А будет ли удача? - Александр Барков

— Вы чайку с ромом попили бы. Никак, горячка у вас?

— Что? Что ты сказал? — Гмелин вновь хватает трость, загоняет перепуганного слугу в угол и, чуть кольнув в живот, смеется: — У меня не горячка, а хороший настроений! — От волнения профессор заикается, говорит неправильно. — Сей день поутру мне надобно быть во дворце. Матушка-императрица меня принять желали…

— Ух ты! — Прохор всплескивает руками. — Дожили, значит, дожили… Слава те, господи!

— Дожили. — Гмелин усаживается в кресло и приказывает: — Мундир! Да не забудь, проверь, готова ли карета?

— Да, да… А то как же! — Слуга второпях хватает то мундир, то щетку, а затем убегает.

Гмелину нравится этот утренний переполох. Помнится, в детстве так же суетилась матушка, собирая его в гости. И так же, в предчувствии чего-то неожиданного, таинственного и чудесного, замирало сердце.

Наконец все улажено.

Прохор одергивает на ходу кафтан, бросается открывать дверцу кареты.

Карета старая, потрескавшаяся, но Гмелин ничего не замечает. Он приветливо кивает кучеру:

— Во дворец еду!

Громыхая, дребезжа, позванивая колокольчиком, карета не спеша катится по прямым улицам Санкт-Петербурга.

Гмелин смотрит в окно.

Санкт-Петербург — Северная Пальмира. Петр I мечтал, чтобы его город напоминал Амстердам или Венецию. Но Петербург похож только сам на себя. И здесь есть палаццо. Великолепное палаццо графов Строгановых, построенное знаменитым Растрелли, но это отнюдь не венецианский дворец. Гмелин видит не только его красоту, но и диспропорцию — окна второго этажа слишком узки, близко поставлены и никак не гармонируют с широкими зеркальными проемами первого. Однако это вовсе не портит дворец, напротив, придает ему выражение ироническое и надменное. Сей дом — дом не венецианца, а русского барина и мужика одновременно.

Профессор невольно улыбается. Он вспомнил один из столичных курьезов. Дабы остановить бегство обывателей из сего места и увеличить народонаселение, царица Анна Иоанновна приказала всех бродяг приписывать к Санкт-Петербургу. В некотором роде он тоже приписанный. Среди профессоров, адъюнктов, академиков мало дворян. Семен Котельников, высшей математики профессор, — солдатский сын, деревень и крестьян не имеет. Алексей Протасов, анатомии профессор, — из солдатских детей. Самуэль Гмелин — из лекарских детей. Но именно они — солдатские, рыбацкие, лекарские дети — и делают славу России.

Вот наконец и долгожданный дворец. От волнения у Гмелина замирает дыхание, но он берет себя в руки.

Аппартаменты императрицы. Ученый склоняет голову.

— Так это вы? — говорит ему полная и величественная женщина, неожиданно появившаяся из-за портьеры. — Наслышаны мы о вас, батюшка, наслышаны! Так вы, значит, собираетесь дать описание земли нашей? Похвально. И я и мой сын науку почитаем. От сего предмета и государству и людям польза немалая.

— Я счастлив, ваше величество. Долгие годы… — Гмелин хочет еще что-то сказать, но, взглянув на государыню, теряет дар речи. Быть может, зачитать прошение? В нем все указано: необходимость географической науки, обширность государства нашего. Еще со времен Ермака составлялись «скаски» и челобитные разными землепроходцами. Казаки, солдаты, служилые люди на свой страх и риск отправлялись в неизведанные земли. Многими из них, такими, как Семен Дежнев да Иван Москвитин, обширные земли пройдены. А ныне необходимо создать описание земли Российской, а то бог знает по каким книгам дети учатся. Ибо, как говорил знаменитый историк и географ Татищев, «понеже оные частью неполны, частью неправдами и поношениями наполнены, их переводить или в школах употреблять более вреда, нежели пользы».

Гмелин опускает глаза, старается скрыть улыбку. Он вспомнил, как недавно сам инспектировал одну гимназию. На вопрос учителя, где Черное море, ученик ответствовал: «Там, где земля черная». И указал на Малороссию.

Екатерина приходит ему на помощь:

— Так что вы сказали, сударь?

— Простите, ваше величество. Еще будучи студентом, я мечтал о путешествии, ради сего упорно учился…

— И вот ваша мечта исполнилась. Не так ли? — Государыня милостиво кивает ему, но в ее голосе звучат нотки недоверия. — А вы знаете, одного желания мало. К сему необходим опыт. И насколько я полагаю, его у вас пока мало.

Профессор снова теряется. Надо пояснить государыне. Сказать, что у него все продумано, что на основе предложения Ломоносова ныне он, Гмелин, и Паллас написали инструкции для двух экспедиций. После обсуждения в Академии решено было составить одну общую «Инструкцию для отправленных от Императорской Академии в Россию физических экспедиций».

Ученый с поклоном протягивает императрице бумагу, и она не торопясь читает:

«Изыскания и наблюдения разъезжающих испытателей натуры касаться должны вообще до следующих предметов, а именно:

1. До естества земель и вод, которые на пути найдут.

2. До избрания, по которому каждая необработанная земля или ненаселенное место уповательно с пользою назначено быть может к хлебопашеству всякого рода хлеба, к сенокосам, лесным угодьям…

3. До экономии населенных мест…

4. До описания особливых болезней, в той стране обыкновенно случающихся…

5. До размножения и исправления скотных заводов, а особливо для шерсти…

6. До употребления способов, как ловить рыбу вообще, так до звериных промыслов…

7. До изобретения полезных родов земель, солей, каменных угольев…»

Не дочитав инструкции, Екатерина возвращает ее Гмелину:

— А я вижу, вы русский язык отменно выучили.

— Как же? — Профессор говорит теперь горячо: — Россия — моя вторая родина. Она дает мне честь и славу. Могу ли я на чужом языке изъясняться?

— Правильно. — Екатерина одобрительно улыбается. — Вот мы с вами немцы, а толкуем по-русски. Почему? Поняли?

Гмелин кивает и кланяется.

— Так куда думаете путь держать?

— Вначале Тверь, Москва, Воронеж… потом Астрахань и Персия.

— Персия, — задумывается Екатерина, — Персия… Туда вам еще рано. По России вначале. А там посмотрим. Даст бог, дадим свое соизволение…

Государыня исчезает так же внезапно, как и появилась.

Вскоре после разрешения императрицы и Петербургской Академии в 1768 году профессор Самуэль Георг Готлиб Гмелин отправился в путешествие.

* * *

Гмелин ехал из Петербурга через Новгород, Старую Руссу, Валдай, Вышний Волочек и Тверь до Москвы. От старой столицы — через Тулу и Липецк до Воронежа. Из Воронежа — по левому берегу Дона к Волге. Там вниз по матушке-Волге до торговой рыбной Астрахани. А от Астрахани до Персии — рукой подать.