Дарители - Мария Барышева

— Люба, закрой дверь, — все так же деревянно произнесла Валя и протянула ключ. Женщина схватила его, с грохотом захлопнула дверь и заперла ее, потом бессильно оползла по стенке рядом и разрыдалась в полный голос.

Рука с осколком отдернулась от бедра Вали, и та тотчас же отскочила в сторону, пронзительно и истерично завизжав:

— Ты знаешь, чей это дом?!! Ты знаешь, что с тобой за это сделают?! И с тобой, паршивец!

Вита не услышала ни одного слова. Приоткрыв рот, опустив руку с ножом, ставшую вдруг тяжелой и чужой, она смотрела на того, кто сидел в инвалидном кресле, — смотрела с беспомощной злостью, желая только одного — чтобы время повернулось вспять, и тогда бы она никогда не вошла в этот дом, в эту комнату и никогда не увидела того, кто сейчас криво улыбался ей из инвалидного кресла.

IX

Обе женщины скрылись в комнатке, служившей для них местом отдыха, и Вита, повинуясь нетерпеливому жесту сидевшего в кресле существа, заперла за ними дверь, действуя словно в полусне, и обернулась. На нее смотрели с усмешкой, слегка затуманенной болью, и ей захотелось отвернуться, забиться куда-нибудь, спрятаться. Она пришла убить его и видела, что тот, кого назвали Юрой, знает об этом.

Правая рука существа поднялась и повелительно махнула в сторону массивного дубового стола, на котором стояли два компьютера, уже включенных и готовых к работе. Пальцы этой руки были удивительно красивы — длинные, изящные, чуткие пальцы пианиста. Левая же рука со сморщенной покрытой пятнами кожей, неразвитая, младенчески крошечная, походила на лапку ящерицы и заканчивалась тремя скрюченными отростками, мало напоминавшими человеческие пальцы. Но не это было самым страшным, и не кривые атрофированные ноги, на которых легкие трикотажные брюки висели, как на ручках швабр, и не круглый череп, слишком большой для маленького тщедушного тела. И даже не лицо, почти полностью соответствовавшее тому, которое как-то нарисовала Наташа. Лицо это было не просто уродливым, оно было немыслимо, отталкивающе безобразным, воплотившим в себе все врожденные катастрофы, когда-либо происходившие с человеческой плотью — чудовищное, опухшее, ассиметричное, бугристое, словно изваянное безумным и безжалостным скульптором. Вместо носа он прилепил нечто, напоминающее большой, бесформенный кусок губки, на губы потратил столько материала, что они выдавались далеко вперед, и, вдобавок, покрыл какими-то наростами. Ушные раковины он и вовсе не стал делать, ограничившись отверстиями в черепе. Волосы торчали на голове редкими жалкими пучками, словно трава после сильнейшей бури. Левый глаз казался огромным, выпученный, как у рыбы, и такой же тусклый, зато с правым скульптор просчитался — как и пальцы на правой руке, глаз поражал своей красотой. Миндалевидной формы, обрамленный длинными густыми ресницами, он был глубокого, необыкновенного синего цвета, и в нем светились ум, внимание и интерес, накрытые пленкой боли, которая, должно быть, была постоянной спутницей его обладателя.

Но так или иначе, даже это лицо, словно материализовавшееся из чьего-то наркотического видения, было пустяком.

Существо с рисунка Наташи было лишено возраста. Но существо, сидевшее перед Витой, возрастом обладало, и даже немыслимое уродство не могло скрыть этот возраст. Юре было от силы лет тринадцать. Коллег Виты, всех клиентов Чистовой убил ребенок. И она пришла убить ребенка.

Инвалидное кресло покатило к одному концу стола, Вита, обхватив себя руками за плечи и закусив губу, пошла к другому, где ее ждало отодвинутое вращающееся кресло. По пути она машинально взглянула на тяжеловесную кровать, выполненную в готическом стиле и застеленную смятым темным покрывалом, — слишком огромную для обитателя этой комнаты, но великолепно подходившую к общей мрачной обстановке, как и прочая массивная мебель, черный блестящий пол и темно-синяя штора на большом окне. Не выбивался из обстановки и Черчилль, который теперь восседал на кровати и внимательно наблюдал.

Опустившись в кресло, Вита взглянула на экран, по которому уже проворно бежали буквы. Клавиатура на противоположном конце стола легко щелкала — несмотря на то, что у него была только одна рука, Юра управлялся с клавишами со скоростью опытной машинистки. Вита уже поняла, что он лишен способности говорить и слышать, вероятно, тоже.

Я знал, что когда-нибудь кто-то из вас придет. Я ждал. Но вообще-то я думал, что придет Чистова. Мне странно, что пришла ты. Впрочем, я не удивлен.

Вита нахмурилась, потом со стуком положила нож на стол, и ее пальцы забегали по клавишам.

Ты меня знаешь?

Я видел твою фотографию. И Кирилл немного о тебе рассказывал. А ты живучая. Я восхищен.

Кто ты такой?

Литератор.

У Виты вырвался невольный смешок, который она не успела подавить.

Ты

Ее пальцы зависли над клавиатурой в растерянности. Она была не в силах дать определение тому, кто ждал ее ответа у противоположного монитора, и закрыла лицо руками. Нож поблескивал рядом с ее правым локтем, позабытый.

Вита услышала щелканье клавиш, потом легкий стук и, убрав ладони, увидела, что Литератор постукивает указательным пальцем по столу, чтобы привлечь ее внимание. Она перевела взгляд на монитор.

Камера над дверью. Она маленькая, но ты сможешь ее увидеть. Повернись и взгляни.

Вита механически повернула голову и посмотрела на дверь, потом кивнула.

Хорошо. На моем письменном столе много разных увесистых предметов, на обеденном тоже. Используй какой-нибудь из них и разбей камеру — я не хочу, чтобы он смотрел сюда, чтобы вообще кто-либо смотрел на нас. Я рассчитываю, что ты будешь последним человеком, который меня видел. Только стульев здесь нет, а кресло тебе не дотащить, так что брось в нее чем-то. Будь добра, постарайся попасть хотя бы со второго раза. Я привык к своим вещам, и мне не хотелось бы, чтобы их ломали зря.

Тарелку-то ты уж точно не зря грохнул!

Справедливо. Но она мне все равно никогда не нравилась. Ненавижу цветочки. Особенно розовые. А он, конечно, даже это испо

Слово оборвалось, и курсор беспомощно замерцал на экране, разом разбив все впечатление холодной деловитости и легкой, какой-то аристократической насмешки, никак не соответствовавшей возрасту писавшего. Вита перевела взгляд на Литератора и увидела, что он смотрит в сторону окна. Потом он взглянул на нее с выражением тревожного ожидания, но никак не страха.

Поторопись. Они приведут его, и тогда это ничем не закончится. Я понимаю, что мой внешний вид у любого человека вызовет столбняк, но пора бы уже и отойти. Или ты, бедняжка, теперь пребываешь в глубокой растерянности? Нашла не совсем того, кого хотела? Не знаешь — убить или сначала чуть-чуть пожалеть?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});