Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Свою, — сказал Арджуна, — в меня, верно, вселился ракшас.

Кришна вскочил на ноги и замер перед другом. Из глаз, подобных лотосу, ударила синяя молния, разбивая лед оцепенения, сковавший черты лица Арджуны. Носящий диадему опустил голову и провел ладонью по лбу:

— Я не могу жить с таким позором. Что со мной, Кришна? Я ведь дваждырожденный… Это все началось после смерти Абхиманью. Я больше не хочу ни царства ни справедливости. Мое сердце отвратилось от битвы.

Кришна положил свои ладони на плечи Арджуне и повел его вниз с холма. Могу поклясться, что сын Кунти казался не больше ребенка, покоящегося в объятиях великана.

— Не ведай сомнений, брат, — вдруг крикнул ему вслед Юдхиштхира, — я недостоин вести войска в бой, ибо, предвидя следствия, боюсь деяний и тем связываю вас с Бхимасеной. Спеши на помощь брату!

Мы увидели, как остановился Арджуна. Медленно повернувшись, он склонился перед Юдхиштхирой с почтительно сложенными ладонями.

— Ты всегда спасал и наставлял нас. Благодаря твоей мудрости мы пережили все испытания. Сегодня мои стрелы проложат дорогу к Хастинапуру. Но и ты должен выполнить свой долг до конца. Прими на себя верховную власть и царскую диадему. Только это сделает наше жертвоприношение не напрасным.

Потом Арджуна повернулся к воинам и громко прокричал:

— Сегодня мы сломим дух вражеского воинства. Атакуйте жестко, беспощадно! Тех, кто бежит, преследуйте до конца, не давая восстановить позицию. Лишь бросивших оружие щадите.

Кришна встал под знамя обезьяны и наполнил дыханием громозвучную раковину. Закачались белые зонты над колесницами царей. Подобно шагам бога смерти, загремели огромные барабаны. Взметнув хвосты пыли, легкие колесницы мчались впереди пехоты. Мысленно я следовал за ними туда, где в знойном мареве густели ряды врагов. Перед блещущим частоколом копий возницы осадили коней, и ратхины излили дождь тонких жалящих стрел.

Наш фланг сошелся с неприятелем. Солнце продолжало вытапливать из тел последние капли влаги. Густая пыль гасила блеск панцирей и украшений. Теснота была такая, что люди, потерявшие сознание от жары или убитые стрелами, оставались в строю, сдавленные плечами соседей. В передних рядах звенело оружие, звучали крики ненависти и боли. Следующие за ними мечтали лишь протиснуться вперед, чтобы расправить плечи, вздохнуть полной грудью и нанести удар. Страх быть раздавленным, втоптанным в грязь гнал нас лучше любого приказа.

Рядом пронзительно вскрикнул Мурти. Я стремительно оглянулся, отыскивая его глазами. Парень, каменея лицом, оседал в пыль. Пестрое оперение торчало в его левом боку. Прежде чем я успел броситься к нему, Мурти сам схватил правой рукой древко стрелы и рванул. Неосознанно я принял это все: рвущуюся живую плоть, костер непереносимой боли, пожирающий тело, и ярость, перемогшую страх. Безумные глаза Мурти почти вылезли из орбит, белые зубы ощерились волчьим оскалом, страшно корчилось тело, но правая рука не остановилась.

Дважды ударило мое сердце и надсадный победный крик вырвался из сведенного судорогой горла Мурти. Стрела упала на траву. Голова парня умиротворенно поникла на мои подставленные руки. Я только тогда заметил, что мы находимся в кольце щитов, расторопно сведенных южанами.

«Все-таки мы многому успели их научить!»— с гордостью не ко времени подумал я. Потам выбросил из головы и воинов и шум боя. Надо было остановить кровь и доставить Мурти в лагерь. Он уже совершил свой подвиг, одно воспоминание о котором сжимало мое сердце холодными пальцами ужаса. Не знаю, как Митра, но сам бы я в подобном случае, наверное, предпочел смерть.

* * *

Блистающая белоконная колесница под знаменами Гаруды и Обязьяны все еще не участвовала в битве. За ней неотступно следовали мысли Юдхиштхиры, застывшего, подобно храмовому изваянию, у входа в свой шатер. Опираясь на внутреннюю мощь старшего Пандавы, я попытался войти в поток, подхвативший Арджуну и Кришну на том конце поля, стремясь приобщиться к сокрытому от нас источнику стремлений и действий. Волоски на моем теле встали дыбом, словно в предгрозовом воздухе, рождающем молнию. На пределе усталости и отчаяния, потеряв все, что казалось мне стоящим усилий, почти растворив свое «я» в океане отчаяния и тоски гибнущей армии, я достиг прозрения.

Все произошло так, как учили великие риши прошлого. Когда все потеряно и отброшено, когда надежды и страсти уже не застят ока сердца, тогда личный атман человека — зерно духа — падает в волны мира. Я ощутил Великое Присутствие без формы и цвета, без движения и звука. Оно заполняло собою Курукшетру. Все причастное человеческому существованию показалось серым и безжизненным. Потом исчезло поле, на котором толпы людей с жуткой последовательностью истребляли друг друга.

Надо мной громоздились небеса, бездонные и сияющие. Что-то смотрело на нас оттуда, что-то давило, наваливалось, наплывало, минуя покрытые доспехами плечи, на мое сердце. Я весь был поглощен чужой волей, бесстрастной и неодолимой, как дыхание океана. И там, в потоке воли, медленно и плавно белые кони, подобные языкам бездымного пламени, несли колесницу Арджуны и Кришны.

Где-то за сияющей сферой просветления шла битва. Но я погрузился в межвременье, прорвав пелену майи обыденного мира. Жертва достигла цели. Я был полем, небесами, Носящим диадему Арджуной. И не было у меня — Арджуны — больше врагов. Лишь Арджуна стоял на пути Арджуны. Нет, не диадема, а золотое сияние окружало его голову, капельки крови проступили из пор кожи, как у великих аскетов древности. И молнии слетали с ревущего колеса бесконечно растягиваемого Гандивы. Я не знаю, какие формы громоздились, какие дали раскрывались перед его звездными глазами. Меня слепил даже отблеск божественного присутствия, преобразивший Арджуну.

Бесплотный, льющийся, радужный голос, подобно эху звучал в сознании:

— Я рожден от силы, брат мой Кришна. Но сейчас я не вижу в ней смысла. Кто мы? Куча безумцев, бессмысленно перебившая своих подданных, игральные кости, что катятся по воле Хранителей мира по ровному полю Курукшетры? Я видел их облики и познал, что они не боги и не властны над моей судьбой. Зачем же я гублю ее, отправляя своих родных и близких в царство Ямы?

Ласково зазвучал в ответ голос того, кто правил колесницей мира и по воле своей принял облик Кришны:

— Прекрати метаться между лютой яростью и раскаянием. Не дано тебе увидеть плоды великого жертвоприношения, что творят сейчас люди на земном поле. Ты скован доспехами долга. Если сейчас ты отвратишься от битвы, то совершишь убийство тех, кто пошел за тобой. Ибо не опустит свой лук Карна, не остановит кшатриев Дурьодхана. Человек несвободен от рождения. Цепи кармы принимают обличье то рабской зависимости, то принуждения, то добровольного долга и любви. Всякий плод, который дается человеку в земном воплощении благодаря судьбе, случаю, природе или собственным стараниям, порожден его прежними деяниями. Значит, ни один подвиг не пропадет втуне. Зерно прорастет. Но человеческому сознанию не вместить законов роста, которые ведомы мне.

— Ты всегда был со мной, и я почитал тебя как друга, не зная границ твоей силы. Мы всегда чтили Негасимое сердце вселенной, купаясь в его животворной брахме, мы называли его то Атман, то установитель — источник всего сущего. Но ведь это всего лишь имена Бога. Я чувствую его близость, как чувствовал всегда с момента рождения. Он совсем рядом, но я ослеплен потоками крови и связан долгом битвы.

— Для очей смертных недоступен Атман, как и облик личного проявленного Бога. Столь несоразмерны поля наших существований, что даже отблеск моего истинного обличья и прикосновения силы рождает ужас.

— Все равно вожделею узреть твой божественный Образ, — воскликнул Арджуна.

И тогда произошло то, что воспели чараны как высшее откровение, дарованное человечеству в ту эпоху:

«Если бы светы тысячи солнц разам на небе возникли. Эти светы были бы схожи со светом того Махатмы».

— Вижу тебя повсюду в образах неисчислимых: венчанного, лучезарного, всеозаряющего, со скипетром и диском, в блеске огня и молний вижу тебя! — закричал Арджуна в восторженном благоговении.

— Узри меня телесными очами и постигни частицу воплощенного божества, — ответил голос, объявший все стороны света, — моя телесная форма не отличается от твоей. Мои руки устали держать вожжи, губы пересохли от жажды, а глаза пресыщены видом крови. Если наше искусство сражаться не превзойдет Карну, то я так же паду под градом стрел. Вся разница в том, что я свободен от кармы и возрождаюсь в то время и в том облике, в котором считаю необходимым. Никто из смертных в этом выборе не свободен. Даже я, чтобы войти в мир людей, должен был пережить рождение и детство, время любви и время потерь. Медленно, по каплям, возрастало во мне осознание моей истинной сущности. Я — воплощение Установителя, вернее, ничтожная частица его, осознающая связь с источником и черпающая из него силы. Из эпохи в эпоху возвращаюсь я и подобные мне в этот мир, чтобы хранить закон. Но в вашем мире нет ничего, чем бы я хотел обладать. Ваши цели чужды мне. Я существую, подчиняясь тому же неизбежному закону, который заставляет солнце светить, деревья давать плоды, дождинки падать. Вам не у кого просить пощады, но вы можете следовать закону, открывая для себя бесконечное богатство мира. Я даю тебе дар прозрения. Отбрось последний признак твоей личности — приверженность собственной сущности. Войди в океан духа животворящего, и в его сиянии погаснет твоя искра, слившись с океаном. Для глупцов потеря личного Я — это смерть, для мудрых — вмещение мира, растворение в Боге всеблагом, непознанном.