Вяземский - Вячеслав Бондаренко

Согласиться? Разве не этого добивался, желал и ждал он когда-то?.. Да, но поздно, поздно… Как всегда, мысленно попросил совета у Карамзина. И тут же вспомнилось: не то седьмой, не то восьмой год; лето, Остафьево; солнечный луч на крашеных досках пола; улыбка Николая Михайловича:

— Мало разницы между мелочными и так называемыми важными вещами… Одно лишь внутреннее побуждение и чувство важно. Делайте, что и как можете; только любите добро; а что есть добро — спрашивайте у совести. Быть статс-секретарем, министром, автором: все одно!..

Интересно, что Норов заговорил с Вяземским о новой должности, еще не получив на это согласия императора. Пост товарища министра в последние годы правления Николая I оставался незанятым, и перед смертью государь поручил Норову найти достойную кандидатуру… 22 июля министр подал Александру II доклад, где рекомендовал на должность Вяземского, «зная его с давних лет и убежденный в его высоких душевных достоинствах и основательном просвещении». В тот же день, будучи в Петергофе, император наложил резолюцию: «Согласен».

И вот 24 июля состоялась аудиенция во дворце. Александр II вышел к князю запросто, приветствовал его как доброго знакомого, поздравил с новым назначением… Внешне император напоминал покойного отца глазами слегка навыкате, общим очерком лица и отличной офицерской выправкой. Разговор пошел вольно и дельно, «о славянском направлении, о допетровских тенденциях в литературе, о цензуре». Император поблагодарил Вяземского за его последние произведения и вообще произвел на старого князя впечатление самое приятное. Впрочем, Александр Николаевич нравился Вяземскому еще в бытность свою наследником-цесаревичем. А будущий император в детстве учил стихи Вяземского на уроках русской словесности — и нередко, по свидетельству очевидцев, ими восхищался…

Первый месяц, в июле — августе, князь был на испытательном сроке — только «исправлял должность» товарища министра. 27 августа Норов представил Вяземскому цензора Александра Васильевича Никитенко — ему предстояло ввести князя в курс служебных дел. Никитенко, человек необычной судьбы — крепостной крестьянин, выкупленный на свободу и дослужившийся до тайного советника, автор знаменитого «Дневника», — поначалу был настроен в отношении Вяземского скептически. Но со временем бывший крепостной и князь-Рюрикович прониклись друг к другу искренней симпатией: Никитенко безоговорочно поддерживал Вяземского во всех его служебных начинаниях и стал одним из любимых собеседников старого поэта.

31 августа новый товарищ министра народного просвещения, тайный советник князь Вяземский официально вступил в должность. В этот же день в Царском Селе он благодарил императора за назначение. С Александром II встретились на прогулке в парке, государь был верхом, на коленях держал свою маленькую дочку, великую княжну Марию…

Парадный вход в серое, с белыми колоннами здание министерства, построенное Карлом Росси двадцать лет назад, располагался на Александрийской площади. Вяземский уже бывал здесь не раз. Но в качестве хозяина огромного кабинета появился впервые. В Белом зале, расположенном на втором этаже, его уже вполне официально встретил министр народного просвещения Авраам Сергеевич Норов. Заметно прихрамывая, министр приблизился к Вяземскому, они обменялись рукопожатием, потом обнялись… Тут же выяснилось, что сегодня же Вяземский временно вступает в управление министерством — буквально через час Норов уезжал на два месяца с инспекцией в Московский и Казанский университеты.

Случалось, что русские поэты руководили юстицией (Державин, Дмитриев, Дашков — отличный переводчик с древнегреческого и в душе, безусловно, поэт). Но вот с просвещением… Александр I предлагал кресло министра просвещения Карамзину — тот отказался. Одно время министром был приснопамятный адмирал Шишков, потом в течение четырнадцати лет ведомством правил граф Сергий Уваров, единственный арзамасец, заслуживший презрение друзей молодости. Первым же действительно достойным литератором, получившим в 1853-м пост министра просвещения, был Авраам Норов — герой Бородинского сражения, потерявший в бою ногу, интересный и своеобразный поэт, неутомимый путешественник, знаток Древнего Востока (именно благодаря его усилиям на петербургской набережной появились знаменитые сфинксы), добрый знакомый Пушкина, с которым он был на «ты», брат декабриста Василия Норова и наперсницы Чаадаева Евдокии Норовой… Норов был одним из немногих министров поздней николаевской эпохи, уцелевших после смены императоров. С назначением Вяземского товарищем министра в первый и последний раз дело русского образования стало напрямую зависеть от двух поэтов Золотого века, и, наверное, такая ситуация была единственно возможна в атмосфере эйфории первых постниколаевских месяцев… Хотя и раздавались в адрес Норова и Вяземского шуточки (так, князь Меншиков сострил, имея в виду одноногого министра и его заместителя: «Было у нас министерство на четырех ногах, а теперь на трех, да еще с норовом»), этот тандем достаточно ярко проявил себя в деле — три года его деятельности в министерстве были отнюдь не худшим временем в истории этого ведомства.

Милости на князя посыпались как из рога изобилия. Он тайный советник, товарищ министра, с декабря 1855 года — сенатор. Он чуть ли не ежедневно обедает у различных представителей царствующей фамилии. По вечерам в Зимнем дворце собираются за карточным столом постоянные собеседники императрицы Марии Александровны — Вяземский, министр иностранных дел князь Горчаков, барон Мейендорф, граф Киселев, граф Виельгорский, молодой поэт граф Алексей Толстой; за соседним столом играет в «ералаш» с постоянными партнерами, графом Адлербергом и князем Долгоруковым, Александр II… Наконец-то Вяземский вошел на равных в тот круг, где ему и надлежало быть по праву происхождения. Его внучатый племянник князь В.П. Мещерский свидетельствовал, что «придворная жизнь под старость лет его сладко усыпляла… Интрига и сплетня были от него столь же далеки, как ложь и лесть. Семидесяти лет, в центре придворного водоворота, он как будто продолжал их не понимать». Такое поведение в конце 50-х уже казалось старомодным, но ум и обаяние старого князя не могли не вызывать уважения у придворных и августейшей семьи. И напрасно скептичный П.А. Валуев в своем дневнике сокрушался по поводу того, что «влияние двора, озабочение двором, преобладание двора в… мыслях и жизни» Вяземского ни к чему хорошему не приведут. Как напрасно сам Вяземский опасался когда-то, что Жуковского двор из честного человека сделает камер-лакеем… Не было в придворном существовании Вяземского ни лести, ни лжи, ни стремления вырвать себе какие-то привилегии, забраться повыше по служебной лестнице, получить лишнюю звезду на мундир. Когда-то Жуковский искренне любил своего воспитанника, теперь Вяземский так же искренне полюбил Александра II, императрицу, наследника. Надо ли напоминать, что в истинной любви нет ни лакейства, ни раболепства?..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});