассчитанных на широкого читателя. Когда он пытался написать очерк о каком-нибудь известном специалисте, участвующем в разработке и осуществлении космической программы, то сталкивался с одной и той же трудностью: служащие НАСА, казалось, считали за честь не выделяться из общей массы и были одинаково безликими. В этих условиях репортерам, далеким от космической техники, которые поставляли ежедневную информацию для газет, оставалось только пользоваться выпущенными специально для них бюллетенями. Их работа свелась к переписыванию заявлений для печати. Если же репортер брал интервью у знаменитого конструктора или ученого, их ответы тоже почти не отличались от этих заявлений, разве что последние были более обстоятельными и стилистически гладкими, поскольку не содержали оговорок и языковых погрешностей, неизбежных при общении. Все пресс-релизы словно только что вышли из компьютера.

Этот процесс наблюдался повсюду. Это стало знамением времени. Скоро журналисты смогут самостоятельно писать только о моде, театре, убийствах, фильмах, свадьбах и разводах. Поэтому неудивительно, что они ради мимолетного взгляда на астронавтов тряслись в тесноте, не жалея своих репортерских тел, подточенных отвратительным питанием, изнурительной работой, чрезмерным употреблением виски и случайными интимными связями. Писать о людях, которых они видели лишь издалека, было все равно, что сочинять статью на материале телепередачи; они бы как-то слепили ее, но она оказалась бы высосанной из пальца и лишенной живого огонька, который высекается лишь при истинном сближении душ. Однако, решил Водолей, короткое свидание с астронавтами тоже вряд ли выручит журналистов. Беседа с этими чрезвычайно сложными людьми, которые прячут свои подлинные чувства под оболочкой профессиональной компетентности, едва ли получилась бы искренней. Водолей успокаивал себя тем, что, когда наступит время создавать книгу, он будет располагать необходимыми сведениями; точно дотошный детектив, он проникнет в глубину характеров своих героев, обращаясь к собственному глубокому опыту и крупицам откровенных признаний, которые проскользнули в скованных казенной броней выступлениях астронавтов на различных встречах. И тем не менее он все-таки устремился в путь, чтобы бросить прощальный взгляд на трех пилотов, и ему очень понравился Армстронг, лицо которого под гермошлемом было слепым, как у только что народившегося котенка, еще не обсохшего от околоплодной жидкости. Такой оказалась награда на разъедающее душу раздражение, которое копилось целый час, пока автобус преодолевал последнюю милю. Да, когда придет время писать об Армстронге, Водолей по крупицам соберет его образ, как ученый воссоздает облик динозавра по окаменелой кости.

Они вернулись на трибуну для прессы в семь тридцать утра. Солнце уже стояло довольно высоко и жарко светило сквозь легкую облачную дымку. "Сатурн-5" казался через бинокль серым, почти белым, эдакое осязаемое серое пятно на фоне прочих серых пятен. Все вдали было серым - стартовая площадка, фермы обслуживания, космический корабль, небо. Словно ракета уже на Луне. Только абрис "Сатурна-5", окруженного криогенным облаком, сиял благородной платиной в тусклом утреннем свете.

Продолжая размышлять об астронавтах, Водолей пришел к невеселому заключению, что, даже если бы вы постигли их характеры (то есть решили, кем же они были на самом деле - прекрасными, благородными людьми или коварными авантюристами), вы все равно не могли бы с уверенностью сказать, чему послужит космическая программа - во благо или во зло человечеству, ибо история использовала зачастую лучших его сынов для выполнения худших замыслов и забывала об этих личностях, как только ставила новые задачи.

* * *

В это утро, когда до начала лунной эпопеи оставалось всего два часа, ему не хотелось садиться в еще один автобус - хватит с него автобусов на сегодня! - который отбывал к тыльной стороне монтажно-строительного корпуса, где на обычных трибунах для зрителей соберутся особо важные гости. Он ведь приехал сюда для того, чтобы увидеть старт корабля, а не для того, чтобы стоять под жарким солнцем Флориды, смотреть на этих избранников судьбы и, жестоко потея, делать записи в блокноте. Им владело неясное желание поразмышлять, любуясь ракетой, объять ее всю взглядом снизу доверху и, конечно, желание побыть наедине с собой, к тому же ему не хотелось ударить в грязь лицом - ведь он не выспался и был неряшливо одет, словом, он решил остаться со своими собратьями, потными литературными поденщиками корреспондентами и фоторепортерами, которые сидели на трибуне подальше от почетных мест или рассеялись по лужайке перед лагуной, отделявшей их от стартовой площадки "Аполлона-11". Что греха таить, он не любит сильных мира сего, не любит большинства из них, каждого в отдельности, не любит эту шайку, эту мафию снобов, этот муравейник с его строгой иерархией. Он все еще в глубине души манихеец и верит, что, если "Сатурн-5" устремится во всем своем великолепии в небесную высь, то вовсе не благодаря сомнительным стараниям гостей. Разумеется, кое-кто из фигляров, подвизающихся на всемирных подмостках, кое-кто из приживал, лизоблюдов, отъявленных честолюбцев и негодяев попал на сановную трибуну. И если эта живая гора алчности, греха, порока, ворованных духовных богатств не сможет помешать успешному старту "Сатурна-5", что же, порок явит сегодня свое бессилие.