Лавина (сборник) - Виктория Токарева

Паша учился в вечерней школе, работал шофером такси, был холост, мечтал жениться на некрасивой женщине с двумя детьми. Ему казалось, что красивая и свободная за него не пойдет, а если и пойдет, то на другой же день пожалеет.

Гия был более самоуверен. Он, как правило, нравился женщинам — правда, не тем, которым хотел.

Они говорили о любви, о счастье — личном и общественном. О своем деле и о специфике каждой специальности. Паше все люди представлялись как пассажиры такси, а Гие — как публика в зрительном зале.

— А почему ты ушел из Госконцерта? — спросил Паша.

— Скучно стало, — объяснил Гия. — Каждый день одно и то же: берешь пустую корзину, достаешь оттуда курицу.

— Живую?

— Конечно.

— А как это у тебя получалось?

— Ловкость рук и никакого мошенства.

Они пили старку и пели послевоенные песни, потому что знали слова. Паша от старки краснел, а Гия, наоборот, бледнел. В детстве он часто болел ангиной, у него было слабое сердце.

— «На рейде большом легла тишина, и город окутал туман», — внимательно, красиво пел Паша.

Гия вдруг первый раз за свои тридцать лет понял смысл слов и представил себе тяжелую, будто пыльную воду, одинокий корабль и город, неясно выступающий из тумана.

«Прощай, любимый город! Уходим завтра в море!» Гия уложил лицо в ладони, закрыл глаза — и, раздерганный хмелем, пел знакомую незнакомую песню. Слушал себя и Пашу и сладко, легко тосковал непонятно о чем. Ему было жаль себя, и любимый город, и блестящие волосы Светланы Цыганковой.

Домой Гия возвращался через окно. Он вышел на Пашин балкон и с его балкона полез на свой. Балконы были смежные, один являлся как бы продолжением другого. Их отделяла кирпичная кладка шириной в полметра, и, чтобы попасть с одного балкона на другой, надо было пройти эти полметра по балконным перильцам. Удобнее было, конечно, ходить в Дверь, но после одиннадцати соседи запирали дверь на цепочку и ложились спать. Гие не хотелось будить соседей.

Прошло полгода. Наступила весна.

За это время в редакции произошли перемены: Вахлаков ездил в Ленинград и прыгал там с седьмого этажа. Он вернулся помолодевшим на тридцать лет. Стал красивее, но проще. Стариком ему больше шло.

Заведующая отделом кадров Елена Ивановна ведрами настаивала луковую шелуху. Говорили, что этот настой убивает на яблонях личинки и не портит завязи. Пальцы и ногти у Елены Ивановны стали темно-оранжевыми.

Светлана Цыганкова вышла замуж, но настроение у нее не улучшилось. Она по-прежнему сидела, опустив ресницы, и что-то помечала в своем блокноте.

Когда звонил телефон, она медленно поднималась и шла к трубке, и по ее походке чувствовалось, что ей невыносимо скучно и невыносимо лень. С Гией она почему-то не здоровалась.

Почти все, кто бывал у Семечкина один раз, приходили во второй. Стояло лето, июнь месяц, когда в кабинет пришел красавец.

На красавце была белая рубашка в мелких дырочках, штаны белые в дырочках и даже туфли были белые и в дырочках.

Красавец положил перед Гией большой рекламный журнал, где был сфотографирован на обложке во весь рост. Он стоял, прислонившись задом к длинной машине, а из машины выглядывали женское лицо и собачья морда.

— Это ваше? — спросил Гия.

— Журнал мой, — сказал красавец, — и собака моя. А машина и женщина чужие.

— Потрясающая собака! — похвалил Гия. — Вы довольны?

— Собакой?

— Успехом.

— А каким успехом?

Разговор не получался.

— Своим, — растолковал Гия.

— Понимаете… — Парень достал из кармана белую зажигалку. — Успех интересен как результат чего-то. А у меня этого «чего-то» нет. Один только результат. Как картофельная ботва без картошки.

Гия чувствовал, что ему следует возразить, но не мог придумать — что именно.

— Я ходил по сцене, потому что я красивый. А на карликов все смотрят потому, что они карлики. Ну и что?

— Но вы посмотрели чужие города! Я, например, всю жизнь мечтал побывать в Японии. Там, говорят, турецкие бани есть.

— Был я в турецких банях. Подумаешь! — Красавец махнул рукой. — Все это интересно посмотреть для того, чтобы потом вернуться и рассказать. Главное в этом вопросе — чтобы было кому рассказать.

Гия догадался, что рассказать некому. Это был несчастливый красавец.

— Хотите мне рассказать?

Может, он пришел именно за этим. Но красавец покачал головой — он пришел не за этим.

— Что мне делать? — спросил он и поднял глаза на Гию. Брови у него были высокие.

— Живите, как все.

— Но я уже не могу, как все…

— Тогда я не знаю…

В конце дня в кабинет N 88 позвонил Вахлаков.

— Приезжай!.. — коротко распорядился Вахлаков. — Ты должен сказать, что я — это я. Меня в ресторан не пускают.

— Мне не хочется ехать, — извинился Гия. — У меня плохое настроение.

— А у меня, думаешь, хорошее? С пяти часов хожу от одной рожи к другой. Никто не верит.

— Вы покажите им удостоверение.

— Так я же на удостоверении старый.

Гия ничего не сказал.

— Ты меня слышишь? — заорал Вахлаков.

— Слышу, — спокойно сказал Гия.

— Возьми паспорт, — продолжал орать Вахлаков.

— Сначала объяснишь, что ты — это ты, а потом, что я — это я!

В ресторане было тихо — гораздо тише, чем в других московских ресторанах. Когда кто-нибудь шел по проходу, все оборачивались и смотрели, кто идет. Все знали друг друга.

Если появлялась красивая женщина, все опять оборачивались и смотрели сначала на женщину, а потом на того, с кем она пришла.

Когда вошли Гия и Вахлаков, на них никто не обратил внимания. Вахлакова не узнавали. Он стал худой, пиджак на нем висел, как на вешалке, шея вытянулась и нос вытянулся. В профиль он походил на ощипанного орла.

Гия и Вахлаков сели за столик возле деревянной лестницы. За соседним столиком сидела красивая женщина и слушала своего собеседника, который ругал Вахлакова.

— Банкет… — рассказывал собеседник, — человек на сорок. А в конце ужина он встает и произносит заключительную речь: «У нас в государстве все равны, поэтому платит каждый за себя».

— Неправда, — вмешался Вахлаков. — Совсем другая была речь.

— А вы откуда знаете? — высокомерно спросил собеседник. — Вы что, там были?

Вахлаков промолчал и посмотрел на девушку.

— Странно, — сказала девушка, — за меня он всегда платил.

— Пойдем отсюда, — сказал Вахлаков Семечкину. — Здесь кухней пахнет.

Они встали и перешли в самый дальний угол.

Отворилась дверь, в ресторан вошел высокий парень в длинном двубортном пиджаке, похожем на гимназический сюртук. Он помахал Вахлакову рукой и подошел к столику.

— Папа, — сказал парень, — зачем ты опять надел мою рубашку?

— Тебе что, жалко для отца рубашку?

— Не жалко, а я не люблю, когда мои вещи надевают.

— Как ты разговариваешь со старшими? — обиделся Вахлаков и посмотрел на Гию. Ему было неудобно перед подчиненным.

— Мама попросила передать тебе… — сын Вахлакова протянул деньги. Ни в коем случае не пей вина, пей коньяк.

— А почему нельзя вино? — удивился Гия.

— У него от вина аллергия, — объяснил сын Вахлакова.

— А от коньяка ничего.

Сын Вахлакова поклонился и ушел за другой столик.

— Стесняется, — сказал Вахлаков. — Стесняется родного отца.

Он щелкнул в воздухе двумя пальцами, подошла официантка.

— Риточка, принесите нам коньяку и все остальное, вы знаете мой вкус.

— Ничего я не знаю, — сухо сказала Риточка.

— Я не буду пить, Павел Петрович, — отказался Гия — Мне завтра на работу.

— Не называй меня по имени-отчеству.

— Хорошо. Скажите, а страшно было прыгать?

— Первый раз страшно, а второй и третий ничего. Такое впечатление, будто желудок к горлу подходит. Там, где я прыгнул, вмятина в асфальте осталась. О! — Вахлаков вдруг оживился. — Ты только погляди, какая походка! Лучшая походка в Москве. Это манекенщица. Валя! — позвал он.

Валя оглянулась, посмотрела на Вахлакова и пошла дальше. Он выбрался из-за столика и побежал следом, но скоро вернулся.

— Дура, — обиженно сказал Вахлаков и выпил стопку сразу, одним духом. — Послушай, — сказал он, — как ты думаешь, зачем я тебя позвал сюда?

— Чтобы я вас провел, — сказал Гия.

— Ну, это ерунда… — Вахлаков забыл, как он с пяти до одиннадцати ходил от одной рожи к другой. — Это ерунда. У меня к тебе дело.

— Я слушаю, — обреченно сказал Гия и посмотрел на свою наполненную рюмку.

— Знаешь, как мы с женой познакомились? — вдруг спросил Вахлаков.

— Нет.

— Я был начинающий поэт, а она машинистка. Никто меня не печатал, кроме нее. Она печатала и говорила, что я гений.

Гия кивнул. Он осознавал, как это важно, когда в тебя верят.

— Потом я стал печататься, выпускал сборники. У нас были деньги, и жена не работала.