Удивительный монгол - Джеймс Олдридж

Я знал, что Бэт все равно не уйдет далеко, а я хотел остаться и последить за дикими лошадьми, я все же надеялся, что они не убегут. Наверное, они поджидали жеребенка, но тот, поднявшись, наконец, на слабенькие ножки, снова опустился на землю.

Я лежал тихо-тихо. Лошади начали толкать жеребенка копытами и мордами, нервно оглядываясь. Потом одна из них издала негромкий звук (у нас это называется «шепот травы»), и я увидел, что к ним несется галопом молодой сердитый жеребец. Он остановился около кобылиц и стал смотреть в мою сторону. Потом он начал бить копытами, как бы говоря, что знает, где я. Даже находясь на таком расстоянии, он по-настоящему угрожал мне. А между тем кобылицам удалось заставить жеребенка подняться, и все вместе они медленно удалились.

Вот так я впервые увидел молодого дикого жеребца. Это и есть Tax.

Сначала я никому не хотел рассказывать о диких лошадях, даже отцу, сестренке Мизе или брату Инжу.

Трудно объяснить, почему я не хотел, чтобы хоть один человек знал об этом. Я боялся, что если скажу кому, даже сестренке, то посмотреть на диких лошадей приедут на самолетах и вертолетах ученые со всего мира, и это лошадей только напугает. Они убегут в ближайшую пустыню, где мы их не найдем никогда, и просто умрут там с голоду, как уже было много лет назад, когда эти лошади предпочли уйти в пустыню и погибнуть, только бы их не поймали.

Итак, я никому ничего не сказал. Возможно, в Англии думают о лошадях по-другому. А здесь, где живу я, люди зависят от лошадей. Мы кормим и растим их, пьем их молоко и делаем сыр, используем шкуры и едим мясо. Многие наши дома (мы их называем юртами, и они напоминают круглые палатки) покрыты лошадиными шкурами. Мы жили так на протяжении многих столетий, но теперь нас объединяют колхозы, у нас есть школы, и наша жизнь стала культурнее и счастливее. Но никто на свете не связан с лошадьми так, как мы. Так говорит моя тетя Серогли.

Ты, наверное, поймешь теперь, что хотя мы когда-то охотились и убивали диких лошадей, делали это только по необходимости. Что же касается наших табунов, то кочуем мы с ними круглый год по пастбищам, которые простираются на многие сотни километров. Для нас лошадь совсем не что-то такое, на чем мы катаемся ради собственного удовольствия или работаем, подобно американским ковбоям. Лошади для нас — часть жизни. Поэтому я знал, что должен последить за дикими лошадьми и убедиться, что с ними не случится ничего плохого.

На следующий день я снова вернулся в горы, оставил Бэта в небольшой лощине, а сам вскарабкался наверх и заглянул в знакомое ущелье. «Повезло», — прошептал я себе.

Дикий табун вернулся, и теперь я увидел примерно двадцать пять лошадей.

Одни стояли между камней, другие лежали в траве. В табуне было четыре жеребенка. Таких смешных жеребят, я уверен, еще никто не видел. Своими большими головами и толстыми неуклюжими ногами они напоминали лошадей, которых изображают клоуны в цирке, когда один человек впереди, а другой сзади, и получаются смешные ноги и большая неуклюжая голова.

Я начал искать молодого жеребца, но его среди лошадей не было. Тогда я осторожно посмотрел по сторонам и увидел его на противоположном склоне. Он потряхивал головой и размахивал хвостом, и поэтому я узнал его. Он был самый смелый и самый злой из всех молодых жеребцов в табуне, это было ясно сразу. Но он еще не стал хозяином табуна. Он был еще слишком молод для этого.

Мой дедушка рассказывал мне всякие истории о том, как молодые жеребцы сражаются и даже убивают друг друга, чтобы стать вожаком табуна. Самые жестокие схватки у них происходят из-за кобылиц. Но когда жеребец становится хозяином табуна, он должен смотреть за ним, храбро его защищать, следить, чтобы все держались вместе, и заставлять бежать от опасности. Но прежде всего ему надо сражаться и защищать свой табун. Я был уверен, что однажды этот дикий жеребец станет вожаком табуна, потому что он умен и храбр. Он единственный догадался, что я находился на другом склоне ущелья, и помчался вниз, пытаясь поднять других лошадей, подталкивая и подгоняя их, чтобы они убежали.

Но они не обращали на него внимания, а один из старых жеребцов даже обернулся и больно лягнул его своими задними копытами. Жеребцы всегда так поступают, когда дерутся или хотят наказать кого-нибудь.

Tax (я теперь буду его так называть) лягнул жеребца в ответ, но тот увернулся и укусил Таха за холку. Одна из кобыл с жеребенком тоже лягнула Таха, и поэтому я понял, что он еще не был вожаком и не завоевал уважения.

Но Tax был совершенно прав, когда хотел заставить табун убежать, он думал, что я могу быть для них опасен. Дикие лошади не стояли спокойно и вели себя совсем не так, как наши лошади, покусывали друг друга за гриву и круп, терлись друг о друга и брыкались. Мне так смешно было на них смотреть, что иногда я хватался за живот от смеха и катался по траве, чтобы громко не расхохотаться.

Той весной я следил за дикими лошадьми каждый день. Иногда они оставались в длинном ущелье, а иногда я уходил за ними дальше в горы, где они весь день лежали, скрываясь в траве. Видимо, паслись они преимущественно ночью, и, наверное, поэтому их так долго никто не видел.

Я заметил, что Tax не ложился. Он все сторожил, обходя табун и принюхиваясь к ветру. Однажды он собрал четырех кобылиц и погнал их глубже в тень от холмов. Но опять один из старых жеребцов сильно укусил его, на этот раз в спину, давая понять тем самым, чтобы Tax не лез не в свое дело.

В другой раз Tax снова учуял меня, хотя я был очень далеко, и снова пытался заставить табун убежать. Тут уж за него принялись сразу четыре жеребца. Минут пять продолжалась эта комедия, хотя и жестокая, потому что они все повернулись к Таху задом и начали его лягать, а он лягался в ответ, и все это было, как в цирке. Я думаю, они ждали, что Tax убежит, но, хотя лягали его безжалостно (они старались ударить по брюху, так бывает, когда лошади хотят убить друг друга), он не сдавался и увертывался от ударов как мог.

— Не поддавайся, — просил я его шепотом. — Ты совершенно прав! Я здесь, и вам надо спасаться бегством!

Tax всегда был в меньшинстве, но это не останавливало его, и он упрямо старался увести лошадей от опасности.

Таким я и оставил его в горах и вернулся в школу. Я все еще не говорил никому про дикий табун, да и не собирался этого делать. Мне было очень жаль расставаться с Тахом и с табуном, я очень хотел посмотреть, не станет ли он вожаком. Или, вернее, как он станет вожаком.

Но школа важнее, чем пастбище, говорит мой отец. Последний раз я видел Таха, когда он дрался с одним из старых жеребцов, но не с вожаком. Они лягались и кусались, и мне было слышно, как они сталкивались и вскрикивали, хотя я был от них метрах в двухстах. Он выиграл эту схватку, потому что старый жеребец в конце концов убежал, после того как Tax стал бить его передними ногами, что вообще-то необычно. Но эта победа была, конечно, не окончательной, таких схваток будет еще много, и, может быть, более жестоких.

Моя тетя Серогли говорит, что уже устала писать, и поэтому я продолжу письмо после того, как она послушает по радио нашу монгольскую певицу Нороб Банзад, которая пользуется у нас большой популярностью. Может быть, ты слышала про нее, как я про Тома Джонса или битлов?

Вообще-то я уверен, что Tax не только знал, что я находился около табуна, но ко времени моего отъезда уже относился к моему тайному присутствию совсем не враждебно. Поэтому-то я и испытываю к нему такую привязанность. Он был единственный во всем табуне умный конь, который заметил мое присутствие, и в конце той весны он привычно косился в моем направлении, скаля зубы и приветствуя меня «шепотом травы». А может, это было предупреждение, чтобы я держался подальше? Не знаю.

До свидания.

Твой новый друг

Барьют Минга.

2

Здравствуй, Китти Джемисон!

Я продолжу свой рассказ о том, как ловили Таха, который сейчас уже, наверное, с вами. Я уверен, что он тоскует о своей дикой жизни в наших горах и, должно быть, грустит из-за того, что его увезли так далеко от дома.

Я остановился на том, что должен был вернуться в школу, и ты, конечно, представляешь, что я все время думал о Тахе и беспокоился за него: и за дикий табун, о котором еще никто не знал. Я был уверен, что храню самый большой секрет в мире. Учительница говорила, что я хожу какой-то рассеянный, и была права — я все время думал только о лошадях в горах. Потом меня наказали за то, что я не выучил урок по истории, и моя тетя заставила меня извиниться перед учительницей за мою леность и сказала, что это несправедливо по отношению к учительнице, если я не интересуюсь предметом, который она преподает. Как я могу стать культурным человеком, если не буду знать историю!

Казалось, прошли годы, прежде чем настало лето. Когда я прилетел домой на вертолете, который привез в наш колхоз агрономов, отец сказал мне, чтобы я больше не гонял табун в горы, потому что лошади могут отбиться и потеряться или попасть в скрытые травой ловушки, которых много на склонах.