Кристальный грот - Мэри Стюарт

В следующее мгновение я остановился как вкопанный, меня затошнило от напряжения, заставившего похолодеть внутренности.

Справа от меня во мраке что-то шевельнулось.

Я замер, вглядываясь во тьму. Все было неподвижно.

Прислушиваясь, я затаил дыхание. Ни звука. Я раздул ноздри, осторожно принюхиваясь к окружающему воздуху. Не пахло ничем, ни зверем, ни человеком; сама же пещера пахнет, подумалось мне, дымом, мокрым камнем и землей, кроме того был еще один, странный затхлый запах, который я не смог распознать. Не пытаясь выразить это словами, я знал, что окажись поблизости какая-то живая тварь, воздух был бы иным, менее пустым, что ли. Здесь никого не было.

Я тихонько сказал по-валлийски:

— Привет.

Шепот эхом вернулся ко мне так быстро, что мне стало ясно: я нахожусь почти вплотную к стене пещеры; потом звук эха с шелестом затих где-то вверху.

Возникло какое-то движение — сначала мне подумалось, что это лишь усиленный эхом шепот, затем шорох стал сильнее, напоминая шелест женского платья или занавеса, колышущегося на сквозняке. Что-то пронеслось мимо моей щеки с визгливым, леденящем кровь криком на грани слышимого звука. Затем мимо щеки пронеслось что-то еще, и после этого хлопья визжащих теней стали одна за другой падать из-под свода подобно листьям в потоке ветра или рыбам в водопаде. Это были летучие мыши, потревоженные в своем убежище под сводом пещеры и несущиеся сейчас наружу, в залитую светом долину. Должно быть, они вырывались из-под низкой арки, словно струйка дыма.

Я стоял неподвижно и старался понять, не от них ли исходит этот затхлый запах. Мне казалось, что я чувствую их запах, когда они проносились мимо — и это был не тот запах. Я не боялся, что они прикоснутся ко мне — будь то на свету или во тьме, как быстро они ни лети, они ни к чему не прикоснутся. Они, эти создания, по-моему, настолько воздушны, что когда воздух разделяется, обтекая препятствие, летучая мышь бывает подхвачена этим воздушным потоком и ее относит в сторону — так же, как относит в сторону лепесток, плывущий по течению в струе воды. Они проносились мимо, визжащим потоком между мной и стеной.

По-детски, просто желая посмотреть, что будет делать этот поток — как он будет поворачивать — я шагнул к стене. Ни одного касания.

Поток разделился и продолжал стремиться мимо; наполненный визгом воздух колыхался у моих щек. Меня, казалось, не существовало. Но когда я двинулся, в то же самое мгновение шевельнулось и существо, замеченное мной раньше. Протянутая рука наткнулась не на камень, а на металл, и я понял, кто там шевелился во мраке. Это было мое собственное отражение.

На стене висела отполированная до тусклого блеска пластина металла. Вот, значит, откуда возникал в пещере рассеянный свет — шелковистая поверхность зеркала, очевидно, улавливала свет от входа в пещеру и отражала его во тьму. В зеркале виднелось мое призрачное отражение; оно шевельнулось, когда я отодвинулся и убрал руку, легшую было на рукоять ножа, висевшего на поясе.

Поток летучих мышей за моей спиной иссяк, и в пещере воцарился покой. Успокоенный, я остался стоять на прежнем месте, с интересом изучая свое отражение в зеркале. У моей матушки было когда-то зеркало, старинное, из Египта, но потом, сочтя, что такие вещи возбуждают тщеславие, она его куда-то запрятала. Конечно, я часто видел свое отражение в воде, но до сих пор мне не приходилось видеть в зеркале себя целиком. Из зеркала на меня с опаской смотрел насупившийся мальчик, в глазах его светились любопытство, настороженность и возбуждение. При том освещении глаза мои казались совершенно черными, волосы также черными — черными, густыми и опрятными, но хуже постриженными и менее ухоженными, чем у моего пони; туника же и сандалии являли собой зрелище просто постыдное. Я улыбнулся, и зеркало отразило внезапную вспышку этой улыбки, мгновенно и полностью изменившей всю картину — угрюмый звереныш, равно готовый бежать или драться, преобразился во что-то живое, мягкое и доступное, во что-то такое, что немногие когда-либо видели во мне — я понимал это уже тогда.

Затем это выражение исчезло, и в зеркале вновь отразился настороженный зверек — когда я наклонился, чтобы провести рукой по металлу. Поверхность зеркала была холодной, гладкой и недавно отполированной. Кто бы его ни повесил — должно быть тот же, кто пользовался роговой чашкой снаружи — человек этот обитал здесь совсем недавно или все еще жил здесь и мог в любой момент вернуться и обнаружить меня.

Я не особенно испугался. Насторожился было, увидев чашку, но заботиться о себе учатся очень рано, а годы моего детства были сравнительно спокойными, по крайней мере в нашей долине, однако всегда оставалась возможность наткнуться на людей одичалых и жестоких, на бродяг и преступников, с этим следовало считаться, и любой мальчик, предпочитавший жить сам по себе, как я, например, должен был уметь защищать свою шкуру. Для своих лет я был жилист и крепок, и у меня был кинжал. Мне и в голову не приходило, что мне всего семь лет; я был Мерлин и, бастард или нет, я был внуком короля. Я продолжил обследование пещеры.

Следующее, что я обнаружил, сделав шаг, у стены, был ящик с какими-то предметами, на ощупь — кремень, кресало, коробочка с трутом и большая, грубо сделанная и пахнущая бараньим салом свеча. Рядом с этими предметами находилось еще что-то — не веря себе и ощупывая дюйм за дюймом, я узнал рогатый череп барана. Местами в крышку ящика были вбиты гвозди, крепившие какие-то кусочки кожи. Осторожно ощупав их, я обнаружил в ссохшейся коже каркасы из нежных косточек — это были мертвые летучие мыши, распятые и прибитые гвоздями к дереву.

Это и в самом деле оказалась пещера сокровищ. Найди я золото или оружие, даже это не возбудило бы меня сильнее. Сгорая от любопытства, я потянулся за коробочкой с трутом.

Тут я услышал, что хозяин возвращается.

Сначала я подумал, что он, верно, увидел моего пони, но тут до меня дошло, что он спускается по склону откуда-то сверху. Я слышал, как, постукивая, скатывались маленькие камешки, когда он спускался по осыпи со склона над входом в пещеру. Один из них с плеском упал в источник у входа, и тут время для бегства оказалось упущено. Я услышал, как он соскочил на траву рядом с источником.

Опять наступило время вяхиря, сокол был забыт. Я бросился вглубь пещеры. Когда он отстранил ветви, затенявшие вход, на мгновение стало светлее — достаточно, чтобы я увидел, куда бежать.

В дальней части пещеры из стены выдавался скальный выступ, а на нем, на высоте в два моих роста, виднелась довольно широкая площадка. Отраженная зеркалом быстрая вспышка солнечного света высветила треугольный клин тени в скале над выступом — достаточно большой, чтобы укрыть меня. Двигаясь бесшумно в своих потертых сандалиях, я вскарабкался на выступ и вжался в этот затененный угол, где обнаружил, что тень на самом деле — проход, ведущий, по всей видимости, в другую, меньших размеров пещеру. Я скользнул в щель, как выдра на речную отмель.

Пришедший вроде бы ничего не услышал. Свет снова померк, когда за его спиной сомкнулись ветви и он вошел в пещеру. Это была походка мужчины, размеренная и неторопливая.

Если бы я дал себе труд подумать, то, полагаю, пришел бы к выводу, что пещера будет необитаема по крайней мере до заката и кому бы это место ни принадлежало, хозяин ушел охотиться или еще зачем-то и вернется лишь с наступлением ночи. Вряд ли имело смысл тратить свечи, когда снаружи сияло солнце. Может быть, он вернулся сейчас лишь для того, чтобы доставить домой добычу, и скоро уйдет снова, дав мне возможность выбраться отсюда. Я надеялся, что он не заметит моего пони, привязанного в зарослях боярышника.

Я услышал, как вошедший уверенной походкой человека, знающего дорогу наощупь, двинулся по направлению к свече и коробочке с трутом.

Даже теперь я ничего не опасался и думать мог лишь об одном — до чего же неудобным оказалось укрытие, в которое я забрался.

Пещерка эта была довольно маленькой, ненамного шире больших круглых чанов, в которых красят ткани, и такой же формы.

Пол, стена и потолок окружали меня сплошным плавным изгибом. Как будто я оказался внутри огромного шара, более того, шара, утыканного гвоздями или усеянного изнутри маленькими, зазубренными каменными пластинками. Там, казалось, не было ни дюйма поверхности, не ощетинившейся остриями, подобно усеянному кремнями ложу, и, по-моему, лишь небольшой вес спас меня от порезов, когда я вслепую обследовал пол в поисках места поровнее, где можно было бы лечь. Место нашлось, и я свернулся там, стараясь сжаться в комочек поменьше, глядя на едва заметное в темноте отверстие и дюйм за дюймом бесшумно вытаскивая из ножен кинжал.

Донеслось чирканье и ритмичное постукивание кремня о кресало, затем возникли отсветы пламени от занявшегося трута — в темноте и они показались яркими. Разлилось ровное бледное сияние — он зажег свечу.