Остановить песочные часы - Александр Тарнорудер

По утрам детьми занимается Меир, ну а после работы они уже на мне. Улица перед детским садом, как всегда, забита машинами, оставленными прямо посреди дороги, перекрывающими не только подъезды к садику, но и проезд вообще. Поскольку моя натура на такое не способна, то паркуюсь поодаль и стараюсь не обращать внимание на идиоток, подвергающих опасности собственных детей. Когда что-нибудь случается, они же шумно апеллируют к общественности, обвиняя во всех тяжких весь мир, но только не себя. Дорога от калитки до машины уходит на то, чтобы убедить Мааян сесть в детское кресло, из которого крупная, вся в Меира, Дана в этом году уже выросла. Она, как взрослая, заполняет заднее сиденье безо всякого кресла, а Мааян отчаянно завидует старшей сестре, воспринимает детское автомобильное кресло, как покушение на собственную свободу, и противится до последнего.

Теперь звонок на продленку, чтобы через пару-тройку минут Дана ждала внизу у подъезда. Опаздываю слегка из-за пробок и светофоров, а еще, как выражается Меир, подводят начальные и граничные условия: дураки и дороги. Дана с рюкзачком в руках, уставившись в тротуар, покорно ждет перед дверью. Волосы забраны цветастой банданой. Поднимает на меня полный тоски взгляд, и я прекрасно знаю, чем он вызван: сегодня в самой прогрессивной в округе и развивающей детское творчество группе продленного дня проходил урок кулинарии, который Дана ненавидит. Молча открывает правую заднюю дверь и забирается на сиденье. Я жду, пока она соизволит пристегнуть ремень. Пристегивает, наконец, даже без напоминания.

Дома нас встречают две кошки: Белка и Клякса. Мой математик-муж, любитель логических парадоксов и прочей схоластики, назвал абсолютно белую кошку Кляксой, а совершенно черную — Белкой. Забавный такой портрет в интерьере представляет собой наша семья: на зеленой лужайке сидит, скрестив ноги, здоровенный блондин под метр девяносто и держит на каждом колене по девице, на одном — пухленьную черноволосую Дану, а на другом — тоненькую блондинку Мааян. Рядом с ним пристроилась на одеяле хрупкая брюнетка-жена в окружении черной и белой кошек средней упитанности и мордатости. Нас можно ставить на шахматную доску и использовать в качестве фигур: белый король и черная королева, черная ладья и белая пешечка, два резвых разноцветных коня.

Клякса с Белкой — мое спасение; заскучавшие звери, задрав черный и белый хвосты, наперегонки бегут навстречу, и все дневные беды и обиды враз замурлыкиваются. Девицы обнимают, тискают и кормят кошек, а я кормлю полдником девиц и попутно интересуюсь, собирается ли мой благоверный покинуть сегодня свой старт-ап в приличествующее семейному человеку время. Говорит, что собирается, но, как всегда, бурчит что-то про принцип неопределенности.

Из всех новостных передач я смотрю шестичасовую на втором канале. Стараюсь не пропускать ее с того дня, как после очередных выборов ведущий ее Одед пригласил известного политического фрондера Томи, только что подписавшего соглашение со своими заклятыми друзьями.

— Ну что, еще несколько миллионов, и купили тебя, господин Лапид? — со змеиной улыбкой спросил Одед.

— Бабку твою купили!! — заорал разъяренный Томи в прямом эфире.

Не припомню, когда я в последний раз так смеялась. Купил, купил меня Одед. С тех пор смотрю его передачи, которые гораздо живее всех остальных, выходящих в эфир в прайм-тайм. А может, это еще потому, что Одед своими внешностью и ехидством чем-то отдаленно напоминает мне Меира. Достаю из морозилки равиоли, чтобы слегка оттаяли, мою овощи для салата и включаю телевизор. Слушаю вполуха новости, прогноз погоды (жарко — жарче — совсем жарко), вырубаю звук, пока идет реклама. Увлекшись салатом, я пропускаю продолжение, а когда поднимаю глаза от доски, то вижу на экране Илану и Дану.

— … спасибо, ничего, — отвечает Дана на вопрос Одеда.

— Дана, как давно ты находишься в больнице?

— Четыре месяца.

— И все это время ты не была дома?

— Была… только сюда опять надо.

— Дана, скажи, а тебя навещают твои друзья?

— Навещают.

— А они знают о твоей болезни?

— Знают.

— Они поддерживают тебя?

— Да…

— Я знаю, что ты ходила в детский сад, но сейчас ты не можешь туда ходить?

— Нет.

— Ты веришь, что лечение окончится, и ты снова пойдешь в садик?

— Да.

— Дана, мы все тебе желаем выздоровления и надеемся, что ты сможешь вернуться домой.

— Спасибо.

Картинка меняется, исчезает больничная палата, и на экране вновь появляется студия.

— Здравствуйте, Илана!

— Здравствуйте, Одед.

— Я так понимаю, что четыре месяца химиотерапии ни к чему не привели, и состояние Даны ухудшается.

— К сожалению…

— Проблема в лекарствах, которые Дана не может получить?

— Да нет, врачи использовали все возможные средства.

— Но надежда все-таки остается?

— Остается пересадка костного мозга, но…

— Так в чем же дело?

— Нет подходящего донора.

— А за рубежом? Или все упирается в деньги?

— Не в том дело, у нас есть подходящая страховка. Просто пришел ответ из Голландии, из международного центра, что в базе данных не нашлось подходящего донора. Состояние Даны ухудшается, а шансы, что за короткий срок появится новый донор, крайне малы.

— Вы хотите обратиться к нашим телезрителям?

— Да! Я прошу всех, кто может… сдать кровь на совместимость… (на экране появляется номер контактного телефона) всего лишь сдать кровь…

Снова идут кадры из больничной палаты.

— … единственное, что может спасти Дану — это пересадка костного мозга!

— Илана! Мы от всего сердца желаем Дане выздоровления и надеемся, что наши зрители откликнутся на призыв о помощи.

— Спасибо, Одед.

— А сейчас перенесемся в недалекое прошлое, ровно год назад мы рассказывали…

— Мама, а что такое «костный мозг»?

Моя Дана спрашивает. Не из телевизора — из комнаты. Стоит посередине салона, обнимает тетрадку, ручка во рту, естественно.

— Костный мозг — это такое вещество, которое находится в костях.

— А им думают?

— Нет, им не думают, — с трудом удерживаюсь от смеха сквозь навернувшиеся слезы.

— А что им делают?

— Ничего им не делают, костный мозг вырабатывает клетки крови.

— А я, когда сдавала анализ, не видела в крови никаких клеток.

— Они очень маленькие, так просто не увидишь.

— А как?

— Микроскоп нужен.

— А что это такое?

— Прибор такой, как очки, только в него можно увидеть совсем маленькие предметы.

— Меньше точки?

У-упс! Кажется, я недооцениваю присутствие в доме мужа-математика. Ничего себе вопросик для первоклассницы, или это так, случайность?

— Про точку тебе папа объяснит, а сейчас принеси-ка сюда фотоаппарат.

Мою руки и включаю камеру.

— Видишь, вот эта штука, которая выезжает, называется объектив. Ты можешь менять его положение, и тогда все предметы становятся ближе и крупнее. А микроскоп, это как фотоаппарат, только увеличивает он гораздо сильнее.

— Мама, а эта девочка умрет?

— Надеюсь, что врачи ее вылечат.

Наша скользкая во всех отношениях беседа прерывается громким мяуканьем Белки с Кляксой и оглушительным лаем соседской собаки, с которой кошки опять что-то не поделили. Дана, к моему облегчению, тотчас же отправляется выяснять, в чем дело. Возвращаюсь к салату, поглядывая на двор за разборками.

Звонит муж и жалобным тоном говорит, что придет, вот только не знает когда.

Спросите, обижаюсь ли я на него? Я отвечу, что нет. С легким сердцем отвечу. Потому что сама стою всего на ступеньку ниже той должности, на которой «нет» сказать уже нельзя. Мой начальник, например, не может позволить себе такой роскоши, а я могу. Потому что еще себе принадлежу, могу взять отпуск и посидеть с детьми, могу отключить телефон на выходные и не отвечать на мейлы, могу поболеть в свое удовольствие, родить еще раз могу, если захочу. Поднимись я на перекладинку выше, и любой ответ, кроме бодрого «yes sir!», будет неверным. Я с некоторым холодком на коже ощущаю, что неотвратимо приближается тот момент, когда мне придется окончательно выбирать между семьей и работой: налево пойдешь — семью потеряешь, направо пойдешь — карьере конец. Про себя я тихонько думаю, что хватит нам в коллективе одного добра-молодца Меира. Ставка больше, чем жизнь, повседневная и семейная, конечно. Он у нас, как ведущий работник и мозг перспективной старт-ап компании, имеет в своем активе четыре процента акций. «Из каждых ста миллионов четыре — мои», — это он так шутит, когда дочери заявляют, что не помнят, как выглядит папа. Пришлось подрядить Меира отвозить их по утрам, чтобы совсем отца не забыли. Пусть хоть про точки спросонья объясняет.

Раньше я работала в небольшой частной и, можно сказать, домашней компании, где сотрудники были как бы членами одной семьи. Даже старенькая мама хозяина работала полдня на упаковке, правда, возил ее личный шофер. Такое место работы казалось мне идеальным до одного странного случая. Тем, кто сидит сверхурочные, полагается вечером бесплатный сэндвич — булка с тунцом, ветчиной или сыром, украшенная листиком салата. Так вот, вызывает меня мой начальник одним прекрасным вечером (доброго вам времени суток) и просит принести ему отчет от нашего финансово-кадрового отдела: в какое время наши постоянные булкополучатели домой уходят. Выдала распечатку, конечно, хозяин — барин, но и отметила про себя: не пора ли тебе, Дали, кончать этот голубой период в розовых очках.