Надежда Румянцева - Элеонора Тадэ

В школе, маленьком двухэтажном здании, всегда было чисто, пахло свежевымытыми полами, раскаленной печью. Зимой сугробы доходили до самых окон, снег наваливался огромной мохнатой шапкой, и тогда школа казалась веселой избушкой из старой русской сказки. После уроков ребята брались за лопаты и расчищали школьный двор, а утром их снова встречали сугробы.

На новогоднем представлении Надя получила первую роль: Снегурочку. Деда Мороза играл, как обычно, учитель физики Василий Гаврилыч. Надя отнеслась к своему первому выступлению с большой серьезностью и волнением и заранее начала к нему готовиться. Мать сшила ей чудесный костюм, весь в блестках. Надя была счастлива. Наконец наступил долгожданный день. Школа вся светилась разноцветными огнями, в зале стояла огромная пушистая елка, которую ребята сами принесли из леса. Все было необыкновенно празднично и торжественно. Девчонки под звуки аккордеона кружились посередине зала, ребята стояли по углам, кидали в них мандариновые корки, конфетти. Принаряженные, улыбающиеся, непривычно добрые родители рассаживались по местам, тихо переговариваясь, украдкой поглядывая на детей. Все ждали начала концерта.

А в одном из классов, превращенном в настоящую артистическую уборную, шли лихорадочные приготовления. Старшеклассницы облачались в балетные пачки. Надя стояла в углу совсем готовая и с замиранием сердца следила за этой приятной суетой. Еще вчера она совершенно не боялась, ни капельки, а сегодня чувствовала, как общее волнение невольно передается и ей.

Когда Надю вытолкнули на сцену, она не увидела ничего: ни зрителей, ни Деда Мороза, который подошел к ней и что-то ласково и ободряюще говорил тихим голосом; она мучительно пыталась вспомнить хотя бы одно-единственное слово из своей роли. Ничего, полная пустота! И когда Надя убедилась, что вспомнить ей все равно не удастся, она с отчаянным ревом бросилась со сцены. Дед Мороз догнал ее, подхватил на руки свою невезучую Снегурочку и унес за кулисы под оглушительный хохот зрительного зала.

А потом он долго сидел с ней в пустом классе, утешая всхлипывающую девочку. Надя глядела на его большую ватную бороду, кустистые белые брови, на густо нарумяненные щеки, и ей казалось, что это не учитель физики, а настоящий Дед Мороз. Дед Мороз вдруг хитро подмигнул ей и сказал:

- А знаешь, у меня для тебя есть один подарок; нет, не такой, как всем ребятам, а совсем особенный, волшебный. Только, чур, никому не говорить и не показывать. Хорошо?

Надя серьезно кивнула. Дед Мороз запустил руку в свою огромную красную рукавицу и что-то достал оттуда. Надя, притихнув, ждала. Он разжал кулак, и девочка ахнула: у него на ладоне сверкала маленькая хрустальная звездочка, будто снежинка, упавшая с черного зимнего неба!

- Так вот, слушай меня внимательно и запоминай,-таинственно продолжал Дед Мороз. - Эта звездочка принесет тебе счастье, с ней ты никогда не будешь робеть на сцене... Только не забывай ее взять с собой. Ну, а теперь нам пора... Свой провал Надя переживала очень тяжело. После злополучного праздника она проболела все каникулы, но и после выздоровления ощущение позора еще долго преследовало ее.

Надя училась с увлечением. Как-то в третьем классе она с гордостью принесла матери районную газету. На первой полосе была напечатана фотография Нади, рядом интервью, а еще ниже полностью перепечатано ее классное сочинение на тему "Как я провела лето". Мать очень обрадовалась и пообещала, что если Надя кончит и этот год на все пятерки, то, так уж и быть, исполнит она заветную Надину мечту: купит ей кротовую шубку с пелеринкой.

Шубку мать привезла из Москвы в тот день, когда дочь получала в школе табель с отметками. Надя была счастлива и после ужина, накинув ее на плечи, простояла весь вечер у калитки, уверяя всех, что сегодня ей нездоровится и немножко знобит. Но Наде так и не пришлось поносить свою шубку; в ноябре она обменяла ее в деревне на хлеб и сало.

Осень 1941 года. Отец и брат на фронте, мать работает дежурной на станции. Надя осталась хозяйкой в доме. Теперь все заботы легли на нее: надо было и уроки сделать, и обед приготовить, и дома все убрать, и в очередях постоять. Надя уставала, так уставала, что уже не реагировала на непрерывные бомбежки железной дороги, не обращала внимания даже на близкие разрывы снарядов. Только бы добраться до кровати, только бы заснуть. . .

Через год пришло известие, что отец тяжело ранен. Девять месяцев пролежал он в госпитале, на фронт его обратно не взяли, ездить на поездах он тоже пока не мог. Чтобы прокормить семью, Надя меняла на базаре вещи, рыла мороженую картошку. Солдаты при виде маленькой, худенькой, большеглазой девочки развязывали свои мешки, угощали кониной. Одно очень огорчало Надю: ее никуда не принимали на работу. Сильно похудевшая, она выглядела значительно моложе своих тринадцати лет. А многие ребята из их класса уже работали и помогали своим семьям.

Но, несмотря на трудности, Надя не унывала. Она осталась все такой же: немножко легкомысленной, озорной девчонкой, смекалистой и удивлявшей взрослых трезвостью своих суждений.

Время шло, фронт отодвигался все дальше, и жизнь брала свое. Ни повседневная тяжелая работа, ни страшная усталость, ни горести и заботы не сломили Надю. Ее одолевала жажда деятельности. Не проходило дня, чтобы Надя не придумала в школе какую-нибудь новую затею.

Как-то, оставшись после уроков, Надя решила самостоятельно провести серию химических опытов. Для этого она заранее припасла необходимые препараты, в течение нескольких дней выпрашивая их у педагога, а то и попросту "заимствуя" в химическом кабинете.

... Внимание случайных прохожих привлекли странные вспышки и глухие взрывы, доносящиеся из здания школы; потом из окна повалил зеленоватый едкий дым. Когда люди вбежали в класс, то увидели маленькую фигурку испуганной девочки, которая тщетно пыталась остановить какие-то сложные химические реакции, происходящие в обыкновенных поллитровых банках. На следующий день школа не работала...

Но вскоре девочка оставила свои проделки: в душе ее зрело твердое и непоколебимое решение. Вместе с заявлением о приеме в комсомол она подала в райком просьбу направить ее на фронт. В своем прошении Надя серьезно обосновала, почему ее место именно на фронте. Она имела на это полное право: отец вернулся с войны инвалидом, брат воюет, а сама она прекрасно изучила противогаз. В конце Надя приписала, что ее маленький рост тоже может пригодиться в особо сложных операциях на передовой. Кроме того, она согласна действовать в тылу врага.

Через несколько дней Надю вызвали в райком. С ней беседовали очень долго и очень серьезно; никто и не думал отговаривать девочку от принятого решения. Надя вышла оттуда взволнованная. Когда, придя домой, она увидела усталую, измученную мать, прикорнувшую после смены на диване, ей стало немного стыдно. Но утром в школе Надя вновь чувствовала себя настоящей героиней: еще ни один мальчишка из класса не пробрался на фронт, а она получает вполне официальное направление от райкома. Но дни проходили, а повестки все не было. Однажды в школу приехал секретарь райкома. Он о чем-то долго совещался в кабинете директора, а затем туда вызвали и Румянцеву. "Вот оно, начинается..." - с волнением подумала она, переступая порог кабинета. Навстречу шагнул секретарь, он протянул ей, как взрослой, руку и поздравил с вступлением в комсомол. И еще добавил:

- Райком рекомендует вас, Румянцева, в комсорги школы...

С этого дня Надя стала активной общественницей. Но одно плохо - она не умела распределять поручения, ей все хотелось сделать самой. И она делала. Собственно, с этого времени и началась ее карьера актрисы. В те трудные годы школьники ездили по госпиталям с концертами, показывали сцены из спектаклей, читали стихи. Надя пела, плясала, декламировала, выступала с гимнастическими этюдами и завершала все акробатические пирамиды. Словом, не было жанра, про который она могла бы сказать: не умею!

Думала ли в то время Надя, что будет когда-нибудь актрисой? По всей вероятности, нет. Это было настолько несбыточно, настолько нереально! Актеры казались ей людьми другой планеты, ничего общего не имеющими с теми, кто ее окружал.

Наступила последняя школьная весна. Еще не сошел снег, еще сады были полны сугробов, а каждое воскресенье из электричек вываливались толпы дачников, устремлявшихся на свои участки. Скинув городские пальто и куртки, облачившись в старые, засаленные ватники, они часами что-то приколачивали, пилили, копали, расчищали. Изредка они разгибали натруженные спины и, разомлевшие на горячем мартовском солнце, опьяненные весенним морозноватым воздухом, стояли, опершись на лопаты, глядя вокруг таким удивленным взглядом, словно впервые увидели и старый дом с заколоченными окнами, и покосившуюся садовую скамейку, и отсыревшую за зиму дачную мебель.