Нефтяная Венера (сборник) - Александр Снегирёв

– Опускай!

Шофер расслабил домкрат, «газель» грузно опустилась на кирпичи. Некоторые треснули.

Темные небесные льды сомкнулись над полыхающим озером. Со стороны дороги донесся звук сирены.

– Готово! – зачем-то прокричал шофер с заискивающей радостью.

– Заводи!

Упираюсь руками в забрызганный бампер.

– Раз, два, взяли, – командую сам себе. Мотор взревел, грузовичок качнулся, рванул и выкатил за ворота.

– Ну, пока! – Я махнул на прощание опустевшей улице и тотчас смутился своей сентиментальности. Огляделся, не видел ли кто, как я прощался с шофером, а он мне даже не погудел. Никого. Я запер ворота и, отряхивая ладони, вернулся в дом.

Ваня возился с чем-то у стены. Полоска света пробивалась из приоткрытой двери в туалет.

– Иван, чего в темноте сидишь?

– На картину смотрю.

– На какую картину? – гадая, что за фантазия пришла ему в голову на этот раз, встаю за его спиной, положив руку на плечо.

К белому пузатому холодильнику прислонена рамка, притащенная с улицы. В рамке изображение.

Я щелкнул выключателем. Три стакана-абажура вспыхнули теплом.

Обнаженная блондинка, страстно изогнувшись, изобразив на запрокинутом лице наслаждение, поливает себя из красной канистры черной жидкостью. Видимо, нефтью. Нефть бежит по ее полураскрытым губам, пышной груди, пупку, капает с лобка, струится по длинным ногам в красных туфлях на шпильке. За спиной блондинки несколько березок и нефтедобывающих вышек. Над головой этой Венеры парит нимб из золотой колючей проволоки. Глаза заведены к небу.

Еще недавно картина была обернута полиэтиленовой пленкой. Ваня прорвал в пленке большую дыру, но до конца не снял. В местах надрыва оберегавшие картину прозрачные «мышцы» скукожились и дрябло свисают. Я оттянул пленку в правом нижнем углу. Витиеватая подпись латинскими буквами – George Sazonoff.

– Живопись! – гордится Ваня. – Смотри, какое стеклышко я нашел!

Декабрьский подмосковный вечер, я стою посреди гостиной нашего дачного дома и рассматриваю картину, писанную модным художником, которую приволок невесть откуда мой пятнадцатилетний сын-даун.

* * *

Тем июньским утром мама вызвала меня, чтобы я срочно отвез ее в город на УЗИ. Все мамины дела имели статус срочных. А тут еще и маятник подсказал. Маятник, обручальное кольцо на нитке, отвечал на любой вопрос. С маятником мама советовалась всегда. Если кольцо крутилось по часовой стрелке – значит, «да», против часовой – «нет». В тот раз маятник «сказал» – срочно делать УЗИ. Срочно! Типа у нее опухоль.

Машина катилась по вьющемуся через деревни шоссе, я думал о скором отъезде. Сяду в широкое кресло бизнес-класса, вытяну ноги и полечу. Мне достался отличный заказ – оформление виллы русских богачей в Майами. Влажный субтропический климат, огромный дом с причалом, цветущие заросли, густой газон. До вылета оставалось пять дней. В паспорте двухгодичная штатовская виза, распечатка билета в бардачке.

Размышляя о ближайшем будущем, я не заметил, как доехал и уже скоро катил по нашему поселку среди старых дач и новых дворцов. А вот и родной забор из штакетника. Слои краски пузырятся и лезут друг из-под друга. Забор похож на пьяную компанию: один столб кренится вправо, другой влево, а третий выперло в какую-то давнюю зиму, и он вовсе лезет ввысь.

К воротам подбежал радостный Ваня. Точно медвежонок в вольере, которому служитель зоопарка принес еду.

– Привет! Привет! Привет!

– Здравствуй, поможешь открыть?

Ваня попытался распахнуть створку ворот, но она просела и цеплялась о землю.

– Следует приподнять, – объяснил Ваня самому себе и, кряхтя, стал дергать створку вверх.

Сообща мы открыли путь моему «Фольксвагену».

– Можно с тобой? – спросил Ваня, весь горя желанием прокатиться.

– Садись.

Устроившись на соседнем сиденье, он принялся копаться под ним в поиске рычажка. Сиденье было отодвинуто слишком далеко, у Оли длинные ноги. Я тронулся.

– Стой, я не пристегнулся! – завопил Ваня.

– Тут ехать два метра.

– Непристегнутых штрафуют!

Пришлось затормозить, помочь Ване найти гнездо для ременной застежки, придвинуть сиденье, чтобы ему было комфортно.

Только собрался сняться с ручника, как он потребовал музыку. Не двинулись с места, пока не нашли песню про любовь девчонки к тореро. Громкость Ваня выкрутил до упора.

– Как дела на работе? – проорал он, перекрикивая певицу.

Чтобы не сорвать голос, я показал большой палец. Не люблю семейные расспросы о работе. А у Вани еще манера интересоваться всем, как у матери. Интересоваться и давать советы. Вот и она.

Отстегнул Ванин ремень, выбрался на траву.

– Привет, мам, – поцелуй в прохладную щеку. Мать состарилась. Морщины, осанка.

– Привет. – Она простужена и явно не в настроении, лицо напряженное, недовольное. Нос заложен.

Со ступеней веранды спустился отец. Крепкий мужик с седым «ежиком». Давным-давно друг подарил ему свои штаны цвета хаки из Афгана. На даче отец из этих штанов не вылезал, отчего походил на бравого отставника.

– Привет, пап, – папина щека уколола щетиной. Как в детстве, когда он целовал меня перед сном. Только вместо нежной детской щечки я ответил ему своей колючей.

– Как здоровье? – спросила мама.

– Нормально.

– Горло открыто, простудишься! – мать запахнула расстегнутый ворот моей рубашки.

Оттолкнул ее руку. С детства испытываю омерзение от беспокойных пальцев у моего горла.

– Страницу двести читаешь?

Недавно она снабдила меня необычным молитвенником из какого-то древнего храма. В современном издании, конечно. На странице двести содержится особо важная, по ее мнению, молитва. «Я не заставляю плакать других, не отнимаю молока у ребенка, слушаюсь родителей во всем». В книге вместо «родителей» было напечатано другое слово, мама его тщательно зачеркнула. Я долго смотрел на просвет и определил: «Слушаюсь Бога во всем».

– Читаю.

– Правда читаешь или только мне так говоришь? – наседала мать.

Под родителями она подразумевала себя.

– Галь, ну не начинай опять… – отец тронул ее за локоть.

– А ты не лезь!

Чтобы ухаживать за Ваней, мама бросила работу, увлеклась религиями, гаданиями и разговорами с Высшими Космическими Силами. Ответы этих самых сил передавал маятник. До недавних пор она переводила деньги целителю Семенкову за то, что тот «дистанционно лечил» Ваню. Свела знакомство с ясновидящей Ириной, бывшим бухгалтером. Историю жизни этой самой ясновидящей мама часто пересказывала с благоговением: «У Иры мать – ведьма. Когда Ира отказалась тоже стать ведьмой, мать навела на нее черномагические программы и чуть не убила. Ира перенесла клиническую смерть, но выжила. Там, – мать показывала пальцем в неопределенном направлении, – Ира разговаривала с Иисусом Христом. Он сказал, что ей рано умирать, у нее есть миссия на Земле…»

– О, какие у вас качели! – с преувеличенным восторгом воскликнул я, чтобы сменить тему. Ваня тут же плюхнулся на них, принялся раскачиваться, демонстрируя достоинства качелей.

– Мне маятник сказал, что на тебя навели порчу, – сообщила мать под визгливый аккомпанемент качельных болтов. – Я тоже в молодости ни во что не верила. Только Бог может помочь. Молись Богу. У тебя грехов много. Я уже сняла с тебя четыреста грехов из прошлых жизней, чищу твою карму, но ты сам тоже должен молиться.

– Мам, я молюсь.

– Весь в отца! Ни во что не веришь! У тебя здоровье из-за этого плохое, все лицо в прыщах!

– В каких прыщах?.. – Я машинально ощупал щеки.

– Ну не сейчас, так раньше, – буркнула она и отвернулась. – Я определила твои грехи из прошлых жизней: прелюбодеяние, предательство… И все потому, что ты в Бога не веришь!

– Да откуда ты знаешь, верю я или не верю?!

Ваня спрятался на веранде, закрыв уши ладонями.

– Молиться надо! Уважаемый Иисус Христос, помогите мне, пожалуйста… и так далее! Ты молишься?!

– Да пошла ты!

– Федь, не груби матери! – Лицо отца потемнело. Отсутствие выдержки мне досталось от него.

Замахав руками, я пошел в сад. Мимо старой теплицы, превращенной в беседку. Мимо грядок моркови, парника с помидорами. Мимо корявых яблонь, кора на них шелушится так же, как краска на заборе и на голубых ставнях дома. За яблонями сосны и осины. Шершавые, морщинистые стволы. Точно кожа на лицах хозяев.

Пинаю первое, что попадается. Игрушечный железный грузовичок. Он влетает в стекло теплицы. Звон. Палец на ноге ушиб… Злость мигом прошла. Потираю ногу, сажусь на корточки, беру грузовичок на руки, как ребенка. Он заржавел и грустно поскрипывает. Извини, старина.

Скоро я отсюда свалю. Минимум несколько месяцев все это будет от меня за тысячи километров.

Я вернулся к дому. Отец с Ваней сидели на ступеньках веранды. Матери нет.

– Ты полегче с ней, человек нервный, понимать надо… – начал отец, морщась так, как морщатся, говоря о чем-то пустяковом.