Яма - Борис Акунин

светил мне прямо в глаза.

– А вот и второй. Там есть кто-нибудь еще? – спросил по-французски веселый голос.

Я сощурился. Увидел, что господин стоит с поднятыми руками, а рядом темнеют три фигуры в кепи и накидках. Жандармы!

– Добро пожаловать, господа воры, – сказал тот же голос. – Говорил я вам, ребята: «Подудим в свисток у ворот и пойдем туда, где над стеной торчит дерево. Там они и полезут». Люкá, посвети-ка на меня. Представлюсь честь по чести.

Зажегся еще один фонарь.

Бравый молодец с залихватски подкрученными усами откозырял нам.

– Бригадир Бошан, к вашим услугам.

– Вы из полиции города Сен-Мало? – спросил господин. – Проводите нас к комиссару Ляшамбру, у меня есть…

Но он не успел сказать, что, уезжая из Парижа, на всякий случай запасся рекомендательным письмом к местному полицейскому начальнику от мэтра Бертильона, нашего давнего знакомого.

– Я служу в полиции города Сен-Серван-Сюр-Мер! – оборвал господина невоспитанный жандарм. – И Ляшамбр мне не указ! Его территория на той стороне бухты. Кто вы такие? Назовитесь! Люкá, Бернар, надеть на них наручники!

Двое его подчиненных зазвякали железками, зарычали на нас:

– Смирно стоять! Руки вперед!

– Позвольте я научу этих грубиянов манерам, – попросил я господина по-японски. – Я их немножко побью, без членовредительства, бережно положу на обочину, и мы пойдем своей дорогой.

Он ответил сердито, заикаясь чуть больше обычного:

– К служителям з-закона следует относиться с п-почтительностью. Это раз. Парижский поезд уходит т-только в полдень. До того времени нас успеют объявить в розыск, и мы все равно никуда не уедем. Это д-два.

Оба аргумента, особенно второй, были резонны. Прежде всего искать нас, конечно же, будут на станции – никак иначе из этой дыры до Парижа не доберешься.

– Мсье бригадир, произошло недоразумение, – обратился господин к жандарму. – Я американский частный детектив Эраст Фандорин…

– Ага, а я Шерлок Холмс, – опять перебил молодой наглец. – Руки!

В разговор вступил я, хоть мой французский в ту пору был еще не очень хорош:

– Господин Шерлок Холмс тоже здесь, неподалеку, и может подтвердить, что…

– Хватит нести вздор! – рявкнул бригадир Бошан. – В участок их! Обыщем и допросим.

На нас надели наручники и очень невежливо, за шиворот, поволокли куда-то в темноту.

– Выдержка, Маса, выдержка, – повторял господин. Только поэтому я не сделал то, что очень хотел сделать.

В участке нас обыскали, изъяв всё, что сочли опасным или подозрительным. Мой нунтяку бригадиру подозрительным не показался – подумаешь, две деревяшки с веревочкой – и был сунут обратно в мой карман.

– Это и есть палочки, которыми вы, китайцы, всё едите? Я слышал о них, – сказал Бошан.

При ярком газовом освещении стало видно, что он еще совсем молод, лет двадцати с небольшим. Усы, вероятно, отрастил для солидности. Остальные двое были много старше, на своего начальника они посматривали снисходительно.

– Вряд ли до конца дежурства еще что-нибудь произойдет. Все-таки новогодняя ночь. Мы ляжем, поспим, а, командир? – спросил щекастый Люка. – Этих запрем в камеру, а допросим утром.

Бригадир сосредоточенно рассматривал отобранные у нас вещи. Они были аккуратно разложены на столе: самовзводный «герсталь» (господина), маленький «браунинг» (мой); стилет в щиколоточном чехле (господина), складная бритва (моя); нефритовые четки, золотой «брегет», перламутровая расческа, медальон на цепочке, черепаховое портмоне, серебряное зеркальце, карманная лупа (всё – господина); золотой «хэмпден», баночка с мармеладными шариками, имбирный пряник, который я вчера купил в поезде на случай голода, плитка шоколада «Экстаз», приобретенная с той же целью, фотокарточки шести красивых женщин (это всё – мое).

– Не время спать, – озабоченно сказал Бошан жандарму. – Отправь с нашего аппарата телеграмму-«молния» на парижский адрес господина дэз Эссара. «В ваш дом вторглись воры. Немедленно приезжайте проверить, что пропало. Бригадир жандармов Пьер Бошан». А ты, Бернар, бери бумагу. Будешь вести протокол допроса.

Он спросил наши имена. Спросил меня, как пишется Masahiro Shibata, и записал на французский манер Chibata. На место жительства – «Нью-Йорк» скептически хмыкнул.

Стал выяснять, зачем нам столько оружия и почему у меня такое количество сладостей. Попробовал и мармеладку, и шоколад, и пряник – не наркотик ли. Долго разглядывал красавиц.

– Сообщницы?

– Нет, – ответил я. – Это красавицы, которых я любил в минувшем году и которых с удовольствием вспоминаю.

У меня в ту пору был ритуал. Я носил во внутреннем кармане фотокарточки женщин, которые в течение года дарили меня своей благосклонностью, а первого января с благодарностью сжигал снимки на лавандовой свечке, произнося моление, чтобы новый год оказался не менее щедр на любовь.

– А почему они все такие толстые?

– Потому что они красавицы.

– Ладно. – Жандарм придвинул к себе золотые часы, четки, медальон, портмоне и расческу. – Перейдем к вашей добыче. Это вещи, которыми вы разжились в замке? Неплохой улов.

– Всё это наше! – возмутился я.

– Вы упускаете шанс на чистосердечное признание. Когда приедет хозяин и опознает свою собственность, будет поздно.

Господин снова помянул комиссара Ляшамбра, но это имя почему-то очень сердило молодого жандарма. Препирательство ни к чему не привело. В результате мы были посажены в камеру и просидели в ней до самого вечера.

Где только не доводилось мне проводить первый день года! Однажды, скрываясь от головорезов из шайки Пако-Живодера, логово которых находилось на кладбище, я много часов пролежал в гробу, в обнимку с покойником, и многому у него научился: хладнокровию в любых обстоятельствах, благу неподвижности, неиссякаемому терпению. В другой раз, ведя слежку за сектой оскопителей, я изображал сугроб и спасался от холода только горячей водкой, которую тянул из термоса через резиновую трубочку, потому что шевелиться было нельзя.

Но сидеть в камере захолустного полицейского участка, за хлипкой дверью, которую я запросто вышиб бы ударом ноги, было унизительно и очень скучно. Мне кажется, что и в господине шла внутренняя борьба между раздражением и почтительностью к служителям закона, причем первого становилось всё больше, а последней всё меньше. Господин пытался медитировать в позе дзадзэн, но судя по словам, то и дело срывавшимся с его губ, отрешиться от земной суеты не получалось. Я был даже вынужден сделать ему замечание: традиция, конечно, предписывает первого января поминать покойных родителей и в особенности матушку, но не в такой манере.

Чтобы отвлечь господина от нехороших мыслей, я попробовал занять его разговором о вере в приметы. Правду ли говорят, что как встретишь новый год, так его весь и проведешь? Я также высказал надежду, что двадцатый век начинается не с