Фарцовщики. Как делались состояния. Исповедь людей «из тени» - Дмитрий Васильев

1. Слово произошло от английского словосочетания «for sale», которое теперь знакомо каждому рядовому покупателю. И хотя почему-то в российских торговых сетях этому словосочетанию упорно пытаются присвоить значение «распродажа», на самом деле оно означает всего лишь «продажа». Переиначенное на сленговый лад практически до неузнаваемости, это английское словосочетание, определяющее смысл деятельности фарцовщиков (торговые операции с иностранцами), вполне могло стать обозначением для всего явления фарцовки в целом.

2. Согласно второй версии, слово «фарцовка» имеет как раз отечественные корни и, кроме того, насчитывает более ста лет истории. Словечком «форец» называли на одесских рынках человека, который за счет своего красноречия мог сбить цену на покупаемый товар в два-три раза. Купив таким образом задешево любую вещь, форец тут же продавал ее на этом же базаре, но уже за ее настоящую цену. «Наварив» таким нехитрым образом до 200–300 % прибыли.

В пользу второй версии говорит и еще одно соображение. Задолго до того времени, как фарцовщики появились в крупных городах СССР, люди, промышлявшие нелегальной торговлей и обменом с иностранцами, прочно обосновались в советской Одессе. Вот только деятельность, которой они занимались, называлась старым добрым словом контрабанда. Большой морской порт, Одесса, в отличие от подобных портовых городов на севере страны, например, славилась еще и бурным процессом торговли товарами, привезенными на иностранных кораблях. Одесские базары всегда были полны иностранными шмотками, алкоголем и табаком, который контрабандой привозили моряки на кораблях, приходивших в Одессу со всего мира. Ямайский и малайский ром, кубинские сигары – все эти контрафактные, как сейчас бы сказали, товары, еще в начале 20-х годов XX века были привычным делом не только на базарах, но и в нэпманских ресторанах или маленьких прибрежных кафе. Разумеется, получить их могли только «свои люди» и только «из-под полы». Одно НО: в таких «своих» ходило практически все население Одессы.

Что же до импортных вещей, то половина населения Одессы еще в 30–40-х годах красовалась в поношенных (иногда довольно значительно) шмотках, которые были настолько привычны глазу, что даже не вызывали зависти или, наоборот, осуждения. Одесские ревнители советской морали совершенно искренне не усматривали в ношении импортных вещей ничего противоречащего образу жизни советского гражданина. А дело было в том, что вещи иностранного происхождения ценились одесситами не столько за красоту и стильность, недоступные отечественной легкой промышленности, сколько за дешевизну в соотношении с высоким качеством. Столь нестандартный подход к вещичкам «забугорного» происхождения определялся тем, что вещи эти обычно доставались одесситам в качестве предметов мена. Среди иностранных моряков бешеную популярность имело, например, мужское нижнее белье советского производства. Неказистое на вид, это белье было очень носким, к тому же, сделанное из качественного натурального хлопка (100 % cotton, а не какой-нибудь грубый холщовый очес!), оно очень выручало в сложных климатических условиях: сохраняло тепло в холода и приносило прохладу в жару. За эти качества его и ценили моряки, которые не знали, куда их занесет следующий выгодный фрахт. Разумеется, то же белье можно было купить и в любом одесском магазине, но, во-первых, государственный валютный курс был очень невыгоден для обмена, а приобрести нижнее мужское белье за доллары или франки в Одессе не представлялось возможным. А во-вторых, зачем тратить честно заработанную за рейс наличность на личные покупки, если ее можно выгодно вложить в ту же контрабанду – икру, водку или армянский коньяк, очень высоко ценившийся на мировом рынке. Обычным морякам проще было предложить на обмен поношенную часть своего гардероба. Так и поступали. При этом одесситы даже отчасти жалели капиталистов, которые не могут у себя на родине купить приличное исподнее. Но жалость одесситов была не то чтобы очень искренней. Ведь в любом магазине такой комплект можно было купить за сущие копейки, а выменянная на него вещь стоила, согласно советскому ценообразованию, гораздо дороже. А то, что одежка слегка поношенная, – так кто об этом узнает, кроме самого владельца?

Не только белье как предмет обмена интересовало иноземных моряков. Оренбургские пуховые платки, размером полтора на полтора метра, но при этом с легкостью продевавшиеся в обручальное кольцо (предмет вожделения многих европейский дам). Коралловые монисто (многослойные коралловые нити), которые по причине дешевизны носили даже самые бедные одесские хохлушки, в других странах стоили немалые деньги – ведь качество черноморских кораллов очень высокое: они до сих пор стоят гораздо дороже тихоокеанских. Да и много еще заманчивых товаров могли предложить иностранным морякам бурлящие разнообразием одесские базары.

Вот и получается, что, несмотря на распространенное мнение о том, что фарцовка пришла в Одессу гораздо позже – в начале 60-х годов, ее принципы и содержание были одесситам близки и понятны. Правда, надо признать, что поменялось не только формальное название явления. На смену контрабанде и «выгодным гешефтам» пришла идеология. До появления в Одессе фарцовщиков единственной целью подобных торгово-обменных операций было получение денежной прибыли. А вот появившиеся в городе фарцовщики впервые объяснили «отсталым гешефтмахерам», что из незаконных торговых операций можно не только извлечь «еще больше прибыли», но и добиться ее за счет вплетения в ткань товарно-денежных отношений бисера кастовой принадлежности. Одесситам никогда не нужно было дважды повторять, как можно получить выгоду. Знамя фарцовки тут же было подхвачено, и скоро даже старожилы стали забывать времена, когда обладание импортными вещами считалось делом обыденным и общедоступным. А поскольку больше всего ценились новые вещи, то в обиход вошли и новые способы их получения. Но это уже другая история, которая будет рассказана чуть позже.

Пока же вернусь к тому, с чего начал рассказ об Одессе до нашествия фарцовщиков, – с возможного происхождения термина «фарцовка». Поскольку одесситам это явление было уже хорошо знакомо к моменту его распространения по всей стране, представляется вполне вероятным, что некто из бывших «гешефтмахеров», слушая увлекательный рассказ о человеке, практикующем новый способ получения прибыли на старом торговом фундаменте, мог в азарте стукнуть себя по коленке и воскликнуть в восхищении: «Ну форец!» Фраза была подхвачена и через некоторое время благополучно прижилась в обиходе.

Сленг фарцовщиков

На самом деле я несколько погорячился. Оба варианта происхождения термина равно возможны, поскольку одним из основных признаков принадлежности к клану у фарцовщиков считалось владение очень и очень специфическим сленгом. Что понятно, ведь сленг выполнял сразу несколько важных функций во взаимоотношениях фарцовщиков не только в своем кругу, но и в их отношениях с государственной системой. Тема сленга фарцовщиков настолько интересна, что требует отдельного упоминания. А так как я не нахожу ей лучшего места в своей книге, как только в период общего знакомства читателей с явлением фарцовки, то прямо сейчас и расскажу об этом подробнее. Сначала нужно ответить на вопрос – «ЗАЧЕМ?». Зачем фарцовщикам вообще понадобилось создавать новую лингвистическую систему? Ну, это-то как раз просто. Причины, побудившие фарцовщиков изощряться в придумывании сленга, непонятного для постороннего уха, те же, что натолкнули уголовников на создание блатного языка – фени. С одной стороны, феня обеспечивала уголовным элементам возможность обсуждать свои криминальные дела при посторонних, не опасаясь, что их подслушают те, кому не надо. Опять же, «малявы» (записки из тюрьмы на волю) можно было писать, не опасаясь, что их расшифруют. Но эти соображения касались не столько «вертухаев» (охранников) и прочих представителей правоохранительных органов, сколько людей посторонних, не имеющих к «деловым» никакого отношения. К тому же все эти резоны через весьма непродолжительное время потеряли актуальность, так как «ботать по фене» очень быстро научились не только милиционеры, но и практически полстраны. А все из-за того, что власти СССР излишне перестарались в свое время и пересажали чуть ли не половину страны, после чего уголовная субкультура прочно и надолго вошла в повседневный быт обывателей. Второе соображение, которым руководствовались создатели фени, – обеспечить что-то вроде быстрого способа тестирования на принадлежность к определенной социальной группе. Владение специальным, если хотите – кодовым, языком давало возможность почти безошибочно опознать «своего», то есть человека, вышедшего из той же уголовной среды. Как только свой видел своего, дальнейшее общение немедленно выстраивалось в соответствии с жесткой уголовной иерархией и законами внутри замкнутой криминальной системы.