Дарители - Мария Барышева

Это произошло в нашей маленькой квартире. Соседка, открывшая им дверь, ушла, дабы не мешать таинству встречи. Они стояли на пороге моей комнаты и смотрели на меня, и глаза у них были, как у глубоководных крабов. На лице отца был ужас, но совершенно недоуменный — очевидно он никак не мог понять, как из его семени могло получиться такое. Женщина смотрела на меня с отвращением. А потом она засмеялась.

— Боже, Витя! И вот это я должна была взять в дом?! Ты с ума сошел?! Какой кошмар! Да его место в больнице! Я не в состоянии взваливать на себя заботу о глубоком инвалиде! Я рассчитывала на нормального, здорового ребенка! Но это… Ты меня прости, конечно!..

Она кричала сквозь смех, а я смотрел на ее блестящие зубы. Они казались огромными. Я ненавидел ее. Ненавидел так, что мне стало жарко от этой ненависти. Я подождал минуту, делая вид, что не понимаю ни слова. И если бы отец засмеялся или сказал хоть что-то, похожее на ее слова, я убил бы и его.

Я достал из ящика стола свое творение, сложенное в четыре раза, и протянул ей, отчего ее смех сразу оборвался, словно мою несостоявшуюся мать кто-то схватил за горло и сдавил изо всех сил. Отец шагнул ко мне и протянул руку, чтобы взять листок, но я отдернул его. Наши глаза встретились. И уже тогда, мне кажется, он что-то понял. Почувствовал. Я уже говорил тебе о родственных связях — чем теснее связаны ими люди, тем более мистична и правдива их проницательность в отношении друг друга. Отец слегка улыбнулся мне, отступил назад, и его губы зашевелились.

— Ну же, бери, тебе дают. Это-то ты можешь сделать? Проказы у него нет, насколько я могу судить.

Лицо женщины стало смущенным, виноватым, глаза забегали по сторонам. Она наклонилась и взяла бумагу двумя пальцами, как берут за хвост дохлую крысу, и, выпрямляясь, улыбнулась мне с брезгливой, переслащенной жалостью. А через минуту она билась о стены моей комнаты, с воплями нестерпимой боли сдирая с себя одежду вместе с кусками кожи. Отец, стоявший возле двери, смотрел на нее с ужасом и интересом, но не двигался с места, а она все кричала и кричала… Потом схватила ножницы и начала наносить себе беспорядочные удары, вспарывая тело до костей и пачкая кровью светлый палас. Вскоре она упала, а еще через несколько минут умерла от кровопотери. Я наблюдал за ней до самой последней секунды ее жизни. Мне было десять. Юре было десять.

Отец действовал очень быстро. Во входную дверь отчаянно стучали и звонили, и он, наклонившись и убедившись, что его спутница мертва, вышел из квартиры. Его не было всего лишь несколько минут, но я понял, что за это время он каким-то образом сумел успокоить испуганных соседей и сделать несколько звонков. Вернувшись, он тщательно закрыл за собой дверь, посмотрел на труп, потом на меня.

— Похоже, я нашел тебе в матери изрядную суку, — спокойно сказал он, но в его глазах спокойствия не было. — Прости, Юра. Но объясни мне, что ты с ней сделал — а ведь это ты сделал, я знаю.

Он взглянул на валявшийся на полу лист бумаги, выпачканный кровью, потом на меня — вопросительно. Я сделал жест, давая понять, что теперь лист можно брать совершенно спокойно. Отец наклонился, дотронулся до него указательным пальцем, но тут же отдернул руку.

— Ну, как же ты, все-таки, это сделал? Ты бы смог это сделать еще раз?! — взволнованно, нетерпеливо спросил он. — И еще раз?! Много раз?!

Он сделал несколько шагов мне навстречу и остановился почти рядом со стулом, на котором я сидел. Он спрашивал снова и снова, а его правая нога все это время стояла в луже подсыхающей крови, собравшейся на нашем стареньком паласе — настолько потертом, что она уже не могла в него впитаться. Он задавал свои вопросы и стоял в крови женщины, которая пришла вместе с ним. Он этого попросту не заметил, он был слишком занят мной. И когда я увидел это, то понял, что у меня все-таки будет отец. Пусть он будет притворяться, пусть ему будут нужны только мои способности, но он будет рядом со мной.

Скоро в квартиру приехали какие-то люди. Я никогда не видел их прежде, но они мне очень не понравились. Люди с крысиными глазами, мускулистые и подобострастные. Двое из них остались в квартире, а остальные увезли меня и отца. Через несколько дней, после того как отец закончил оформлять все необходимые документы, я навсегда покинул Казахстан. Уже много позже я узнал, что на самом деле официально я никуда не уезжал. Я погиб в автокатастрофе вместе с женщиной-сиделкой, которая везла меня в другой город, чтобы временно поместить в хорошую больницу. Машина сгорела дотла. Так что, по сути дела, Юрий Желкбаев-Котов давно в могиле. Sui generis[20], с тобой общается призрак. Хотя, sub specie aeternitatis[21], меня вообще никогда не существовало.

Я думал, что, уехав вместе с отцом, попаду в рай, но я оказался в аду. Эта комната, окно, зеркала на каждой стене, полуголые красавицы-медсестры, насмешки и презрение — все, чтобы я ни на секунду не забывал, кто я такой, все, чтобы моя ненависть никогда не иссякала… и на этом фоне он — такой терпеливый, такой ласковый, такой любящий. Но я принял этот ад, без него, без этой ненависти я был бы ни на что не годен и не был бы ему нужен. А потом я узнал, что все это было напрасно, и меня хотят заменить. После всего, что я сделал! Разумеется, я не мог этого допустить. Ну, а прочее тебе известно.

Вита отвернулась от монитора. Встав, она выпрямилась, разминая затекшую спину, потом неторопливо прошлась по комнате. Черчилль, беспокойно мяукая, скользил, словно тень, за ее правой ногой. Литератор сидел в своем кресле, подперев кулаком подбородок и глядя куда-то сквозь экран, очевидно, как и она сама недавно, находясь во власти воспоминаний. «Не делай скидку на возраст», — сказал он ей. Но этого не получалось, она все равно видела мальчишку — злого, одинокого, глубоко больного и безмерно несчастного. Вита могла бы посочувствовать ему — неудачному произведению искусства скульптора-природы, сведенной с ума человеком, но не пожалеть. Пожалеть можно было его растраченную впустую жизнь, его дар, принесенный в жертву гнилой и алчной душе, его чудесные знания и способность сливать воедино действительность и фантазию, обращенные в орудие убийства. Кто знает — сложись все иначе, Юра писал бы совсем иные письма или книги и открыл бы, что существует нечто не менее материальное, чем ненависть, но гораздо более ценное и нужное этому миру. Но, как и Наташа, он оказался не на той дороге. Еще один неудачливый бог. Болезнь, постоянное нервное напряжение и ненависть пожрали его без остатка.

Вита повернулась и запустила пальцы в свои взлохмаченные волосы, превратив прическу во что-то уж совсем невообразимое. Ярость поднималась в ней такими мощными обжигающими волнами, что на мгновение она даже испугалась. Она совершила огромную ошибку, придя сюда. Потому что она пришла не за тем человеком. Какой смысл ломать нож, нанесший тебе рану? Ломать надо руку, которая его держала.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});