Странный генерал - Олег Коряков

Петр пошел по горной части. Каждые полсуток проводил он под землей, в шахте, с киркой и лопатой. Когда умерла мать, он хотел уйти с завода; из родных никого не оставалось, только где-то в Усолье, тоже под землей, на соляных разработках, тянул свою лямку двоюродный дядя. Но уйти нетрудно, да где свою новую долю найдешь и какая она будет? «Уходить, так вместе, – сказал Дмитрий, – только никуда я не пойду».

Дмитрий трудился на промывке золота. Он застал еще толчею: огромный тяжеленный пест поднимали с помощью водяного колеса и затем бросали на куски породы, сгруженные в большое чугунное корыто. Вверх – вниз, вверх – вниз… порода крошилась в песок, песок шел на промывку. Потом установили паровую машину, пест заменили чугунными жерновами. Названием им было «бегуны». Так и к фабрике прилипло – бегунная.

Здесь все грохотало и скрежетало. В сырой полутьме потные, грязные мужики ворочали каменья и песок. Жидкая кварцевая каша ползла от бегунов по громадному вашгерду – широкому, с низкими перегородочками желобу. Чтобы дело шло побыстрее, к желобу приставляли шоркальщиков – перелопачивать, передвигать песок, отбрасывать камни. Таким вот шоркальщиком и стоял Дмитрий. Его тянуло к машинам, к хитростям механического дела, однако начальству нужна была не смекалка его, а бычья сила.

Шли годы. Парням исполнилось по двадцать два. Все было по-прежнему, но вот этой весной Дмитрий завел речь о том, чтобы перейти на старательскую работу – самим золото мыть.

– Надоело, Петро, мытарить за гроши. Авось пофартит?

Петр нахмурился:

– Будто фарту цену не знаешь?

Но дума попытать счастья не бросала Дмитрия. По воскресным дням он один уходил подальше в лес, бил шурфы, лазал по старым отвалам – искал тропку к золоту. И сыскал… Теперь надо было для верности показать место Петру, посоветоваться. Для того и повел сегодня друга.

Шли долго. Перевалили весь развороченный, покрытый выработками увал. В стороне остались потемневшие от времени копры, кирпичные трубы, сараи, беспорядочно разбросанные штабеля леса, высокие кучи пустой породы и ржавого кварца.

То были шахты.

В плотную черную глубь падают и расползаются подземные ходы, выдолбленные кирками таких, как Петр Ковалев. Десятки верст петляет под землей мрачный шахтный лабиринт. Там, в глубине, миллиарднопудовую толщу изверженных пород и сланцев прорезают березитовые дайки – тонкие полоски минерала, похожего на гранит. В дайках змеятся золотоносные жилы кварца. К ним и пробиваются люди – сквозь камень, воду, мрак и холод.

Однако здесь, над землей, сияло майское небо, и вовсе не хотелось думать о мрачной утробе шахт. Чуть шелестя игольчатой одеждой, в смолистом мареве легонько покачивались сосны. Березы кутались в зеленую дымку полураспустившейся листвы. Деловито и звонко щебетали пичуги, где-то в чаще раскуковалась взахлеб лесная вещунья.

– Слышь, как частит, – усмехнулся Дмитрий. – Который человек натощак ее услышит, долго жить будет.

– Так-то бы все бедняки до ста лет жили, – буркнул Петр. – Скоро, что ль, дойдем?

– Скоро уже. – Дмитрий взмахнул узелком. – Я картофи да луку прихватил, на месте подхарчимся. Вон за тем угором ложок будет – наш.

Вдруг он насторожился, тревожно глянул на друга. Из ложка вился дым костра. Кто же хозяйничает там? Дмитрий прибавил шагу.

Прыткий да хваткий всегда, опередит. Улыбнулся Дмитрию ложок – там уже старались другие. У вертлявого мелкоструйного ручья были выдолблены две ямины. Из одной, поглубже, мужик с молодухой выхаживали скрипучим воротом деревянную бадью с песком. Возле легкого, наскоро сколоченного вашгерда орудовали еще двое, старик и женщина, – промывали породу.

– Вот язви те!.. Ну, каторга, я вам сейчас все пораскидаю! – Дмитрий разгневался не на шутку.

– Погодь, – ухватил его Петр. – Чего шумишь? У тебя какие такие особые права?

– Дак мое же это место!

– А на нем написано?

Дмитрий растерянно взглянул на друга, но слушать дальше не стал – так и гнев схлынет, – скорым, напористым шагом ринулся в ложок. Однако Петр тут же догнал его и снова урезонил:

– Не наскакивай ты на людей, Митьша. «Пораскидаю»! Это, должно, Евсеич. Его семейство. У них, верняк, бумага есть. Не хитники. Наш старатель, березовский.

Ах, этот черт Петро! Знает: отходчив Дмитрий. Скажи ему несколько добрых слов – и оттает. Уже смиряясь, Дмитрий пробормотал:

– Дак обидно же!

– Обидно, когда твое, заработанное берут, а тут люди сами робят, не жир сгоняют.

– Ну идем, хоть квасу у них испить. А? Хорошо бы квасу-то…

Уже подойдя к старательскому стану, они заметили еще одного человека. Припрыгивая на деревянной ноге, у костра суетился над котлом с варевом Ефим Солодянкин, отставной солдат и бродяга.

Обосновалась здесь действительно семья Евсеича, известного на заводе под прозвищем Туман. Хитроват и скрытен был старик. Не поймешь: то ли водится у него золотишко, то ли гол как сокол. Умел прикинуться и чуть ли не нищим, и чуть ли не богачом. Пойди докопайся, что у него за душой. Однако в заводе жить – не в лесу. На людях. А люди неопределенности не любят. Решили они на свой лад: не нищ Евсеич и не богат. Просто хитер, «туман пущает», а живет, как все живут…

Завидя подходивших, Евсеич молвил что-то своим, а сам направился к костерку.

– Бог в помощь! – приветствовал его Дмитрий и все же не удержался, наскочил: – Мой ведь песок, Евсеич, моете.

– Может, был твой, теперь наш будет, – неласково покосился на него старик.

– Правду говорю. Давно я это место заприметил.

– Ты заприметил, я прибрал.

– Бумагу-то оформили? – прищурился Петр.

– А ноне без бумаги разве можно?

Дмитрий усмехнулся увертливости старика, махнул рукой:

– Владайте!

Попросив разрешения воспользоваться костром, они взялись за узелок, животы подводило.

– Пристраивайтесь, ухи хлебнете с нами. Про картофь слышали, поди, староверы наши говорят: «Картоха проклята, чай двою проклят, табак да кофе трою». А ушица – еда благословенная.

– Хэ! – откликнулся Солодянкин, как раз набивавший трубку табаком. – Много твои староверы смыслят! Картошка хлебу присошка. А что кофия касается, скажу я вам, наипервейший напиток. Вот Ахметка его у нас готовил на Капказе. Выпил чашку – богатырь, выпил три – прям-таки царем себя ощущаешь.

– Оно по тебе видно. – Евсеич даже хохотнул.

Подошли его сыновья с женами.

Старший, только что выбравшийся из дудки, был весь мокрый.

– Вода долит – спасу нет, – сказал он. – Придется, батя, чуть поодаль бить.

– Вода не огнь, терпеть можно. – Старик со злостью прихлопнул на шее комара. – Готово у тебя, что ли, Иваныч?

– У меня ать-два – и произведено. Хлебово, скажу вам, чисто генеральское. Видите, – Солодянкин повернулся к Петру и Дмитрию, – фуражиром меня к себе приспособил приятель-то. Он, брат, знает, куда кого приспособить. Ну, и я свое дело знаю, солдат не промах. – Крутнув сивый ус, Солодянкин подмигнул и, запустив руку под обомшелый камень, вытащил штоф водки.

– Заметно, что не промах, – насупился Евсеич: бутылка была уже почата.

– Нога же, – сморщился солдат. – Нету ее, почитай, уже пятнадцать годов, под Карсом-крепостью в семьдесят седьмом оставил, а болит, стерва, и болит.

– Ну… – Евсеич двуперстием перекрестил нос и отхлебнул из кружки.

Ели истово и, не передохнув, опять ушли к дудке и вашгерду. У костра остались лишь старый солдат да два друга.

– Видать, подходящее золотишко-то, – задумчиво сказал Петр.

– Видать, – согласился Дмитрий. – И в воскресенье, в божий день, робят, и вода им «не огнь». Богатимое место. Как считаешь, дядя Ефим?

Солодянкин поскреб затылок, потянулся.

– Кто его знает. Туман он и есть туман. Он и сынам-то всего не кажет… А золотишко, я полагаю, такое: доль[4] десять на пуд.

– Ух, язви те!.. – Дмитрий поцокал. – Что ни десять пудов – золотник? Подходяще.

– А иначе бы он разве водочку разрешил?.. Только, скажу я вам, ребята, это тоже не золото. Вот есть такая страна – Африка. До нее я, правда, не доходил, врать не стану. Люди сказывали. За турецким морем она. И есть в ней город Египет. Вот там – просто ужас сколько золота. Ходят по нему, ногами ходят, а достать не умеют, толку нет. Известно – турки.

– Ну-у? – У Дмитрия округлился рот.

– В Африке, дядя Ефим, не турки – африканцы живут, негры, – сказал Петр.

– Яйца курицу не учат! – Солодянкин сердито полыхал трубкой. – Знаю, что африканцы. Арапы – прозвание. Ну, они, значит, навроде турков, одной веры. Алла бусмилла – слыхал? Магометаны. Ну, только не в них дело. Ты до сути дойди. Золото, говорю, неимоверное. Небывалое золото. Была бы нога у меня, дак я… Эх, что толковать! Вон вы бугаи какие, ноги бы в руки – да айда. И себе наковыряли бы – больше не хочу, и людей бы темных научили. Они прям-таки, говорю, по золоту ходят, а сами проживают в бедности.