Дума о Севастополе (сборник) - Эдуард Асадов

Спят под сенью небес, навсегда немые,

Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!

В Севастополе мертвые и живые,

Словно скалы, в едином стоят строю!

А пока тихо звезды в залив глядят,

Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!

В лунных бликах цикады, снуя, трещат,

Словно гномы, порхая на самолетиках…

Вот маяк вперил вдаль свой циклопий взгляд…

А в рассвете, покачивая бортами,

Корабли, словно чудища, важно спят,

Тихо-тихо стальными стуча сердцами…

Тополя возле Графской равняют строй,

Тишина растекается по бульварам.

Лишь цветок из огня над Сапун-горой

Гордо тянется в небо, пылая жаром.

Патрули, не спеша, по Морской протопали,

Тают сны, на заре покидая люд…

А над клубом матросским куранты бьют

Под звучание гимна о Севастополе.

А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,

Волны, словно ребята, с веселым звоном,

С шумом выбежав на берег под балконом,

Через миг, удирая, бегут назад.

Да, тут слиты бесстрашие с красотой,

Озорной фестиваль с боевой тревогой.

Так какой это город? Какой, какой?

Южно-ласковый или сурово-строгий?

Севастополь! В рассветном сияньи ночи

Что ответил бы я на вопрос такой?

Я люблю его яростно, всей душой,

Значит, быть беспристрастным мне трудно очень.

Но, однако, сквозь мрак, что рассветом вспорот,

Говорю я под яростный птичий звон:

Для друзей, для сердец бескорыстных он

Самый добрый и мирный на свете город!

Но попробуй оскаль свои зубы враг —

И забьются под ветром знамена славы!

И опять будет все непременно так:

Это снова и гнев, и стальной кулак,

Это снова твердыня родной державы!

Спасибо

За битвы, за песни, за все дерзания

О, мой Севастополь, ты мне, как сыну,

Присвоил сегодня высокое звание

Почетного гражданина.

Мы спаяны прочно, и я говорю:

Той дружбе навеки уже не стереться.

А что я в ответ тебе подарю?

Любви моей трепетную зарю

И всю благодарность сердца!

Пусть годы летят, но в морском прибое,

В горячих и светлых сердцах друзей,

В торжественном мужестве кораблей,

В листве, что шумит над Сапун-горою,

И в грохоте музыки трудовой,

И в звоне фанфар боевых парадов

Всегда будет жить, Севастополь мой,

Твой друг и поэт Эдуард Асадов!

России

Ты так всегда доверчива, Россия,

Что, право, просто оторопь берет.

Еще с времен Тимура и Батыя

Тебя, хитря, терзали силы злые

И грубо унижали твой народ.

Великая трагедия твоя

Вторично в мире сыщется едва ли:

Ты помнишь, как удельные князья,

В звериной злобе отчие края

Врагам без сожаленья предавали?!

Народ мой добрый! Сколько ты страдал

От хитрых козней со своим доверьем!

Ведь Рюрика на Русь никто не звал.

Он сам с дружиной Новгород подмял

Посулами, мечом и лицемерьем!

Тебе ж внушали испокон веков,

Что будто сам ты, небогат умами,

Слал к Рюрику с поклонами послов:

«Идите, княже, володейте нами!»

И как случилось так, что триста лет

После Петра в России на престоле, —

Вот именно, ведь целых триста лет! —

Сидели люди, в ком ни капли нет

Ни русской крови, ни души, ни боли!

И сколько раз среди смертельной мглы

Навек ложились в Альпах ли, в Карпатах

За чью-то спесь и пышные столы,

Суворова могучие орлы,

Брусилова бесстрашные солдаты.

И в ком, скажите, сердце закипело?

Когда тебя, лишая всякой воли,

Хлыстами крепостничества пороли,

А ты, сжав зубы, каменно терпела?

Когда ж, устав от захребетной гнили,

Ты бунтовала гневно и сурово,

Тебе со Стенькой голову рубили

И устрашали кровью Пугачева.

В семнадцатом же тяжкие загадки

Ты, добрая, распутать не сумела:

С какою целью и за чьи порядки

Твоих сынов столкнули в смертной схватке,

Разбив народ на «красных» и на «белых»?!

Казалось: цели – лучшие на свете:

«Свобода, братство, равенство труда!»

Но все богатыри просты, как дети,

И в этом их великая беда.

Высокие святые идеалы

Как пыль смело коварством и свинцом,

И все свободы смяло и попрало

«Отца народов» твердым сапогом.

И все же, все же, много лет спустя

Ты вновь зажглась от пламени плакатов,

И вновь ты, героиня и дитя,

Поверила в посулы «демократов».

А «демократы», господи прости,

Всего-то и умели от рожденья,

Что в свой карман отчаянно грести

И всех толкать в пучину разоренья.

А что в недавнем прошлом, например?

Какие честь, достоинство и слава?

Была у нас страна СССР —

Великая и гордая держава.

Но ведь никак же допустить нельзя,

Чтоб жить стране без горя и тревоги!

Нашлись же вновь «удельные князья»,

А впрочем, нет! Какие там «князья»!

Сплошные крикуны и демагоги!

И как же нужно было развалить

И растащить все силы и богатства,

Чтоб нынче с ней не то что говорить,

А даже и не думают считаться!

И сколько ж нужно было провести

Лихих законов, бьющих злее палки,

Чтоб мощную державу довести

До положенья жалкой приживалки!

И, далее уже без остановки,

Они, цинично попирая труд,

К заморским дядям тащат и везут

Леса и недра наши по дешевке!

Да, Русь всегда доверчива. Все так.

Но сколько раз в истории случалось,

Как ни ломал, как ни тиранил враг,

Она всегда, рассеивая мрак,

Как птица Феникс, снова возрождалась!

А если так, то, значит, и теперь

Все непременно доброе случится,

И от обид, от горя и потерь

Россия на куски не разлетится!

И грянет час, хоть скорый, хоть не скорый,

Когда Россия встанет во весь рост.

Могучая, от недр до самых звезд,

И сбросит с плеч деляческие своры!

Подымет к солнцу благодарный взор,

Сквозь искры слез, взволнованный и чистый,

И вновь обнимет любящих сестер,

Всех, с кем с недавних и недобрых пор

Так злобно разлучили шовинисты!

Не знаю, доживем мы или нет

До этих дней, мои родные люди,

Но твердо верю: загорится свет,

Но точно знаю: возрожденье будет!

Когда наступят эти времена?

Судить не мне. Но разлетятся тучи!

И знаю твердо: правдой зажжена,

Еще предстанет всем моя страна

И гордой, и великой, и могучей!

1993

Родине (Лирический монолог)

Как жаль мне, что гордые наши слова

«Держава», «Родина» и «Отчизна»

Порою затерты, звенят едва

В простом словаре повседневной жизни.

Я этой болтливостью не грешил.

Шагая по жизни путем солдата,

Я просто с рожденья тебя любил

Застенчиво, тихо и очень свято.

Какой ты была для меня всегда?

Наверное, в разное время разной.

Да, именно разною, как когда,

Но вечно моей и всегда прекрасной!

В каких-нибудь пять босоногих лет

Мир – это улочка, мяч футбольный,

Сабля, да синий змей треугольный,

Да голубь, вспарывающий рассвет.

И если б тогда у меня примерно

Спросили: какой представляю я

Родину? Я бы сказал, наверно:

– Она такая, как мама моя!

А после я видел тебя иною,

В свисте метельных уральских дней,

Тоненькой, строгой, с большой косою —

Первой учительницей моей.

Жизнь открывалась почти как в сказке,

Где с каждой минутой иная ширь,

Когда я шел за твоей указкой

Все выше и дальше в громадный мир!

Случись, рассержу я тебя порою —

Ты, пожурив, улыбнешься вдруг

И скажешь, мой чуб потрепав рукою:

– Ну ладно. Давай выправляйся, друг!

А помнишь встречу в краю таежном,

Когда, заблудившись, почти без сил,

Я сел на старый сухой валежник

И обреченно глаза прикрыл?

Сочувственно кедры вокруг шумели,

Стрекозы судачили с мошкарой:

– Отстал от ребячьей грибной артели…

Жалко… Совсем еще молодой!

И тут, будто с суриковской картины,

Светясь от собственной красоты,

Шагнула ты, чуть отведя кусты,

С корзинкою, алою от малины.

Взглянула и все уже поняла:

– Ты городской?.. Ну дак что ж, бывает…

У нас и свои-то, глядишь, плутают.

Пойдем-ка! – И руку мне подала.

И, сев на разъезде в гремящий поезд,

Хмельной от хлеба и молока,

Я долго видел издалека

Тебя, стоящей в заре по пояс…

Кто ты, пришедшая мне помочь?

Мне и теперь разобраться сложно:

Была ты и впрямь лесникова дочь

Или «хозяйка» лесов таежных?

А впрочем, в каком бы я ни был краю

И как бы ни жил и сейчас, и прежде,

Я всюду, я сразу тебя узнаю —

Голос твой, руки, улыбку твою,

В какой ни явилась бы ты одежде!

Помню тебя и совсем иной.

В дымное время, в лихие грозы,

Когда завыли над головой

Чужие черные бомбовозы!

О, как же был горестен и суров

Твой образ, высоким гневом объятый,

Когда ты смотрела на нас с плакатов

С винтовкой и флагом в дыму боев!

И, встав против самого злого зла,

Я шел, ощущая двойную силу:

Отвагу, которую ты дала,

И веру, которую ты вселила.

А помнишь, как встретились мы с тобой,

Солдатской матерью, чуть усталой,

Холодным вечером подо Мгой,

Где в поле солому ты скирдовала.