Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе

ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Двадцать пятого августа 1914 года крейсер «Вещий Олег», завершая дальнее плавание, приближался к гавани Пенанг.

Тихий иссиня-неподвижный день клонился к закату. Солнце плыло на прозрачной голубой волне, как искусный честолюбивый ныряльщик, не желающий отстать от корабля. Близкий, в пятидесяти милях берег рождал умиротворение в уставших от тревог и ожиданий душах моряков.

— Ну вот, еще несколько часов,— облегченно вздохнул капитан Сергей Ипполитович Дурново и незаметно сплюнул через левое плечо.

За последнюю неделю корабельный радиотелеграф принял запоздалые сообщения о гибели двух английских эсминцев и трех пассажирских пароходов, потопленных германскими крейсерами «Эссен», «Кенигсберг» и «Граф Шпее». Эти быстроходные, хорошо вооруженные корабли действовали в одиночку. Атаковали внезапно. Не делая попыток спасти тонувших, на предельной скорости покидали место боя.

Рейдеры появлялись то в одной, то в другой части Индийского океана. Было что-то загадочное в гибели британских эсминцев: ни один из них не успел сообщить по радио о приближении неприятеля и первым открыть огонь.

Два дня назад, под вечер, с «Вещего Олега» увидели на горизонте горевшее судно. «Олег» сменил курс, но факел становился все меньше и меньше и вдруг исчез, оставив траурную дымную тучу, чернильным пятном разлившуюся по горизонту. Пока приближались к месту гибели, стемнело. «Олег» начал ходить галсами в прилегающих квадратах.

Включили прожектора, хотя и понимали, какой удобной мишенью могут стать для неприятеля, без сомнения рыскавшего неподалеку. Спустили шлюпки. К исходу третьего часа нашли надувной спасательный плот с безжизненным, казалось, телом двухметрового бородача. Он лежал, уткнувшись обожженным лицом в дно, и розовая водица омывала его.

Бородача подняли на борт. Доктор уловил биение пульса. Через силу расцепили стиснутые зубы и влили в рот одну за другой несколько столовых ложек водки. Не приходя в себя, спасенный зашептал:

— A plain... a pear, a large pear... the telegraphist... You must find the telegraphist...— и бессильно откинул голову набок.

— Что это он?— спросил Сергей Ипполитович у старпома Чиника.

— Аэроплан... груша, большая груша... радист... Найдите радиста,— сам не очень понимая бессвязную скороговорку, перевел старший помощник.

Доктор едва успел наложить пропитанную марганцем марлю на лицо спасенного, как в дверь каюты постучали, и перед капитаном предстал боцман-коротышка Сапунов со спасательным кругом в руке.

— Так что позволю доложить, господин капитан, обнаружили...

На круге было написано: «Аделаида». Так назывался австралийский крейсер, спущенный год назад и посланный союзниками на розыски германских рейдеров.

«О каком аэроплане, о какой груше шептал подобранный на плоту гигант? Просил разыскать радиста. Без сомнения, крейсер потоплен, но почему и он не дал знать о приближении неприятеля? Нельзя же допустить мысль, что германцы сумели перебросить в этот район подводные лодки. Почему молчал радист «Аделаиды»?»—думал капитан.

Под утро бородач сделал попытку прошептать молитву, но замолк на полуслове.

Тревожное предчувствие, не покидало капитана «Вещего Олега» до той минуты, пока не начали попадаться малайские рыбацкие лодчонки с противовесами и прямоугольными парусами — первые признаки приближающегося берега.

Можно было спокойно вздохнуть. В Пенанге предстояло запастись топливом и провиантом, прочистить котлы — корабль должен был обрести новое дыхание, а с ним — новую скорость. По радио «Вещему Олегу» сообщили, что в Пенанг прибыл (должно быть, последний) сухогруз из Одессы. Будут письма. Как там дома, в Севастополе? Сергей Ипполитович перенесся мыслями в особняк на берегу, где прошло полжизни. Многое бы дал, чтоб увидеть жену, так часто приходившую в сладких снах. Раз только посмотреть бы, как там дома, благополучны ли? Сергей Ипполитович постарался отогнать сентиментальные мысли, но они возвращались незвано и упрямо, теребя душу. Вынул трубку, набил ее крепким «самсуном», сладко затянулся.

По многим океанам плавал Дурново, знал их, знал свою верную команду. Отдаленность от родины, дни, полные тревожных ожиданий, еще более подтянули людей. А рядом был помощник — старый и надежный друг Юрий Чиник. Годы плавания или навечно объединяют людей или разъединяют их зло и молчаливо. Однообразие впечатлений, тоска по дому, по жен-щине нагнетают напряжение, случается, даже самые спокойные и выдержанные люди становятся невыносимыми в далеком плавании. Море по-своему выявляет характеры: быстро, резко и точно. Но характеры Чиника и Дурново высветило и сблизило одно событие, происшедшее на земле в стенах морского корпуса с его освященными многими десятилетиями порядками. Здесь преподавали адмиралы, прославившиеся морскими сражениями, дальними путешествиями, географическими открытиями. О прошлом напоминали славные имена, высеченные золотом в Андреевском зале, карты далеких походов, фотографии с императором, дважды посещавшим корпус. Поэтому столь неожиданным оказался рапорт, поданный начальнику корпуса в конце 1905 года: «Об уличении в пропаганде мичмана Юрия Чиника, дворянина». В качестве вещественного доказательства к делу были приложены октябрьский номер «Искры» за 1903 год и переписанная от руки работа В. И. Ленина «Проект программы нашей партии». Приводились слова Чиника, подтвержденные свидетелем: «Старые порядки хороши только для тех, кто не желает ничего видеть дальше своего носа... Царские пули 1905 года летели не в мирную демонстрацию, а в Россию».

Будучи вызванным к адмиралу, Чиник подтвердил свои слова, заметив при этом, что донос свидетельствует о падении нравов и девальвации понятия «офицерская честь». Было выяснено, что Чиник не только сам читал большевистскую литературу, но и предлагал ее товарищам.

Произойди эта история через год-полтора, когда правительство, оправившееся от шока пятого года, обрушило на подозреваемых в большевистской крамоле всю свою мстительную мощь, ничто не спасло бы молодого офицера. И вряд ли бы нашелся в командирских верхах человек, согласившийся взять его на поруки.

Но тогда, в конце 1905 года, за Чиника заступился такой уважаемый человек, как капитан второго ранга Дурново. Он давно приглядывался к Чинику и выделял его за быстрый и смелый ум, преданность морю и еще, в немалой степени, за независимость суждений.

Господин адмирал, говорил на аудиенции Дурново,— мне кажется, что традиции и честь корпуса повелевают нам не предавать огласке историю с мичманом Чиником. Его поступок объясню исключительно желанием пылкой натуры разобраться в причинах, вызвавших столь памятные для всех нас потрясения. Мне приходилось плавать с ним на «Стерегущем»...

Три месяца небольшой срок, чтобы взять на себя смелость...

Три месяца небольшой срок на суше, господин адмирал. И вы хотите сказать...

Я готов взять его с собой в поход. И поручиться за мичмана. Тем самым...

— Сняв с меня ответственность за судьбу рапорта?

— Я принес вам бумагу, в которой постарался изложить мотивы.

— Оставьте, я подумаю.

Чиник ответил Дурново преданностью, честным исполнением долга. Капитан все больше привязывался к нему.