Яма - Борис Акунин

дез Эссара, куда делся портрет и откуда берутся такие удивительные подростки?

Эраст Петрович осторожно взял фляжку, отвинтил крышечку. Поморщился.

– Разве тебе не показалось странным его неудержимое желание выпить в такой неподходящий момент? Понюхай-ка.

Запах был отчасти знакомый – еще с российских времен, когда мы охотились на бомбистов. Нитроглицерин и что-то густое, цветочное, вроде розового масла. Господин терпеть не может этот запах.

– Видишь двойную стенку? При ударе к-колба разбивается, внутренний реагент смешивается с внешним, и происходит взрыв. В этом замкнутом помещении нас размазало бы по стенам.

– Он хотел взорвать себя вместе с нами? Но это поступок не бандита, а самурая! – восхитился я.

Эраст Петрович не выглядел восхищенным. Скорее озадаченным и, пожалуй, встревоженным.

– Хвост слона в ночи, – прошептал он.

– Что?

– Знаешь притчу про то, как человек в темноте нащупывает нечто узкое, не слишком большое и не догадывается, что взял за хвост с-слона? У меня такое же ощущение. Пока не явилась полиция, которую наверняка уже вызвал портье, давай попробуем понять, как нам действовать дальше. Расследование только начинается. Хватит тереть лоб! Ничего с ним не будет, он у тебя чугунный. Живей, живей!

Я перестал трогать набухающую шишку, и мы взялись за работу. Надо было посмотреть, не потянется ли от какой-нибудь из вещей мертвеца ниточка – не получится ли от хвоста слона добраться до его задницы.

Мы быстро рассортировали все предметы на перспективные и бесперспективные.

В первой группе оказались:

•  Шар на цепочке, которым был убит дез Эссар.

•  Миниатюрный пистолетик.

•  Фальшивая расческа.

•  Фляжка с гремучей смесью.

А еще я нашел в кармане бархатной куртки бумажку, на которой кривым почерком была написана какая-то белиберда: «MIRRORBOW 8 ROODELAPAY».

Эмалевую птичку мы перспективной не сочли. Как выяснилось много позднее, это была ошибка. (Зачеркнул, потому что в детективном моногатари так писать неправильно.)

Дальнейшие наши изыскания прервала полиция.

Но рассказывать про то, как нас опять арестовали и как мы познакомились с еще одним полицейским начальником, комиссаром Ляшамбром, я не буду, потому что это скучно.

Перейду сразу к событиям следующего дня.

Просто Эмма

Третьего января, с третьей попытки, мы наконец сели в парижский поезд. Этому предшествовали примечательные события, которые я могу восстановить в точности, потому что сразу всё записал в дневник – мне хотелось запечатлеть для будущих читателей особенности дедуктивного метода Эраста Фандорина. Эта техника сочетает Рацио и Сатори – западное упование на логику с восточной мобилизацией вдохновения.

Когда мы наконец отделались от полиции и остались вдвоем, господин задал мне вопрос:

– Что самое удивительное во всей этой истории? Есть одна вещь, которая не дает мне п-покоя.

– Тут всё удивительное и всё не дает покоя, – ответил я. – Причины преступления, его обстоятельства, личность преступника. Загадка на загадке.

– Я имею в виду не то, чего мы не можем объяснить по недостатку сведений. Я имею в виду то, что нам известно, и всё же не поддается объяснению.

Я подумал-подумал, но ничего не придумал. Терпеливо подождав, господин сказал:

– Феноменальный юноша был чрезвычайно шустр, но худосочен и при такой тонкокостности вряд ли физически силен.

– И что?

– Как же это он, убив дез Эссара наверху, в спальне, потом принес мертвеца вниз? Не проволок по лестнице, а именно принес – иначе на теле остались бы следы ударов о ступеньки.

Я горд тем, что сделал логический вывод, не дожидаясь дальнейших подсказок.

– Ему кто-то помогал! Джон Джонс был не один!

– Да. Там был второй. Который и забрал к-картину, после чего сообщники расстались. Вопрос номер один…

– Не прибыли ли они из Англии вместе? – перебил я. Мне очень хотелось показать, что я только в начале думаю медленно, зато потом разгоняюсь, как «леклэр». (Это у меня так написано в дневнике. Двухцилиндровый «L’Éclair», на котором мы участвовали в автопробеге Париж-Бордо, делал 35 километров в час, что тогда казалось мне фантастической скоростью.)

– И вопрос номер два…

– Не увез ли сообщник картину в Париж на вчерашнем поезде!

– Что нам, стало быть, необходимо установить?

Тут мне пришлось немножко сбросить скорость, но ненадолго.

– Как выглядит сообщник!

И мы снова отправились на причал. Бригадира Бошана с нами, увы, уже не было, но, зная, что мы связаны с полицией, кассир отвел нас к таможеннику, встречавшему саутгемптонский пакетбот, прибывший вечером 1 января.

Портовый чиновник хорошо запомнил золотоволосого подростка в синей бархатной куртке, потому что пассажиры первого класса вызывают у таможни больше интереса, чем скромные путешественники второго и третьего.

И да, наше предположение подтвердилось! Юный англичанин прибыл не один!

– Гарсон был с родителем. Солидный такой господин, в цилиндре, с тростью, всё смотрел на часы – демонстрировал, что торопится. Я разозлился, нарочно их долго досматривал.

– И что у них было в багаже? – быстро спросил я.

– Ничего, что можно было бы обложить пошлиной.

– А имя вы не помните? – спросил господин. – Может быть, Джонсы?

– Нет, что-то более сложное.

Таможенник почесал щеку, покряхтел – но нет, не вспомнил.

Не очень получилось и с приметами «родителя» – только что лицо у него бритое, а тросточка бамбуковая. Даже про рост и комплекцию мы ничего не выяснили. Служителя фискального ведомства багаж интересовал больше, чем его владельцы.

Но на железнодорожной станции, куда мы наведались сразу после пристани, нам повезло больше. Наблюдательный папаша Плюрьен сразу вспомнил, что вчера в полдень на парижский поезд в вагон первого класса сел солидный мсье в цилиндре, с бамбуковой тростью и – бандзай! – с длинным свертком под мышкой.

– Вы же давеча спрашивали только про синее бархатное пальто, а этот был в сером макинтоше, – развел руками жандарм. – Как молодого Бошана-то жалко, а? Хороший был парень. Человек, которым вы интересуетесь, он что – причастен к убийству?

– Сообщник, – объяснил я и попросил описать пассажира во всех деталях.

Зрительная память у Плюрьена была отличная. Он сказал, что рост субъекта около метра семидесяти пяти, телосложение плотное, рот щелью – почти безгубый, глаза с прищуром, как у президента Лубэ. Даже припомнил перламутровые кнопочки на штиблетах.

Только что проку? Человек, увезший картину, уже в Париже, и, по русской поговорке, найти его теперь так же невозможно, как вернуть выдутый при свисте воздух.

– Эта рыба сорвалась с крючка и ушла в пучину океана. Когда ничего не можешь поделать, пожми плечами и иди дальше своей дорогой, – философски сказал я господину.