Кристальный грот - Мэри Стюарт

Послышался громкий смех деда, ему вторил другой голос. Затем дед, должно быть, повлек пришельца за собой в дом, ибо голоса удалились и со двора доносилось теперь лишь бряцание металла и перестук копыт лошадей, которых уводили в стойла.

Я перебежал от Моравик к матери.

— Кто это?

— Мой брат Камлах, сын короля.

Она не глядела на меня, но указала на упавший челнок. Я поднял его и подал ей. Медленно и как-то механически она снова привела в действие ткацкий станок.

— Значит, война закончилась?

— Война давно закончилась. Твой дядя был с Верховным Королем на юге.

— И теперь ему пришлось вернуться домой, потому что умер мой дядя Дивед?

Дивед был наследником, старшим сыном короля. Он скончался внезапно и в великих муках от колик в желудке, и вдова его Элен, не имевшая детей, вернулась к своему отцу. Пошли, конечно, обычные толки об отравлении, но никто к ним серьезно не прислушивался; Диведа любили, он был хорошим бойцом и осторожным человеком, а также великодушным — в подобающих случаях.

— Говорят, ему придется жениться. Он женится, мама? — Я был возбужден, зная так много, чувствуя свою значимость и думая о свадебном пире. — Он женится на Кэридвин, теперь, когда мой дядя Дивед…

— Что? — Челнок замер, и она резко повернулась ко мне, чем-то напуганная. Но то, что она прочла на моем лице, успокоило матушку, потому что в голосе ее больше не звенел гнев, хотя она по-прежнему хмурилась, а за спиной у меня кудахтала и суетилась Моравик. — С чего ты это взял? Понимаешь ты это или нет, но ты слишком много слышишь. Забудь об этих делах и придержи язык. — Челнок снова пришел в движение, на сей раз неторопливо. — Послушай, Мерлин. Когда придут взглянуть на тебя, будь добр, веди себя тихо. Ты понимаешь меня?

— Да, мама. — Я все прекрасно понимал. Я привык уже не попадаться на глаза королю. — А они придут посмотреть на меня? А почему на меня?

С налетом горечи, сразу как-то состарившим ее — казалось, она сравнялась возрастом с Моравик — мать произнесла:

— А как ты думаешь, почему?

Станок снова щелкнул, на этот раз резко. Она продевала зеленую нитку и я видел, что она делает ошибку, зеленой нитке здесь было не место, но получалось красиво и я промолчал, наблюдая за ней и стоя поблизости, пока наконец прикрывавшая дверь материя не отдернулась и не вошли двое мужчин.

Они, казалось, заполнили собой комнату, свет лился сверху на их головы, рыжую и седую. Мой дед был наряжен в синее с золотой каймой. Камлах был во всем черном. Позднее я обнаружил, что он постоянно одевался в черное; на запястьях и у плеча сияли драгоценности, и рядом со своим отцом Камлах выглядел хрупким и юным, но хитрым и изворотливым, как лис.

Моя мать поднялась на ноги. На ней было темно-коричневое платье торфяного цвета, оно оттеняло сиявшую золотом копну ее волос. Однако вошедшие в ее сторону даже не глянули. Можно было подумать, что в комнате нет никого, кроме меня, маленького мальчика рядом с ткацким станком.

Мой дед мотнул головой и бросил лишь одно слово: «Прочь!» — и женщины, шурша платьями, молчаливой стайкой торопливо покинули комнату. Моравик осталась на месте со смелостью куропатки, отвлекающей внимание от выводка, но яростный взгляд голубых глаз задержался на ней на секунду, и она вышла. Презрительное фырканье, когда она проходила мимо них — вот и все, на что она осмелилась. Глаза вновь обратились ко мне.

— Пащенок твоей сестры, — сказал король. — Полюбуйся. В этом месяце ему исполнилось шесть лет, вырос как сорняк и похож на кого-то из нас не больше, чем какое-нибудь дьявольское отродье. Ты глянь на него! Черный волос, черные глаза, и холодного железа боится не меньше какого-нибудь оборотня из полых холмов. Скажи, что его породил сам дьявол — поверю!

Мой дядя произнес только одно слово, обращаясь к моей матушке:

— Чей?

— А ты думаешь, дурачина, мы не спрашивали? — сказал дед. — Ее били кнутом, пока женщины не сказали, что может случиться выкидыш, но она так ни слова и не сказала. Уж лучше бы сказала — а то болтают тут всякую чепуху, все эти бабьи сказки о дьяволах, приходящих во мраке, чтобы возлежать с юными девами — увидишь этого, и поверишь.

Сияющий золотом Камлах посмотрел на меня с высоты своих шести футов. Глаза его были ясными, голубыми, как у моей матушки, и веселыми. На его мягких, оленьей кожи сапогах желтели комья засохшей грязи, от него пахло потом и лошадьми. Он пришел глянуть на меня, даже не смыв дорожную пыль. Помню, как он глядел на меня сверху вниз, а моя матушка молча стояла, а мой дед сердито смотрел из-под насупленных бровей, и его дыхание становилось хриплым и частым — так бывало, когда у него начиналась вспышка гнева.

— Подойди, — сказал мой дядя.

Я сделал к нему шагов шесть, ближе подойти не посмел. Остановился. С расстояния в три шага он казался еще выше. Возвышаясь надо мной, он доставал головой до балок под потолком.

— Как тебя зовут?

— Мирддин Эмрис.

— Эмрис? Дитя света, принадлежащее богам… Не очень-то похоже на имя дьявольского отродья.

Мягкость тона подбодрила меня.

— Меня еще называют Мерлинус, — рискнул сказать я. — На языке римлян это сокол, корвалх.

— Сокол! — рявкнул мой дед и с отвращением фыркнул; на его руке звякнули браслеты.

— Маленький сокол, — сказал я, оправдываясь, и замолк под задумчивым взглядом дяди.

Он потер подбородок и затем, приподняв брови, посмотрел на мать.

— Странные имена — все сплошь странные для христианского дома. Может это был римский демон, а, Ниниана?

Она вздернула подбородок.

— Возможно. Откуда мне знать? Было темно.

Кажется, на его лице мелькнуло выражение веселья, но король яростно рубанул ладонью воздух.

— Видишь? И ничего другого от нее не добьешься — лишь ложь, сказки о волшебстве да дерзости! Садись-ка лучше за работу, девчонка, да держи своего ублюдка подальше от меня! Теперь, когда брат твой вернулся, уж мы найдем мужчину, который заберет вас обоих, чтобы вы не путались здесь под ногами! Камлах, теперь, надеюсь, ты согласишься, что не худо бы тебе взять жену и произвести на свет пару сыновей, потому что кроме вот этого у меня никого нет!

— Ну, за мной дело не станет, — просто сказал Камлах. Их внимание обратилось на иной предмет. Они уходили и никто из них не тронул меня. Я разжал кулаки и стал медленно отступать — на полшага, еще на полшага.

— Но ведь ты и сам недавно еще раз женился, господин, и говорят, новая королева в тягости?

— Это не имеет значения, тебе нужно жениться, да поскорее. Я уже стар, а времена тревожные. А что до этого мальчишки, — я замер, — забудь о нем. Кто бы ни зачал его, если уж он не объявился за шесть лет, то теперь и подавно не объявится. И даже будь то сам Верховный Король Вортигерн, из щенка ничего не выйдет. Это угрюмое отродье знает лишь прятаться в одиночку по углам. Даже не играет с другими мальчишками — похоже, просто боится.

Дед отвернулся. Взгляды Камлаха и матушки встретились поверх моей головы. И что-то эти взгляды сказали друг другу. Затем Камлах снова посмотрел вниз, на меня, и улыбнулся.

До сих пор помню, как комната, казалось, осветилась, хотя солнце уже село и в комнате становилось прохладно. Скоро должны были принести свечи.

— Ну, — сказал Камлах, — в конце концов этот сокол ведь едва начал оперяться. Не будь слишком суров к нему, господин; в свое время тебя боялись люди и покрепче него.

— Говоришь о себе? Ха!

— Уверяю тебя.

Стоя в дверном проеме, король окинул меня взором из-под нависших бровей, затем с тяжелым вздохом перебросил мантию через согнутую в локте руку.

— Ладно, ладно, пусть так и будет. Клянусь смертью господней, я голоден. Время ужина уже прошло — но, верно, ты сначала захочешь пойти умыться по твоему треклятому римскому обычаю? Предупреждаю, со времени твоего отъезда мы не разу не топили печи…

Он повернулся так, что крутнулась пола мантии и, продолжая что-то говорить, вышел. Я услышал, как за моей спиной мать выдохнула воздух и ее платье зашуршало, когда она садилась. Мой дядя протянул мне руку.

— Пойдем, Мерлинус, и поговорим, пока я купаюсь в вашей холодной валлийской воде. Нам, принцам, нужно узнать друг друга поближе.

Я стоял будто вкопанный, чувствуя, как напряженно молчит мать, как неподвижно она сидит.

— Пойдем, — мягко сказал мой дядя и снова улыбнулся мне.

Я бросился к нему.

* * *

Той ночью я прокрался в ходы старой отопительной системы. Это был мой собственный путь, мое тайное убежище, где я мог скрываться от мальчишек постарше и играть в собственные одинокие игры. Говоря, что я «прячусь в одиночку по углам», мой дед был прав, но поступал я так не из страха, хотя мальчишки из благородных семей следовали — по-детски — его примеру и преследовали меня в своих грубых играх, если, конечно, им удавалось меня поймать.