Графиня де Монсоро - Александр Дюма

— Вы слишком много ласкаете вашего Панурга, брат мой, — говорит приор, — вас снова может одолеть тяга к странствиям.

— О! — отвечает на это Горанфло со вздохом.

По правде говоря, воспоминание о странствиях и мучит Горанфло. Он, воспринявший сначала свое изгнание из монастыря как огромное несчастье, открыл затем в этом изгнании бесчисленные и дотоле неведомые ему радости, источником которых была свобода.

И теперь, на самом верху блаженства, он чувствует, что жажда свободной жизни — жизни вместе с Шико, веселым собутыльником, с Шико, которого он любит, сам не зная почему, может быть, потому, что тот время от времени дает ему взбучку, — жажда эта, словно червяк, вгрызается в его сердце.

— Увы! — робко замечает молодой монашек, наблюдавший за игрой лица Горанфло. — Я думаю, вы правы, достопочтенный приор: пребывание в монастыре тяготит преподобного отца.

— Не то чтобы тяготит, — говорит Горанфло, — но я чувствую, что рожден для жизни в борьбе, для политических выступлений на площадях, для проповедей на улицах.

При этих словах глаза Горанфло вспыхивают: он вспоминает об яичницах Шико, об анжуйском вине мэтра Клода Бономе, о нижней зале “Рога изобилия”.

Со времени вечера Лиги или, вернее, с утра, следующего после этого дня, когда Горанфло возвратился в свой монастырь, ему не разрешали выходить на улицу. С тех пор как король объявил себя главой Союза, лигисты удвоили свою осторожность.

Горанфло был так прост, что ему даже в голову не пришло воспользоваться своим положением и заставить отворить себе двери.

Ему сказали:

— Брат, выходить запрещено.

И он не выходил.

Не оставалось больше сомнений относительно того, что за огонь снедает изнутри Горанфло, отравляя ему счастье монастырской жизни.

Поэтому, видя, что печаль его со дня на день растет, приор однажды утром сказал монаху:

— Дражайший брат, никто не имеет права подавлять свое призвание. Ваше состоит в том, чтобы сражаться за дело Христово! Так идите же, исполняйте миссию, возложенную на вас Всевышним, но только берегите вашу драгоценную жизнь и возвращайтесь обратно к великому дню.

— Какому великому дню? — спросил Горанфло, поглощенный своей радостью.

— Ко дню праздника Святых даров.

— Ita, — произнес монах с чрезвычайно умным видом. — Но, — добавил он, — дайте мне немного денег, для того чтобы я, как подобает христианину, черпал вдохновение в раздаче милостыни.

Приор поспешил отправиться за большим кошельком, который он и раскрыл перед Горанфло. Тот запустил в него свою пятерню.

— Вот увидите, сколько пользы принесу я монастырю, — сказал он и спрятал в огромный карман своей рясы то, что почерпнул в кошельке приора.

— У вас есть текст для проповеди, не правда ли, дражайший брат? — спросил Жозеф Фулон.

— Разумеется.

— Поверьте его мне.

— Охотно, но только вам одному.

Приор подошел поближе и, исполненный внимания, подставил Горанфло свое ухо:

— Я слушаю.

— Цеп, бьющий зерно, бьет себя самого, — шепнул Горанфло.

— Замечательно! Превосходно! — вскричал приор.

И присутствующие, всецело разделяя восхищение достопочтенного Жозефа Фулона, повторили вслед за ним: “Замечательно! Превосходно!”

— А теперь я могу идти, отец мой? — смиренно спросил Горанфло.

— Да, сын мой, — воскликнул почтенный аббат, — ступайте и следуйте путем Господним!

Горанфло распорядился оседлать Панурга, взобрался на него с помощью двух могучих монахов и около семи часов вечера выехал из монастыря.

Это было как раз в тот день, когда Сен-Люк возвратился в Париж. Город был взбудоражен известиями, полученными из Анжу.

Горанфло проехал по улице Сент-Этьен и только успел свернуть направо и миновать монастырь якобинцев, как внезапно Панург весь задрожал: чья-то мощная рука тяжело опустилась на его круп.

— Кто это? — воскликнул испуганный Горанфло.

— Друг, — ответил голос, показавшийся Горанфло знакомым.

Горанфло очень хотелось обернуться, но, подобно морякам, которые каждый раз, когда они выходят в море, вынуждены заново приучать свои ноги к бортовой качке, Горанфло каждый раз, когда он садился на своего осла, должен был затрачивать некоторое время на то, чтобы обрести равновесие.

— Что вам надо? — сказал он.

— Не соблаговолите ли вы, почтенный брат, — ответил голос, — указать мне путь к “Рогу изобилия”?

— Разрази Господь! — вскричал Горанфло в полном восторге. — Да это господин Шико собственной персоной!

— Он самый, — откликнулся гасконец, — я шел к вам в монастырь, мой дорогой брат, и увидел, что вы выезжаете оттуда. Некоторое время я следовал за вами, боясь, что выдам себя, если заговорю. Но теперь, когда мы совсем одни, я к вашим услугам. Здорово, долгополый! Клянусь святым чревом, ты, по-моему, отощал.

— А вы, господин Шико, — вы, по-моему, округлились, даю честное слово!

— Я думаю, мы оба льстим друг другу.

— Но что такое вы несете, господин Шико? — поинтересовался монах. — Ноша у вас как будто порядком тяжелая.

— Это олений окорок, который я стащил у его величества, — ответил гасконец, — мы сделаем из нее жаркое.

— Дорогой господин Шико! — возопил монах. — А что у вас в другой руке?

— Бутылка кипрского вина, которую один король прислал моему королю.

— Покажите-ка, — сказал Горанфло.

— Это вино как раз по мне, я его очень люблю, — сказал Шико, распахивая плащ, — а ты, святой брат?

— О! О! — воскликнул Горанфло, увидев два нежданных дара, и от восторга так запрыгал на своем скакуне, что у Панурга подкосились ноги. — О! О!

На радостях монах воздел руки к небу и голосом, от которого задрожали оконные стекла по обе стороны улицы, запел песню. Панург аккомпанировал ему своим ревом.

Прелестно музыка играет,Но звукам только слух мой рад.У розы нежный аромат,Но жажды он не утоляет.И досягаем только глазуНебес сияющий покров…Вино всем угождает сразу:Желудку, уху, носу, глазу,С вином я обойтись готовБез неба, музыки, цветов.

В первый раз почти за целый месяц Горанфло пел.

XXXIV

О ТОМ, КАК ТРИ ГЛАВНЫХ ГЕРОЯ ЭТОЙ ИСТОРИИ СОВЕРШИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МЕРИДОРА В ПАРИЖ

Предоставим двум друзьям следовать в кабачок “Рог изобилия”, куда, как вы помните, Шико всегда приводил монаха по соображениям, о важности коих Горанфло даже и не подозревал, и возвратимся к господину де Монсоро в Париж, и к Бюсси, покинувшему Анже с намерением ехать тем же путем.