Дума о Севастополе (сборник) - Эдуард Асадов

И совестью партизан.

Был дерзким, прямым, открытым,

Смертником был – бежал.

Сам Георгий Димитров

Не раз ему руку жал.

А в час, когда на Балканы

Фюрер прислал «егерей»,

Их встретили партизаны

Вспышками батарей.

Однажды у Черных Кленов,

В бою прикрывая брод,

Упал партизан Найденов

На замерший пулемет.

Вдруг стало безвольным тело,

Повисла рука, как плеть.

И с хохотом посмотрела

В лицо партизану смерть…

Один на один с врагами.

Недолго осталось ждать.

Сейчас его будут штыками

Мучительно добивать.

И все-таки рано, рано

Над ним панихиду петь!

Раны – всего лишь раны.

И это еще не смерть!

Как он сумел и дожил?

Никто теперь не поймет.

Но только вдруг снова ожил

Замерший пулемет.

Всю ночь свинцовой струею,

Швыряя фашистов в снег,

Стрелял одною рукою

Израненный человек!

Потом в партизанской землянке

Фельдшер молчал, вздыхал,

Трогал зачем-то склянки

И, наконец, сказал:

– Рука никуда не годится.

И нужно срочно… того…

Короче, с рукой проститься,

А у меня – ни шприца,

Ни скальпеля, ничего!

Только вот спирт да ножовка,

Бинт да квасцов кристалл,

Да, может, моя сноровка,

Ну вот и весь «арсенал»!

Без капли новокаина

От боли возможен шок…

– Но я покуда мужчина!

И вот еще что, сынок:

Когда-то в красной России

Мне дали характер без дрожи.

Не надо анестезии!

Водки не надо тоже.

Теперь приступай к задаче

И брось, молодец, вздыхать.

Мы боль победим иначе,

Как все должны побеждать.

Он встал под низким накатом,

В холодный мрак поглядел

И голосом хрипловатым

Вдруг тихо-тихо запел.

От боли душа горела

И свет был сажи черней.

От боли горело тело…

А песня росла, гремела

Все яростней, чем больней!

Летела прямо к порогу,

Вторя ночной пальбе:

«Смело, товарищи, в ногу,

Духом окрепнем в борьбе!»

Вот так, только щурясь глазом,

Он боль, как врага, крушил.

Не застонал ни разу.

Выдержал, победил!..

Кончив, болгарка смолкла.

В комнате – тишина…

Плыла кораблем сквозь стекла

Матовая луна.

Тени на шторах дрожали

И таяли, как туман…

– Вот каким был у Вали

Дед ее, партизан.

До самой своей кончины

Ни разу не отступал.

Таким он вырастил сына

И внучку так воспитал!

Наверно, таких едва ли

Сломят беда или страх.

Вот откуда у Вали

Этот огонь в глазах.

Все боли выносит стоически,

А если совсем прижмет,

Закроет глаза и поет,

Русские песни поет —

И самые героические!

Русская врач невольно,

Встав, отошла к окну.

– Я все поняла. Довольно.

И лишь одно не пойму:

Там в бурях держались стойко

Солдаты: отец и дед.

А тут ведь ребенок только,

Девчушка в двенадцать лет!

– Вы верно сейчас сказали.

И разница лет не пустяк.

Но если спросите Валю,

Она вам ответит так:

«Нельзя нам, не можем гнуться мы,

Если не гнулись отцы.

Потомки бойцов Революции

Тоже всегда бойцы!»

3. Профессор, я поняла…

– Прошу приподнять изголовье!

Вот так. До моей руки. —

Профессор нахмурил брови,

Сдвинул на лоб очки.

К лопатке прижался ухом.

Сердце, ровней стучи!

Сзади немым полукругом

Почтительные врачи.

Смотрит кардиограмму.

Молчание, как гроза…

А там возле двери – мама…

Нет, только ее глаза!

Огромные и тревожные,

Они заполняют весь свет!

Скажите: можно ли? Можно ли?

Или надежды нет?!

Профессор глядит на дорогу,

На клены, на облака.

Наука умеет многое,

Да только не все пока…

Сердце девочки лапами

Сжал ревматизм, как спрут.

Еле живые клапаны,

Тронь – и совсем замрут.

Глаза… Они ждут тревожно.

Ну как им сейчас сказать

О том, что все безнадежно,

Не сложно, а невозможно,

И нечего больше ждать?!

И все-таки пробовать будем!

На край кровати присел:

– Давай, Валюта, обсудим

Подробности наших дел!

Беседовал непринужденно

О будущем, о делах,

Пошучивал бодрым тоном

И прятал печаль в глазах.

Хотел улыбнуться взглядом,

А душу боль обожгла…

– Все ясно, доктор… Не надо.

Спасибо. Я поняла…

4. Последнее утро

Сколько воздуха в мире,

Кто подсчитать бы смог?

Над Африкой, над Сибирью

Огромный течет поток.

Он кружит суда морские,

Несет паутинок вязь,

И клены по всей Софии

Раскачивает, смеясь.

Сколько воздуха в мире,

Разве охватит взор?

Он всех океанов шире

И выше громадных гор.

Он все собой заполняет,

Он в мире щедрей всего.

Так почему ж не хватает

Маленьким легким его?!

Распахнуты настежь стекла

В залитый солнцем сад.

Листва от росы намокла,

Птицы в ветвях свистят.

Ползет по кровати солнце,

Как яркий жук по траве.

Томик о краснодонцах

Раскрыт на шестой главе.

Сегодня сердце не знает,

Как ему отдохнуть.

Колотится, замирает,

Всю грудь собой заполняет

И не дает вздохнуть!

Боли бывают разными:

То острыми вроде зубной,

То жгут обручами красными,

То пилят тупой пилой.

Вот они под знаменами

Злобных фашистских рот

Мерными эшелонами

Двигаются вперед.

Но сердце все-таки бьется,

Упорное, как всегда.

Тот, кто привык бороться,

Не сломится никогда!

Пусть боль обжигает тело!

Бой не окончен. И вот

Она поднялась, и села,

И, брови сведя, запела,

Прямо глядя вперед.

Трубы поют тревогу,

К светлой зовя судьбе:

«Смело, товарищи, в ногу,

Духом окрепнем в борьбе!»

Халаты, бледные лица,

Но что в их силах сейчас?

Бессильно молчит больница,

Не подымая глаз.

В приемной коврик от солнца,

Ползет по стеклу мотылек…

А из палаты несется

Тоненький голосок.

И столько сейчас в нем было

Красных, как жар, лучей,

И столько в нем было силы,

Что нету ее сильней!

Пусть жизнь повернулась круто,

Пускай хоть боль, хоть свинец, —

До самой последней минуты

Стоит на посту боец!

Полдень застыл на пороге,

А в коридоре, в углу,

Плакал профессор строгий,

Лбом прислонясь к стеклу…

Голос звучит, он слышен,

Но гаснет его накал,

Вот он все тише… тише…

Дрогнул и замолчал…

Ползет по кровати солнце,

Как яркий жук по траве.

Томик о краснодонцах

Раскрыт на шестой главе.

Стоят в карауле клены

Недвижно перед крыльцом.

Склоняет весна знамена

В молчании над бойцом.

И с этой печалью рядом

Туманится болью взгляд.

Но плакать нельзя, не надо!

В ветре слова звучат:

«Нельзя нам, не можем гнуться мы,

Когда не гнулись отцы.

Потомки бойцов Революции

Тоже всегда бойцы!»

Она не уйдет, не исчезнет,

Ее не спрятать годам.

Ведь сердце свое и песню

Она оставила нам.

Вручила, как эстафету,

Той песни огонь живой,

Как радостный луч рассвета,

Как свой салют боевой!

Вручила в большую дорогу

Мне, и тебе, и тебе…

«Смело, товарищи, в ногу,

Духом окрепнем в борьбе!»

1964

«Я проснулся утром и сказал…»

Я проснулся утром и сказал:

– Видел я сейчас забавный сон.

Будто был я нынче приглашен

Дятлом на какой-то птичий бал.

Хором песни пели петухи,

Лес кивал зеленою листвой,

А пингвин, малюсенький такой,

Вдруг прочел Есенина стихи.

Ты журнал с улыбкою закрыла,

Сладко потянулась, как всегда,

И, зевнув, спокойно перебила:

– Лес… пингвин… Какая ерунда!..

Ты смешна – прости, коли обижу.

Сон совсем не безразличен мне.

Днем живу во тьме я, а во сне,

А во сне я, понимаешь, вижу.

Дым отечества

Как лось охрипший, ветер за окошком

Ревет и дверь бодает не щадя,

А за стеной холодная окрошка

Из рыжих листьев, града и дождя.

А к вечеру – ведь есть же чудеса —

На час вдруг словно возвратилось лето.

И на поселок, рощи и леса

Плеснуло ковш расплавленного света.

Закат мальцом по насыпи бежит,

А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,

Рубашка-поле, ворот нараспашку,

Переливаясь, радужно горит.

Промчался скорый, рассыпая гул,

Обдав багрянцем каждого окошка.

И рельсы, словно «молнию»-застежку,

На вороте со звоном застегнул.

Рванувшись к туче с дальнего пригорка,

Шесть воронят затеяли игру.

И тучка, как трефовая шестерка,

Сорвавшись вниз, кружится на ветру.

И падает туда, где, выгнув талию

И пробуя поймать ее рукой,

Осина пляшет в разноцветной шали,

То дымчатой, то красно-золотой.

А рядом в полинялой рубашонке

Глядит в восторге на веселый пляс

Дубок-парнишка, радостный и звонкий,

Сбив на затылок пегую кепчонку,

И хлопая в ладоши, и смеясь.

Два барсука, чуть подтянув штаны

И, словно деды, пожевав губами,

Накрыли пень под лапою сосны

И, «тяпнув» горьковатой белены,

Закусывают с важностью груздями.

Вдали холмы подстрижены косилкой,

Топорщатся стернею там и тут,

Как новобранцев круглые затылки,