Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

ней изящную руку в широком рукаве.

«Подойди, дитя моё».

Сердце Эллейв точно под ураганным ветром затрепетало: она поняла, кто перед ней — та, кто исполнил её желание отдать половину жизни ради спасения Игтрауд и желание Игтрауд о вечной любви.

«Ты сделала это, дитя, ты смогла! — сказала дева. — Но отголосок старых битв тебя ещё настигнет, будь готова к этому. Это — последствия того, что ты натворила, отклонившись от своего истинного пути в прошлой жизни. Увы, полностью их отменить невозможно, но я сделаю всё от меня зависящее, чтобы смягчить их для тебя. Приходи ко мне, и я исцелю тебя».

— Эллейв! Эллейв! — звал кто-то уже не бестелесным и телепатическим, а вполне настоящим голосом. — Да очнись же ты!

Эллейв лежала на палубе «Прекрасной Онирис», а над ней склонились Эвельгер с Реттлингом. Первый хлопал её по щекам, а второй держал бутылку «крови победы» и чарку. Со всех сторон корабль обступал непроглядный туман — синеватый, сумеречный.

— Ну вот, умница, очнулась, — проговорил Эвельгер, помогая Эллейв сесть.

Забулькала «кровь победы», наполняя чарку, и Реттлинг поднёс её ко рту Эллейв. Она проглотила всё залпом и закашлялась. В судорожно стиснутом левом кулаке было что-то твёрдое, она попыталась разжать руку, но не получилось. Мышцы точно окаменели.

— У меня что-то с рукой, — прокряхтела она. — Парни, попробуйте её разжать...

Но и у Эвельгера с Реттлингом ничего не вышло. Они так усердствовали, что чуть не сломали ей руку, и она взревела:

— Всё, всё, отставить!

Ощущение стиснутой руки было неприятным и болезненным, её точно судорогой свело и никак не отпускало. Эллейв попросила принести светильник и попыталась разглядеть, что у неё было зажато под пальцами. На свет отзывались синие проблески-искорки, но целиком предмет разглядеть было нельзя. Она узнала этот цвет: такими же сапфировыми глазами ласково смотрела на неё дева с серебряными волосами...

Глаза! Глаза Волчицы!

— Ребята... Я их достала, — измученно выдохнула Эллейв, откидываясь назад, на заботливо подставленные руки Эвельгера. — Вот только мне, похоже, всю обратную дорогу не суждено с ними расставаться...

Ей помогли встать, она окинула взглядом туманное пространство. Сквозь синюю мглу проступали силуэты двух других кораблей с зажжёнными огнями.

— Как давно мы здесь? — спросила она.

— Мы пришли в себя после схватки с прошлым — каждый у себя на корабле, — ответил Эвельгер. — И этот туман уже был. Команды говорят, что мы выскочили из воронки и плюхнулись на воду в этом странном месте.

К Эллейв подошёл встревоженный помощник Вердгод.

— Госпожа корком, ты как? Целая?

— Вроде, да, старина, — проговорила она, чуть морщась от неприятного чувства в сведённой руке. — А вы как?

— Да все живы-здоровы, — ответил помощник. — Воронка нас выплюнула, вот только видимость такая, что собственную задницу обеими руками не отыщешь!

Двигаться в таких условиях было невозможно, и они решили подождать, пока туман рассеется. Была отдана команда лечь в дрейф. Все три капитана собрались в каюте Эллейв, Эвельгер разлил по чаркам «кровь победы», и они выпили без закуски. Эллейв встретилась глазами с Реттлингом, и тот посмотрел на неё особым, просветлённым взором. Он видел всё то же самое, что и она. Он знал, чья душа в её теле, но ржавая цепь в прошлое была перерублена.

— Кажется, я снялся со своей затянувшейся стоянки, госпожа, — проговорил он. — Пришлось сорваться с якоря, но я не жалею.

Рана в его груди на месте кристалла ещё кровоточила, но уже начинала потихоньку заживать. Эллейв опустила правую, не сведённую руку на его плечо. Всё пережитое казалось сном, но под рёбрами глухо ныло: всё это было. Всё это — правда, от которой уже не отвертишься, но она не тянула вниз, не отнимала крыльев у души. Прошлое вспоминалось, как давно прочитанная книга, пыльная и подзабытая; это не Эллейв жила и действовала в ней, а главная героиня, лишь отдалённо похожая на неё. Из прошлого ушёл нерв, живая пульсирующая боль, остались только картинки. С усмешкой Эллейв провела ладонью по голове: так вот откуда это шло... Ждана обрила её своими ласковыми руками, и причёска эта так крепко прижилась, что даже из прошлой жизни в новую перекочевала. До поступления в Корабельную школу Эллейв носила длинные волосы, и что-то в собственном облике ей казалось лишним; увидев перед первым учебным плаванием в зеркале цирюльни свой гладкий череп, она вдруг поняла: вот он, её настоящий образ — такой, каким он должен быть. В первый раз она обрилась по приказу коркома-наставника, а после уже никто не заставлял — она делала это сама. Ждана... Наверно, её, пташки светлокрылой, уже нет в живых: человеческая жизнь недолговечна.

Эллейв не думала о Дамрад, как о себе самой, старое имя уже не сцеплялось с её «я», нынешняя жизнь оттеснила прошлое назад, душа находилась в настоящем, а на минувшее оглядывалась с усталой смутной горечью. Она не сошла с ума, как обещал двойник, но беспокоилась об Онирис. Почувствовала ли та, что произошло? Видела ли что-нибудь из этого? Как они посмотрят друг другу в глаза, когда встретятся?

Матушка... Игтрауд, её Игтрауд. Её — и уже не её. Волк умер, но хозяйка сада родила маленького волчонка, который вырос, глядя на неё восхищёнными глазами, любя её чистой дочерней любовью. Душа волчонка была окружена матушкиной душой, точно светлыми стенами храма, и внутрь не проникали грязь и зло; они поменялись ролями: раньше волк берёг хозяйку, был для неё щитом от жестокого внешнего мира, а теперь хозяйка окружила его стенами надёжного и тёплого дома, в котором царила атмосфера любви и мудрости, она дала ему самый светлый и счастливый жизненный старт, какой только было в её силах дать. Она стала для него матушкой, какой для него не смогла стать Брендгильд.

Бедняжка Темань... Слишком нервная натура, слишком обнажённая душа, не научившаяся справляться со своими чувствами, и они в итоге убили её. В прошлой жизни волк был жесток с ней, и в этой жизни она узнала его, хотя умом этого и не поняла. Но душой распознала того, кого когда-то боялась, ненавидела и не смогла простить. Хотелось загладить свою вину перед ней, но — как? Она ушла в Чертог Вечности... Сделать её дочь счастливой — вот всё, что волк мог сейчас.

Тирлейф... Он, умница, всё понял правильно. Светлый и добрый мальчик, которого безумная Санда могла