Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

вытер нож о штаны и убрал его в сумку.

— Так. Поели, теперь можно и поговорить. Сколько с нас причитается? Кто платит?

— Никто, — ответил нищий, — я этого барана украл.

— Тем лучше. День начался с экономии. Я приехал, чтобы дать вам всем выгодную работу, а вы, гляжу, заварили тут другую кашу, как видно, еще более выгодную. Не могу понять, как это все произошло. Я приехал к Бошаку, и мы так быстро мчались сюда, что по дороге даже не успели переговорить.

— Аллах-иль-Аллах! Я в жизни так не скакал! — признался толстяк. — Я устал как собака, еле дышу.

— Ты-то дышишь, дружок. А вот он — нет. Кто этот чужак?

— Христианин из страны франков.

— Да пригвоздит Аллах его душу к раскаленной сковороде. Как он у тебя оказался?

— Он встретил мою жену по дороге и расспросил ее. Вызнал все наши домашние секреты и хотел наказать нас, если я не отдам свою дочь в жены Сахафу.

— Она же принадлежит Москлану, нашему собрату. Кто вообще посвятил чужеземца в наши тайны?

— Не знаю. Он говорил о Москлане, о Жуте, обо всем. Он знал о наших зарослях в овраге и шантажировал меня этим.

— И ты ему что-нибудь обещал?

— Верующему я еще что-то мог сказать, но он ведь христианин. Поезжайте в Стамбул и поговорите с неверующими — там много русских христиан, которые говорят, что не надо держать слово тому, кто во время разговора тихо сам себе скажет, что он нарушит слово. Почему бы нам так не сделать?

— А ведь ты прав!

— Я послал тайком слугу к Сабаху и здешним друзьям и велел ему рассказать, что у нас происходит. Сабах должен был притвориться больным, My рад — подождать чужеземца, чтобы проводить его сюда, а остальные спрятались за деревьями, чтобы потом ворваться в хижину. Вот что мне известно, пусть остальные доскажут.

— Ну, Сабах, что же было дальше? — спросил кузнец-оружейник.

— Все очень просто, — ответил нищий. — Чужеземец приехал с My радом, который сделал вид, будто едет дальше, и слез с лошади. Я наблюдал за ним через окно и сразу же улегся на кровать. Он вошел и стал рассказывать, что он привез от пекаря передачу.

— Что! Ты послал ему вино? — взвился измиланец.

— Да.

— Ты его обратно не получишь.

— Это почему же?

— Потому что мы его выпьем.

— Как это? Вы — верные сыны ислама. Пророк запретил вам пить вино!

— Нет, не запретил. Он сказал всего лишь: «Все, что опьяняет, да будет проклято!» А бутылка вина нас не опьянит.

— Это моя собственность!

Тон, которым это произнес толстяк, не оставлял сомнений, что он будет бороться за свою посудину до конца, и нищий со смехом заметил:

— Не спорьте о наказах Пророка. Вино выпить нельзя.

— Почему же? — изумленно спросил измиланец.

— Потому что оно уже выпито.

— Что ты себе позволяешь? Кто тебе дал право заявлять такое? — вскричал пекарь.

— Ты сам. Ты ведь его мне отправил. А я разделил его со своими спутниками. Если бы приехал с нами, то выпил бы с нами. Вон валяется пустая бутылка — возьми и понюхай, если твоя душа так стремится к ней.

— Ты, чертово отродье! Чтоб ты еще хоть раз что-то получил от меня!

— Прекратите препираться! — скомандовал кузнец. — Давай рассказывай, Сабах!

Тот, к кому это относилось, внял требованию. Он сказал:

— Чужак подумал, что я сплю. Он подошел ко мне, поздоровался, и я сделал вид, будто проснулся. Он удостоверился, Сабах ли я и знаю ли Бошака. Потом нагнулся надо мной, чтобы распаковать сверток. А я тем временем заметил тех, кто тихо входил в дверь. Я обхватил его руками, притянул к себе, и в этот момент он получил смертельный удар прикладом. Мы раздели его и поделили то, что при нем было.

— Что при нем было?

И было названо все до мелочей, даже иголки, пачка которых всегда имелась при мне. Здесь они были редкостью и потому представляли значительную ценность.

Сквозь полуприкрытые веки я наблюдал за тем, как кузнец из Измилана обследовал мое ружье.

— Это ружье не стоит и десяти пара, — заявил он. — Кому оно нужно? Оно тяжелее пяти турецких ружей, у нас к нему не подберешь патронов, этому ружью все двести лет!

Этот человек никогда не держал в руках «медвежебоя». Еще больше его озадачила система штуцера «генри». Он вертел его и так и сяк, заходил и с той, и с другой стороны, а затем дал свое заключение:

— У этого чужеземца крысы в голове завелись. Это ружье — игрушка для детей, не более того. Его и зарядить-то нельзя как следует, не то что стрелять. Вот приклад, вот ствол, между ними какая-то железяка с дырками. Куда пулю-то загонять? А курок где? Если бы он был жив, я бы спросил у него, как с ним обращаться. Он бы ничего с ним не сделал. Вот стыд!

Я бы рассмеялся, если бы мне не было так плохо.

Измиланец уже поднялся, чтобы взглянуть на мою лошадь, как вдруг послышался стук копыт. Бандиты повскакали с мест.

— Кто там? — крикнул измиланец.

— Чужой, — последовал ответ. — Человечек, которого вы еще не видели.

И я услышал приветствие:

— Да будут вечны твои дни!

— И твои тоже. Кто ты?

— Путешественник издалека.

— Откуда едешь?

— Из Ассемната.

— А куда?

— В Гюмюрджину, если позволишь.

— Ты очень вежлив, ведь тебе не нужны мои позволения.

— Я вежлив, когда со мной вежливы. У меня просьба.

— Говори!

— Я устал и голоден. Не разрешишь ли ты мне отдохнуть в этом доме и разделить с вами трапезу?

— У меня ничего для тебя не найдется, я беден.

— У меня самого есть хлеб и мясо. Здесь хватит для нас обоих.

Я напрягся, ожидая, что скажет нищий. Можно понять мое волнение, ведь я узнал голос говорящего — то был храбрый хаджи Халеф Омар. Где он прятался ночью? Как узнал, что я здесь? Все это мгновенно пронеслось у меня в голове. Во всяком случае, он знал, что я где-то здесь, ведь моя лошадь стояла возле дома. И наверняка догадывался, что со мной обошлись не совсем по-дружески. К тому же у нищего в руках был мой нож «боуи». Значит, его у меня отняли.

Меня охватило беспокойство о друге, и в то же время я немного успокоился. Халеф не пожалеет жизни, чтобы вызволить меня отсюда.

Измиланец поднялся, подошел к нищему, осмотрел хаджи и удивленно сказал:

— Вах, что я вижу, чужак! У тебя копча!

— А, ты знаешь этот знак?

— Разве